Как от удара шашки о кремень сыплются искры,
Так мы рассыпались от Турпала Нохчо.
Мы родились ночью, когда щенилась волчица,
Нам дали имя утром, когда барс ревом своим
Будил окрестность.
Вот мы кто – потомки Турпала Нохчо.
Так вверимся Богу. Без него нет победы.
Не посрамим славы Турпала Нохчо!
(чеченская героическая песня)
Камера предварительного заключения, куда поместили Сергея, была вполне приемлема для ночлега. Кроме него там находились еще двое, которые, несмотря на неурочный час, спали. Сергей, наслушавшись всяких ужасов про подобные места, немного успокоился и, устроившись на свободной койке, стал обдумывать информацию, которую узнал от адвоката. На повестке дня стоял всего лишь один вопрос: что делать?
Не позднее завтрашнего дня, если все пойдет по плану, Лев Семенович должен был добиться его освобождения под подписку о невыезде или под залог.
Может быть Морин и прав, в Лондоне Сергею легче будет спрятаться от судебного преследования, пересидеть какое-то время, пока все не утрясется.
То, что он успел-таки отправить Софи к матери, было единственной мыслью, которая грела. Одному, конечно же, легче. И уже из Лондона, не рискуя подставить дочь под удар, он сможет ей свободно позвонить. Все еще слабым звеном были родители, как-то там справится его охрана?
Вконец измученный событиями последних дней, он не заметил, как задремал.
- Сергей-Сергей - горестно вздыхал отец, - высоко летать, больно падать. Цена, цена больно высока, сын.
- Потерпи сынок, - мать с полными слез глазами, гладила его по волосам, - жизнь, она всегда то с горки, то на горку. Ты только потерпи.
- Потерплю, мама.
В уши врезался переливчатый с пересвистами противный звук. Сергей вопросительно посмотрел на отца, но кругом была темнота, из которой слышался только храп.
Сон как рукой сняло. Откуда-то с улицы прямо в узкое зарешеченное окно падал мутный свет фонаря, окрашивая камеру в зловещий серый цвет.
Лучше бы он не просыпался. Мысли снова начали беспощадно терзать его мозг. Где же он просчитался? Мог ли не допустить того, что случилось с его бизнесом? Да, он знал, что в деловом мире надо быть волчарой, чтобы выжить, выстоять, но возможно ли не доверять совсем никому?
«Не выборы Ажаева надо было спонсировать, а город», - вспомнились слова Льва. Почему так поступил с ним Микаил? Зачем он сейчас добивает его, фабрикуя липовые обвинения? Разве он сам не вступился бы за своего ребенка? Что общего находит он между собой, старой потрепанной обезьяной, и Софи? Вопросы, один тяжелей другого, словно забором окружили его плотной стеной, и не было никаких сил преодолеть ее. Он не мог убежать от себя. Потолок слабо отсвечивал серыми полосами в темноте питерской ночи.
- Идите сюда, Сергей Иванович! Я знаю тут один лаз, - Анечка такая реальная, родная, желанная тянула к нему руку сквозь густой частокол.
- Аня, мне не выбраться, - он тоже потянулся к ней, но расстояние между ними только увеличивалось, - Аня, как же я без тебя, ведь не сказал самого главного?
- Горюнов-Горюнов, - качала головой Анна, - вставай, Горюнов! На выход!
Он вздрогнул и проснулся.
- Ну, ты и спать, мужик! – Сказал один из сокамерников, - как завалился с вечера, так до утра. Видно здорово тебя потрепало.
- Одевайся, и на выход, - в дверях стоял дежурный полицейский.
- Вот, все в порядке, - Лев Александрович был как часы. Нотариус топтался тут же. – Здесь постановление об освобождении под залог. Вот все доверенности на мое имя на ведение дел в суде и на сумму залога на твой счет, подписывай. Константин Сергеевич все заверит.
- А вот билет, - сказал он, когда они сели в машину. - На сборы три часа. Больше нельзя, большой риск. Ажаев все отслеживает. Я разговаривал с ним вчера. Он непреклонен. Ни о какой мировой и о том, чтобы забрать заявление, и слышать не хочет. Ему, вероятно, уже сообщили, что Вас выпускают под залог. Будьте осторожны.
