1
Если бы у Петрухи в голове затесалась хоть какая-нибудь вшивенькая мыслишка, то он бы подумал: «Ну, ядерная вошь! Ну, ядреный гроб! Ну, в богу-душу едрит твою за ногу в качель!
Наплывает одна из сладчайших минут в этой пресной жизни — возможность храпнуть в рабочее время под шелест травы и пение птичек. Так нет же! Именно в этот момент всегда найдется существо, которое отравит существование и себе и окружающим своими дурацкими вопросами о смысле бытия».
Двое молодых людей лежали под автоматом витаминной муки в ожидании травы. Один дремал, другой философствовал.
— Как по твоему, Петруха: в жизни все заранее расписано, как на вокзале, или все в руках случая?
— Ммым, — отозвался Петруха, как отзывается спросонья бык, когда проклятые назойливые мухи облепляют бедную скотину.
— Нет-нет, не увиливай! — продолжал домогаться напарник. — Раскинь мозгами! Кому ты больше расположен верить: судьбе или случаю?
Всхрапнуть Петруха больше всего асположен. А что касается того, чтобы раскинуть мозгами, на сегодня Петруха это не планировал. Он еще в школьные годы так их раскидал, что по сей день не может собрать.
Напарник Петра, не услышав ответа, сокрушенно вздохнул и, закинув руки под голову, мечтательно уставился в небо.
— А я думаю, что судьба есть. Конечно есть! Если хорошенько поразмыслить. Нет! Если действительно поразмыслить, как «человек мыслящий», а не как, скажем, «человек хапающий». А то, понимаешь ли, нажрут морду, отрастят брюхо, отпустят три подбородка и все свое свободное время либо дрыхнут, либо «закладывают за воротник». И это называется «человек разумный»?
Последнее восклицание Евгений выпалил в прокурорском тоне, однако на Петруху это не произвело впечатления, поскольку он уже похрапывал, как «человек похрапывающий», и напарник ткнул его пальцем в бок, как «человек неугомонный».
— Что? — подскочил Петр. — Траву привезли?
— Я что хочу сказать, что не захочешь, а поверишь в эту самую судьбу!
— Тьфу! — сплюнул Петруха с досадой, поправив под собой фуфайку, что означало: «Ну, ядерный гроб! Любое животное в тысячу раз мудрее человека хотя бы тем, что не мучается без причины подобными вопросами. Да и кому нужно размышляющая о бытие скотина?»
— Ты помнишь, — не унимался Евгений, — как у нас прошлым летом зубья в агрегате полетели?
— Ммым.
— И отправился я за этим зубьями на завод. И приезжаю я, значит, в этот вонючий город, и сажусь, понимаешь ли, в трамвай, и вдруг… Петручо! Сталкиваюсь с ней носом к носу!
— Ммым?
— Ты не представляешь, Петроган! Девушка — мечта поэта. Как только наши взгляды встретились, внутри у меня как будто шестеренку сорвало. Я сразу сообразил, что эта девушка моя судьба, что именно она и есть моя единственная вторая половина... Словом, катим мы с ней в трамвае, а он, кстати, набит как консервная банка. Ну, будто все ошалели, будто трамвая никогда не видели — лезут и лезут, как за бесплатной колбасой. И со всех сторон давят, и ноги топчут, и мы с ней сквозь этот бардак и столпотворение переглядываемся. Четыре остановки переглядывались, а на пятой она сошла.
— И все? — удивился Петр.
— Разумеется, нет! Не прошло и месяца, как я снова увидел ее из окна автобуса, но уже не в городе, а у нас в районе. Она стояла на крыльце универмага. Скажешь, случайность, да?
Петруха разочарованно повернулся на другой бок с твердым намерением не вступать больше в разговор. До конца работы оставалось два часа, и травы, судя по всему, уже не привезут, и было еще не поздно великолепно вздремнуть и не упустить одну из сладчайших радостей в этой жизни. Но разве можно по-человечески насладиться покоем, когда под боком крутится этот «размышляльщик» с языком как лента витаминного агрегата?
— Так оно и есть! — встрепенулся Евгений, почувствовавший новый наплыв неиссякаемых мыслей. — Ни о каких случайностях не может быть и речи. Как не крути хвостом, а все равно приходишь к выводу, что все твои действия заранее запрограммированы.
— Ммым! — отчаянно простонал Петр, что означало: «Тараканы у тебя в заднице запрограммированы».
— Не могу поверить, что эта девушка мне сейчас пригрезилась просто так. Просто так даже поэта не озаряет.
Евгений от волнения поднялся на локте и с чувством ткнул Петруху кулаком.
— Например, не везут траву. Думаешь, случайность? Или, — Евгений покрутил головой, — видишь на заборе все кирпичи лежат как надо, а один наверху — «сикось-накось». И в этом тоже есть свой затаенный смысл.