- Спасибо, друг, - Сергею не терпелось скорей доехать до дома, остаться одному, чтобы наконец-то позвонить Анне.
- Лев Семенович, а что с Анной? – не сдержал он волнения.
- Заниматься Анной, простите, было некогда. И Вам сейчас не рекомендую ни с кем встречаться.
- Но, - Сергей был в раздумье.
- Да не волнуйтесь, я позабочусь, как обещал. Если согласится, отправлю к Вам. Связываться будем вот по этому телефону, - и, как добрый волшебник, знавший все наперед, Лев достал новый мобильный, - здесь другая симка и моя инструкция. Придерживайтесь ее строго, иначе вычислят.
- Еще родители…
- Принял.
Доехали без пробок.
- Спасибо, друг!
- Ни пуха! - на прощанье крепко пожав руку, Лев высадил Сергея у дома.
Впереди черной тревожной дырой зияла неизвестность. Надо успокоиться. Чуть меньше чем через шесть часов он будет уже в самолете Петербург-Лондон.
Совершенно удивительный ароматный чай, предложенный радушной Эльвирой Евгеньевной, согревал и расслаблял.
Анна наконец-то смогла рассмотреть недавнюю знакомую внимательней. В домашней обстановке ей можно было дать немногим за сорок. Проникновенные большие серые глаза, аккуратный носик-пупочка и немного капризно изогнутые пухлые губы придавали детскую непосредственность и обаяние ее лицу. Светловолосая ухоженная, излучающая благополучие, она необычайно располагала к себе.
Эльвира умело посочувствовала болезни ее мамы, поинтересовалась, как идут судебные разбирательства по поводу квартиры, и даже намекнула, что у них в организации есть свой грамотный юрист по таким вопросам.
Уже через час Анна называла женщину не иначе как Эльвирочкой, что казалось ей совершенно естественным, а еще через полчаса воспринимала ее слова как собственные мысли.
Словно по мановению волшебной палочки, одна за другой проблемы начинали казаться мелкими и несущественными. Тупики сами собой расступались, открывая перед ней просторные дороги к понятным целям. Жизнь показалась приятной. Даже сердечная боль - Сергей, как-то обмякла, поблекла и отступила на второй план, а язык развязался сам собой.
Анна, словно долго сдавливаемая пружина, вдруг позволила себе дерзко и легко разжаться, отпустив наружу все, что так мучило ее в последнее время.
- Первая ступень обучения, - Эльвира как бы невзначай перешла к делу, - стоит всего триста евро. Это не дорого, если учесть, что занятия ведет специально приехавший из Америки магистр.
Анна проглотила эту информацию даже с какой-то радостью.
Ха! Триста евро. У нее как раз есть на карточке деньги. Конечно, надо бы заплатить адвокату, но может быть, и не нужен больше адвокат? Да и зачем, если есть люди готовые помочь просто так, бескорыстно, хотя бы потому, что человек должен помогать другому человеку.
- После тренинга ты, голубушка, и от комплексов избавишься, и научишься владеть ситуацией. Без этого невозможно найти достойную работу и мужа. Карму тебе, судя по всему, обязательно нужно поправить.
Слезы благодарности навернулись на глаза. Какое счастье, что ей встретилась эта женщина!
Нет! Не зря говорят, что мир не без добрых людей.
После чаепития Анна вызвалась убрать со стола, помыть посуду.
- Нет-нет, дорогая, - Эльвира плавилась в лучах собственной доброты, - ты только отнеси все на кухню, у меня там Оленька хозяйничает. Она страсть как не любит, когда кто-то на ее территорию претендует.
Оленька, бесцветная благообразная женщина без возраста, удивила Анну своим неожиданно острым, проницательным взглядом:
- Новенькая? – одними губами, в упор приблизившись к Анне, спросила вдруг.
Анна от неожиданности только моргнула.
- Уматывай отсюда пока не поздно. В беду лезешь.
- Да… - от возмущения Анна потеряла дар речи. – Как?.. Как Вы смеете!? Эльвирочка к людям со всей душой!
Оленька хотела было ответить, и уже открыла рот, но прямо перед ними, словно из-под земли, выросла Эльвира:
- Оленька, дружок! – она нежно обняла женщину, поцеловала в висок, и Анна с удивлением отметила, как та мгновенно обмякла, прослезилась и послушно пошла мыть посуду.
- Анечка, не сердитесь на Оленьку, ума, что у ребенка. Блаженная она. Да и ревнует меня ко всем. Вот сколько не говорю ей, что моей любви на всех хватит, все равно ревнует.
Анна с обожанием смотрела на Эльвиру и сейчас была готова сделать для нее все-все! И та, словно прочитав ее мысли, тут же откликнулась:
- Спасибо, сестренка. Чувствую в тебе родственную душу. Значит завтра прямо и приходи в офис к десяти утра, познакомлю с нашими учениками и последователями. А денежки внесешь в кассу. У нас с отчетностью строго.
Оставалось менее трех часов до регистрации рейса. Палец нервно жал на кнопки мобильного, выдавая крайнюю степень волнения. Сергей уже в пятый раз пытался дозвониться Анне.
Господи! Аня! Что случилось? Почему абонент недоступен? Ему хотелось кричать в эту кромешную неизвестность, дозваться. Он должен был услышать ее голос сквозь стены случайностей и недоразумений, через предстоящую пропасть разлуки.
Возьми же трубку, включи ее, Аня!
Нет, не мог он просто так взять и уехать, даже не простившись.
Люся сегодня как-то особенно бестолково крутилась под ногами. Пытаясь помочь, она только создавала дополнительную суету. Вещи, вывернутые из шкафа, еще не были уложены. Время поджимало, а он еще собирался проститься с родителями.
Хорошо хоть с Мариной, как доложили охранники, все обошлось, и женщина действительно спала после бессонной ночи.
Помня предупреждение Льва Семеновича о соблюдении осторожности, Сергей больше не отпускал телохранителей, и они сейчас терпеливо дожидались в прихожей.
Отчаявшись дозвониться Анне, поглядывая на часы, Сергей набрал номер Отрадного.
- Па, - услышав родной голос, Сергей немного успокоился, - как вы?
- Сын, хорошо, что позвонил! Мы с матерью тут с ума сходим. Телефон твой два дня не отвечает, домработница не в курсах, а тут какие-то бугаи вокруг дома шляются.
- Бугаи?
Вот же недотепы, все же обнаружили себя. Сергей не сомневался, что никаких посторонних «бугаев» его проверенные и надежные ребята не подпустят к дому:
– Не волнуйтесь, па, это моя охрана. Они там в гостинице поживут, и будут по очереди дежурить. Вы не обращайте внимания, неспокойно сейчас, да и я уеду на какое-то время.
- Понятно. Сереж, а может в дом пустить ребят? Неудобно как-то. Места хватит.
- Пока не надо. Но решайте сами, по обстановке.
Попрощавшись и с мамой, Сергей вопросительно уставился на мобильный. Тот в ответ онемело-непонимающе таращился на него темным дисплеем. Анна не перезвонила.
«А что, если? - мысли вращались с бешеной скоростью, - на машине это займет всего минут пятнадцать в одну сторону, пятнадцать в другую, полчаса на то, чтобы попрощаться. Итого, всего час. Успеваю».
Желание обнять, вдохнуть еще раз аромат ее волос, придало решимости.
Охранники только переглянулись, когда Сергей без пальто в одном джемпере промчался мимо них на огромной скорости, едва бросив:
- Ждите здесь.
Заупокойные молитвы дуа заезженной пластинкой монотонно крутились в голове. И не было никакой возможности изменить ход событий, убежать, повернуть время вспять.
Вот он, поднеся к губам горсть земли, кем-то заботливо вложенную ему в ладони, заученно шепчет нескончаемую молитву.
Вот он вместе со всеми бросает эту священную землю на доски, уложенные вплотную друг к другу над последним пристанищем сына. Последнее прости…
Однообразные действия, однотипные ответы на соболезнования, как ни странно, притупляли боль. И глубже погружаясь в траур, Микаил все больше терял чувствительность к происходящему. Границы реальности становились размытыми, мутными.