— Хряпнет кому-нибудь по башке, вот и весь смысл, — мрачно пробасил Петр.
Евгений с ненавистью осмотрел эту розовую, оплывшую биомассу, готовую отрубиться в любой удобный момент, и сквозь зубы произнес:
— Если хряпнет тебе, то смысл очевиден.
Петр сделал обиженное движение, как это делает свинья, когда ее кусает слепень и, сквозь дремоту и слипающиеся глаза, как можно угрожающе отрыгнул:
— Ну, если ты такой умный, если ты такой умный, то скажи, ядрена бомба... — тут Петруха задумался, — э... скажи, почему лампочке делают в форме груши?
— Какие еще лампочки? — простонал Женя и без чувств рухнул в траву.
— Не знаешь? А знаю! Чтобы обжигало при околачивании.
Петр понял, что убил его одним ударом, хотя попал не совсем в точку. В следующую минуту он решил доконать напарника самым необъяснимым, которое держал про запас.
— Еще скажи, умник, кто в лесной сторожке переставляет лавки?
— Какие еще лавки? — вторично простонал Евгений, решивший, наконец, замолчать.
— Ты не слышал этой истории? Эх, ядрена вошь! Тогда слушай!
— Только без вшей! — взмолился Евгений.
— Значит, дело было так! — начал Петр, переворачиваясь на спину и закидывая за голову руки. — У нашей бабки Матрены ну... это самое... первый жених был пастухом. И, значит, заметил он, что в этой самой, ядрена вошь, сторожке кто-то переставляет по ночам лавки. И спрятался этот, ядреный бог, пастух под топчан, и ночью зашли эти, ну... с бородами в лаптях, сам понимаешь кто. И один из них, ну... из старцев говорит чумным голосом: «Чего с людьми, значит, будем делать? Войну что ли послать на их, ядреный гроб?» А второй, этот, ну... с бородой отмочил: «Зачем эта... в ядрену качель? Люди и так мрут, как мухи». А третий старец говорит: «А чего сделаем с этим кнутом, ну... что под топчаном?» «А ничего не сделаем, — ответил первый старец, — он и так через три дня коньки отбросит».
Ну, прискакал, значит, этот пастух в деревню, рассказал все как было, но ему никто, ядрена бомба, не поверил. А через три дня он напоролся до ядреной бабушки и долбанулся головой в колодец!
Петруха закончил и угрюмо уставился на Евгения. Евгений долго и внимательно всматривался в Петра и вдруг покатился по траве, захлебываясь хохотом.
— Я тебе о высших материях, а ты мне бабкины сказки?
— Сказки? — изумился Петр. — По-твоему бабка Матрена врет?
— Конечно не врет, — продолжал хохотать Евгений, выкатываясь из под агрегата, — но тем, кто лопухами распускает уши, и захочешь не соврать — соврешь!
Петр почему-то обиделся и неожиданно выпалил:
— Но и сейчас эти ядреные лавки стоят у стола, а не у печи.
Евгений перестал смеяться, напряг все свои извилины, и вдруг отличная мысль сверкнула в его блестящей от солярки голове.
— Давай спорить, что лавки стоят где положено, у печи. А если они все-таки под столом, то я залезаю под топчан и жду этих старцев! По рукам?
— А тебя дурно не станет? — забеспокоился Петр.
— Не дрейфь!
— Тогда валяй, ядрена качель!
Евгений перепрыгнул через забор, а Петр повернулся на другой бок. И оба остались вполне довольными: Петр тем, что можно будет наконец вкусить одну из сладчайших радостей жизни — от души похрапеть в рабочее время, а Евгений тем, что можно вполне законно сочкануть. Если внезапно привезут траву, то разгружать ее достанется одному Петрухе.
2
В сторожке было темно и прохладно. Лавки действительно стояли под столом, а не у печи, но это только рассмешило Евгения. Он с удовольствием прилег на топчан, закинув под голову руки, и тихо предался мечтам о прекрасной незнакомке.
Внезапно снаружи хрустнула ветка. Евгений кубарем скатился под топчан. Разумеется, он был далек от мысли, что это бредут те самые петрухины старцы, но мог появиться сам Петруха и бессовестно позвать разгружать траву. Из под топчана значительно легче отбрехаться от разгрузки, чем на топчане.
Так рассуждал Евгений, затаившись в пыльном и темном углу охотничьей избушки, и через некоторое время сам не заметил, как заснул.
Разбудил его телефонный звонок. Спросонья бедняге показалось, что звенит в Правлении колхоза, а сам он дремлет на казенных стульях в ожидании агротехника. Но, продрав глаза, Евгений едва не вскрикнул от неожиданности. Под столом стояло три пары ног в белоснежных импортных кроссовках с небывало длинными шнурками. Шнурки крест-накрест окручивали до колена узкие джинсы, как в старину окручивали веревками от лаптей холщовые портки. Выше колен Евгений не видел. Мешал стол.