- На все воля Всевышнего, - он почувствовал локоть Тагира.
Брат!
Он не один, он среди семьи, тейпа, рода. И Дени теперь дома…
- Тагир, мне не следовало уезжать… - голос дрогнул, - и Дени был бы жив.
- Не кори себя, Мика. На то воля Аллаха. Мы все принадлежим ему.
Микаил обреченно кивнул, развернулся и, стараясь ступать твердо, насколько позволяла ему смертельная усталость, зашагал прочь.
- Пусть побудет один, - Тагир остановил попытавшегося было пойти за отцом Мурата.
Ноги сами привели его к Гойтинке. Как загипнотизированный, смотрел Микаил на быстрое шумное течение горной речушки. Казалось, сама жизнь - его жизнь билась и клокотала в бегущих водах. Она, эта река детства, снилась ему долгие годы, проведенные на чужбине. Это его горячая кавказская кровь молодо и весело некогда также устремлялась по руслам сосудов. Потом народившиеся сыновья, словно задорные речки-притоки, пополняя, делали ее более полноводной, значимой, степенной.
И вот пересох самый сильный приток…
Микаил тяжело опустился на поваленный ствол у берега, такой же почерневший, страшный и сухой, как он сам. Мертвое дерево будто тянулось жадными скрюченными руками-ветками к воде, но ничто уже не смогло бы оживить его.
Его мальчик! Джигит! Продолжатель рода...
Микаил всегда гордился, что принадлежал к одному из самых древних и многочисленных тейпов в Чечне - беной, выходцев из Нахши, района высокогорного озера Галанчож, легендарной прародины чеченских племен. Это здесь, в верховьях рек Рошня, Гехи, Фартанга, издревле процветали богатые и многолюдные аулы, славящиеся своей силой и независимостью, гордившиеся древностью родов, населявших их.
Суровая и неприветливая, но самая дорогая на свете его родина!
«И выросли мы на камне,
Где ветер в сердце стучится,
Где снег нависает смертью
Над бедною головой…» - всплыло откуда-то еще из школьных времен.
Сердце сжалось от боли. Он отчетливо слышал сердцем, как святая его земля, поруганная, разрушенная, обворованная и залитая кровью, стонала и требовала отмщения.
Работа, долг?.. Дени! Не слишком ли велика плата? Они приходят убивать сюда. Они убивают их детей везде. Все зло в них!
Первобытная ненависть перемешалась со святой любовью.
Здесь! Здесь его место. Он сирота без родины…
Поступки сомнительного свойства там, на чужбине, здесь приобретали смысл и значение. Он все делал во имя родины как верный и любящий сын.
Да и как можно было не любить эти места? Здесь прошло его светлое детство, наполненное красотой и радостью родной природы.
Аул, расположенный у подножия Черных гор, тогда назывался Новый Хутор и славился своими фруктовыми садами. Усадьба ордена Трудового Красного Знамени совхоза имени Мичурина помимо фруктов производила в больших количествах зерно, молоко, мясо.
Вплоть до одна тысяча девятьсот девяносто шестого года здесь было все для нормальной жизни: средняя школа, Дом культуры, лагерь труда и отдыха на шестьсот мест, баня, пекарня, механические мастерские, два магазина, ателье, детский сад, библиотека, столярный цех. Пока не пришли ОНИ!
Село Гойское было полностью разрушено, и к сегодняшнему дню удалось восстановить только школу и детский сад. Кое-что вложено было им лично в мощение улиц. А в Москве то и дело все громче звучит: «Хватит кормить Кавказ!»
Нет таких денег, чтобы расплатиться за все то, что ОНИ сделали с его народом. Цена слишком высока! Слишком! Горло сжало судорогой.
Микаил ступил на каменистый берег, наклонился, зачерпнул полными горстями и жадно, словно изголодавшийся, припал к чистой живительной влаге. Впитывал алчно, ненасытно ледяную отрезвляющую воду, точно пересохший корень, в последней надежде желающий дать жизнь новым молодым побегам.