— Я слушаю, — говорил один из них сиплым голосом.
— Докладываю! — отвечал искаженный тресками приемник. — Он как всегда по диагонали пересек перекресток, благополучно миновав все машины и милиционера, и теперь звонит любовнице.
— Как звонит? — подпрыгнул на стуле сиплый. — По плану его только что должен сбить Камаз, а у нее — от дурных предчувствий оборваться сердце. Что с Камазом?
— Камаз, как положено, вылетел из-за угла, — продолжала невозмутимо рация, — но у поэта, при всей его взвинченности от скандала с супругой, сработала естественная реакция. И он отпрыгнул.
Евгений мелко задрожал. «Банда, — мелькнуло в голове. — Может быть, даже масонская ложа...»
— Кто готовил скандал? — рассвирепел сиплый. — Сегодня же рапорт на стол!
— Стоит ли так нервничать? — вмешался в разговор ленивый бас. — Одним писакой больше, одним меньше, тут им совершенно без разницы.
— Им без разницы! — взбеленился сиплый. — А мы можем вылететь к чертям собачьим. Дело не в писаке, а в его поэме. Пока он жив, ни одно издательство не возьмется ее напечатать. А поэма, между прочим, нам была спущена еще до рождения того римского психопата. Катулла, кажется.
— Людям этой планет все едино, что Катулл, что Петрарка, — задумчиво произнес третий. — Один пес, только пьют, и никто не читает. Им даже лучше, если бы поэты вообще не писались.
— Им, может, и лучше, а нам хуже. Через месяц проверка!
Кто-то из них присвистнул, и воцарилась тишина. Она держалась минуты три, после чего бас прервал молчание.
— Дело ясное. Поэта нужно отправлять в лучший мир, а рукописи рассылать по московским издательствам. Хотя лучше — по парижским. Это быстрее.
— Кстати, — вмешалась рация, — у вас под топчаном биосубьект. Решайте поскорее, что с ним делать, и я вам открою лунный канал.
Внутри у Евгения все оборвалось. В наступившей тишине он почувствовал, как замерло его сердце. В ту минуту даже рация на столе почему-то перестала шипеть. Выступивший на лбу пот сильно застлал глаза. Евгений сжался, точно барс перед прыжком, и приготовился к самому ужасному, на что было способно его воображение.
— Мудрецы говорят, — начал медленно сиплый, — каждый верит в то, во что хочет верить, а получает то, чего заслуживает. Так пусть ему воздастся по заслугам.
Евгений пулей вылетел из под топчана и вприпрыжку рванул в лес не разбирая дороги. Краем глаза он успел окинуть всех троих, пожилых краснощеких мужиков, светловолосых, с короткими геологическими бородками и в модных на молниях куртках. На столе не было никакой рации, а была огромная деревянная миска.
«Пижоны!» — мелькнуло в голове. А перед глазами мелькали кусты и ветви деревьев. И зубы стучали, и сердце выпрыгивало, и проклятые колючки цеплялись за штаны.
В три минуты долетел он до родного забора, одним прыжком перемахнул через него и, когда приземлялся, держась за стену, неожиданно стронул «живой» кирпич, тот самый, «сикось-накось».
«Только бы не по голове!» — последнее, что успел подумать Евгений, почувствовав, что кирпич летит вслед за ним. И в ту же секунду сильный удар в макушку провел свою черную полосу между этим и потусторонним миром. В глазах потемнело, и Евгений потерял сознание.
3
На другой день у дверей районной больницы виновато топтался Петр с внушительной авоськой в руках. Он растерянно смотрел на открытые окна, и если бы у него в голове роились мысли, то он бы подумал: «Вот ведь, ядерная вошь!» Что означало бы: «Ни фига себе, зданьице!»
Наконец в окне показался Евгений с перевязанной головой, сияющий, как новогодняя елка. Он великодушно махнул рукой и весело крикнул напарнику:
— Заваливай!
И Петруха конечно завалил: сначала этажерку в общем коридоре, затем вешалку с белыми халатами в соседней палате, потом тумбочку товарища съестной провизией и наконец завалился сам на соседнюю кровать прямо в кирзовых ботинках.
— Предупреждал же, ядрена вошь, что дурно станет!
— Петруха! — сиял Евгений. — Ты просто не представляешь! Ты себе вообразить не можешь! Ведь я как чувствовал... — Евгений оглянулся и, снизив голос до полушепота, прошипел приятелю на ухо: — Та девушка, о которой я тебе вчера рассказывал, работает здесь медсестрой...