Горе не утихло. С прояснением сознания оно становилось острей и горше.
«Я отомщу!» - пришло решение.
- Мика, пойдем. Тезет продолжается, да и помянуть надо. Поминальный зикр уже готовится, – Тагир, уже минут пять тихонько стоявший в стороне, наконец решился побеспокоить.
- Спасибо, дорогой, - Микаил понимал, что все тяготы забот по организации похорон легли на плечи брата и его семьи.
- Так только и будет, и не будет по-другому в этом мире, - ответил Тагир, и они обнялись так крепко, что сердца их соприкоснулись.
Ворота, открытые еще со вчерашнего вечера, как только привезли тело Дени, так и стояли распахнутые настежь, и люди все еще шли выразить соболезнование уважаемой семье. Двор по-прежнему был полон мужчин. Пришли попрощаться и из соседних аулов: Мартан-Чу, Алхазурово, Гой-Чу, родом из которого была Милана.
Она, с трудом преодолев утомительный путь до Гойского, слегла. Только перед тем как увезти Дени на кладбище, Милану почти безжизненную вывели под руки из соседнего дома, где по обычаю отдельно находились женщины, оплакивая безвременно почившего. Ей предстояло попрощаться с сыном, но она истаявшая, словно истлевшая за одну ночь, потеряла сознание.
Женщинам не разрешалось ходить на кладбище в день погребения. Та, которая дает жизнь, не должна хоронить. И им, женщинам, еще предстояло пойти к могиле в первую пятницу после похорон, чтобы по традиции украсить могилу мелкими камешками, посадить деревца.
«Как же быть с Миланой?» – Микаил не мог принять никакого решения. Она была слишком слаба, чтобы везти ее в Москву.
- Извини, - Тагир протягивал ему забытую где-то в доме трубку, - тут уже несколько непринятых звонков. Вдруг это важно?
Два звонка были из фракции партии, представителем которой он был в Думе.
Ну, это и понятно. Предвыборная кампания.
Обойдутся, приеду, объясню.
Один звонок был от Крючевского.
Микаил тоже решительно пропустил его. Нужно ли вообще готовить компромат на Горюнова? Ну, отсидит он лет десять, вернется озлобленный и обросший криминальными связями. Кто знает, кто знает… Его надо убирать основательно.
Следующих два звонка, кажется, были по существу.
Микаил, уединился в доме подальше от людей, уже разместившихся в глубине двора на оборудованных длинных скамейках из досок, покрытых коврами, и, стараясь не обращать внимания на запах варившейся говядины, голодом крутившем желудок, дрожащей рукой нажал на «вызов».
Что он надеялся услышать?
Было бы чудовищно в такие минуты пытаться что-либо узнать о Софи, она никак не вписывалась в атмосферу боли и траура, но даже в моменты самой глубочайшей скорби Микаил и тогда помнил о ней, думал, хотя и боялся признаться в этом себе самому. Может быть, это и было то самое, единственное, что не давало ему упасть и высохнуть, как тому старому поваленному дереву у реки?
- Горюнов на свободе под залог, - услышал он лаконичный отчет, – какие распоряжения?
- А что-нибудь о его дочери известно?
- Нет.
Сумерки сгустились, пролегли морщинами на лбу, между глаз, скорбными носогубными складками.
- По плану два, - коротко отрезал Ажаев. Сейчас он мысленно перенесся в Россию и был далеко от родного аула, там, где не было места жалости.
Его поняли, и связь оборвалась.
Он умел не щадить. Когда речь шла о врагах его народа, жалость была неуместна. Врагов следовало ненавидеть, и он ненавидел.
За что он ненавидел Сергея? За то, что тот как-то слишком покровительственно делал ему откаты в качестве дорогих подарков. За то, что он, и Микаил был в этом уверен, притворялся, именно притворялся! другом, но никогда не выдал бы замуж дочь за чеченца.
Сергей слишком любил Россию, а значит, был врагом его народа.
Да, он никогда не говорил плохо о чеченцах, но наверняка думал.
Он ничем не отличался от тех, кто проплачивал и посылал убивать его родных. Его отец и дед убивали его предков.
И хотя Сергей никогда не затрагивал щекотливых национальных вопросов, он все равно был враг.
Теперь же он тем сильнее ненавидел Сергея, чем безумнее любил Софи. И эта любовь, и эта ненависть сжигали более всего.
Пусть Горюнова пытают, пока не расколется, где прячет дочь, а после сгноят в рабстве, из которого он никогда не выберется. Никогда!
Уж об этом-то он, Микаил Ажаев, позаботится.
Не застав Анну дома, в раздумье Сергей вышел из парадной.
«Ну, и криминальная же квартирка! Бедная девочка!» - он ведь даже и не подозревал, в каких допотопных условиях живет его служащая и до какой степени нуждается в помощи.
- К черту! К черту Лондон! – вырвалось в сердцах.
Он решил подождать Анну в машине, сделал шаг и тут же чуть не споткнулся о нищенку, бросившуюся наперерез.
Последнее, что он увидел, были резанувшие яркостью и пестротой лохмотья на чем-то круглом.
Двор-колодец молча, невозмутимо поглотил еще одну тайну, коих петербургские дворы во множестве хранили веками.
Внезапно зарядил мелкий густой нудный дождь, один из тех, которые выламывают кости и суставы ревматикам, укладывают в постель гипертоников, а всех прочих повергают в грусть и депрессию, а после, заламывая руки, безутешно рыдают долгими осенними днями и ночами.
Анна заспешила. Опасно блестела сразу ставшая скользкой мостовая. Кто-то еще перед самой парадной додумался припарковать машину. Так некстати!
Она хотела обойти, поскользнулась и, чтобы не упасть, оперлась о капот. Надо же, машина точь в точь как у Сергея, и словно в подтверждение, сквозь струи дождя она увидела знакомый номер.
«Он здесь! Он приехал!» - сердце встрепенулось, забилось радостно и тревожно. Анна не помнила, как вбежала на свой этаж.
Его нигде не было. Она снова спустилась, не обращая внимания на дождь, заглянула во все стекла машины, постучала, снова бегом поднялась на этаж, открыла дверь квартиры, из неразборчивых объяснений гастарбайтеров поняла, что он приехал к ней.
Но его не было…
Анна вспомнила про телефон. Почему не позвонил?
Отрыла в сумке свой мобильный и удивилась, он был отключен... Но такого просто не могло быть! Она ведь ждала звонка все это время, аккуратно заряжала трубку, проверяла на предмет непринятых звонков и смс сообщений. Ей бы и в голову не пришло отключить телефон!
«Чертовщина какая-то!» - Анна подошла к окну. Там посреди мрачного двора-колодца одиноко мокла машина Сергея. Почему-то сильно кружилась голова, и хотелось спать.
Милана по-прежнему находилась в соседнем доме. Вокруг нее суетились женщины, предлагая всевозможные снадобья и отвары по рецептам местных целительниц. Она увидела вошедшего Микаила, но взгляд ее остался отрешенным и пустым.
Микаил изо всех сил постарался вызвать в себе чувство любви, но ничего кроме жалости не испытал. Он не мог любить потухшее и болезненно-немощное подобие женщины и был бессилен что-либо изменить в себе. Со смертью Дени что-то главное оборвалось между ними. Они никогда не признались бы себе в том, и всех детей любили одинаково, но только Дени связывал их на каком-то очень глубоком подсознательном священном уровне. Он был вершиной их любви.
- Надо вызвать врача, - сказал он куда-то в пустоту, ни к кому собственно не обращаясь.
- Эхх, - тяжко вздохнула Яхита, жена Тагира, - тогда Милану надо везти в Грозный, здесь никакого оборудования для нормального обследования нет, все разрушено. Довезем ли?
- Нет, нельзя ее сейчас трогать, - возразила старейшая, Джанан, мать Яхиты, - да не волнуйся Микаил, поднимем. Война нас многому научила, лечиться без медицинской помощи и лекарств тоже.
Микаил только скрипнул зубами.
- Когда едешь? – Тагир жестом пригласил сесть напротив.
- Ума не приложу, что с Миланой делать? – вопросом на вопрос рассеянно ответил Микаил.
- Милану придется оставить. Здесь ей сейчас будет лучше. Да и на могилку ей надо сходить, поплакать, душу освободить.
- Так ведь выяснилось, что с медициной тут совсем никак. Может быть, часть денег, что на строительство дороги прислал, пустить на оборудование для больницы?
- Извини, не могу. Та дорога – святое. Все деньги идут по назначению. Четыре месяца до годовщины осталось. Мы же с тобой поклялись нашему деду, что отомстим за его брата и восстановим Хайбах.
Микаил не нашел, что возразить. Он помнил, как явственно содрогнулась под ним, тогда еще мальчишкой, земля.
Тогда дед, Рахман Ажаев – герой Великой Отечественной войны, ушедший на фронт добровольцем вместе со многими нашхоевцами, забрал у них с Русланом красный флаг, который мальчишки сами сшили и приготовили вывесить на доме ко Дню Советской Армии, плюнул на него и бросил в горящий очаг.
Во все глаза они тогда смотрели на деда, а он, настоящий джигит, глава рода, плакал и рассказывал, рассказывал и плакал. И уже одно то, что дед плакал, потрясло ребят до глубины души. Ведь они с пеленок и на всю жизнь усвоили, что джигиты не плачут.
Их было семьсот пять: женщин, детей и немощных стариков, которые в то страшное военное утро двадцать третьего февраля из-за сильного снегопада не смогли спуститься с гор…
В то тревожное утро чеченский народ разбудило слово «депортация», прозвучавшее как приговор. На сборы дали пятнадцать минут, и, одетых на скорую руку, голодных, с маленькими детьми на руках, погрузили как скот в вагоны. Всех, кто не смог спуститься с гор, согнали в одно место – горный аул Хайбах. Там на следующее утро и подожгли всех в сарае. Тех, кто вырвался, пытался убежать, спастись, расстреливали.
Так погибла вся семья Ваха Ажаева, родного брата дедушки. Самого Ваха, председателя Нашхоевского сельского совета, за два дня до выселения отправили в командировку на равнину. Семью свою: престарелую мать, жену, беременную пятым ребенком и их четверых малышей, он больше никогда не видел. Из рассказа очевидца, который в тот день, поднявшись на святую гору Ерды-корт, стал свидетелем этого преступления, он узнал обо всем и ушел в горы.
Дальше дед не смог говорить. Кулаки его сжались, губы побелели. Обессиленно смотрел он на восток и безмолвно молился. И только один вечный вопрос, казалось, навсегда застыл в его глазах:
«За что?»
Уже позже Микаил и Тагир, будучи студентами, услышали эту историю во всех подробностях. Тогда они и поклялись мстить до последней капли крови и восстановить их исторические высокогорные аулы, построить туда дорогу.
Трех миллиардов рублей, полученных на предвыборную кампанию от Горюнова, было недостаточно. Деньги нужны были постоянно.
Преступники должны были ответить. Микаила душила бешеная злоба, когда он слышал или читал оправдывающих это злодейство тем, что на территории Чечни были предатели, которые создавали бандформирования и пособничали гитлеровцам.
Но ведь даже зверя не убивают, когда он вскармливает своего детеныша! И при чем здесь женщины и дети, население, проводившее на фронт мужей, отцов и сыновей? Люди каждый день ждали весточку от них и молились о победе советской армии. Они, чеченцы, были вместе со всей страной. Эта страшная война объединила народы. Кому пришло в голову перерезать эту нить доверия?
- Да не простится тебе грех убийства наших детей, рожденный от путавшейся с кабаном матери! – услышал он голос Тагира, который вывел его из пучины воспоминаний.
Микаил утвердительно кивнул. Это были слова их клятвы, произнесенной еще в юности. И они ни разу не отступили от нее.
- Поезжай, брат. Мы позаботимся о Милане. Если надо, отвезу ее в Грозный или сюда врачей привезу со всем оборудованием, – он помолчал и с обреченностью добавил, - нужны еще деньги. Много денег!
- О, Аллах! На все воля твоя! – и они обнялись.