Колокола звонят
Сколько раз я слышал истории о том, как находясь в состоянии клинической смерти люди, общаются с Богом, летят по длинному тоннелю, а впереди их ждёт свет неземной….
Сколько раз слышал, столько и думал: чушь всё это, игра воображения, либо фантазии умирающего мозга.
Но так случилось (а может, предначертано было?) что я и сам побывал за призрачной гранью, как говорится: «Inter vitam et Murtaugh», что в переводе с латыни означает – между жизнью и смертью. Ощущение, доложу я вам…!
Но не стану забегать вперёд и расскажу всё по порядку.
Родился я почти шестьдесят лет назад в приснопамятные советские времена, когда все без устали строили светлое коммунистическое будущее. Магазины сверкали девственно чистыми, пустыми полками, не было хорошей одежды, копчёную колбасу, сыр или банку консервированного зелёного горошка приходилось «доставать», а за туалетной бумагой – три рулона в одни руки – нужно было отстоять трёхчасовую хвостатую очередь. Да что там говорить, секса и того не было, а детей усиленно рожала коммунистическая партия. Вера – лишь в победу коммунизма, милосердие – поповское слово. Такие понятия, как Бог, Смирение, Христианство навсегда ушли из употребления, были надёжно спрятаны в глубинах памяти тех, чьи души ещё тянулись к свету.
Я, как и все дети того безбожного времени был воспитан в духе непреклонного атеизма и во всякий там «опиум для народа» не верил. Мой отец – коммунист со стажем, бывало, говаривал:
- Запомни Василий, никакого бога нет! Гагарин вот летал в космос? Летал. Разве видел он там кущи райские, а тем паче ангелов? Не видел. Ну, а раз не видел, то и нет его, Бога-то. И дьявола с адом нет. Шахтёры глубоко под землёй работают, и что-то никто ни разу не слышал, чтобы им там бесы помогали.
Так я и прожил без малого шестьдесят лет, не веря ни в Бога, ни в чёрта. Обзавёлся семьёй, родил троих детей. В общем, всё как у всех. Так, наверное, и умер бы, если бы не моя жена Шурочка – единственная и во все времена любимая.
Отец моей Шурочки был священником в крошечной церквушке в дальней Уральской деревеньке. Много выстрадал за веру свою – и тюрьму прошёл и гонения, но не сломался и богоотступником не стал. И дочерей своих – их у него семеро было – в любви к Богу воспитал. Дожил до девяноста пяти лет и, умирая, оставил он жене моей икону старинную. На иконе светлый лик Спасителя – глаза большие, кроткие, а в глазах скорбь обо всём человечестве, погрязшем в грехах и безверии.
Икону эту бесценную Шурочка в комод под бельё припрятала – от греха, да от глаз чужих подальше, а по вечерам вынимала и молитву творила. Шепчет, бывало что-то, да на икону свою крестится. Уж как я только не убеждал её, что всё это чушь и мракобесие, и про Гагарина рассказывал и про шахтёров, а она только слушает, головой кивает – не возразила ни разу. Ну, думаю, не хочешь по-хорошему, так будет по-плохому.
Раз, когда жена была на работе, я икону эту из комода вынул, газеткой обернул и усмехнулся – газета-то «Правда» называлась. И так мне это символично показалось, что вот де я избавляюсь от пережитков прошлого с помощью правды, что я ещё больше в своей правоте уверился. Ну, вот значит, обернул я икону газеткой, да и в мусоропровод опустил. Икона, шурша газетными страницами, полетела и упала прямёхонько в мусорный контейнер. Прикрыл я люк, и тут показалось мне, буд-то застонал кто-то. Я прислушался. Ничего, тишина. Померещилось, решил я и довольный вернулся в квартиру.
Весь день, до самого вечера по квартире метался, места себе не находил – совесть мучила. Икона-то Шурочке от родителя покойного в наследство досталась, а я возьми, да и выбрось память родительскую. И такая тоска и тяжесть в груди появилась, что хоть беги, да икону эту, будь она неладна, из бака доставай. Но я своим решениям хозяин! Сделал – как отрезал, нет назад дороги.
К вечеру Шурочка пришла. Я молчу, как партизан, всё доводы веские придумываю - в своё оправдание значит. Поужинали мы и стали ко сну готовиться. Шурочка в спальню пошла, а я предусмотрительно в гостиной остался. Телевизор погромче включил, чтобы её причитаний не слышать. Сижу, а сердце прямо из груди выскакивает, колотится в рёбра и так мне плохо, что уж и не рад, что всё это затеял.
Пятнадцать минут сижу, полчаса – прислушиваюсь, когда же жена пропажу-то обнаружит, да стенать начнёт. Но в спальне тишина. Проходит ещё полчаса – ничего. Неужто, думаю, сегодня не помолившись, уснула? Но тут дверь спальни открылась, из неё вышла сонная Шурочка – босиком и в ночной рубашке.
- Вася, – говорит. – Ты чего это не ложишься? Поздно уже, а тебе на работу завтра, вставать-то рано.
Тут я не выдержал.
- А ты чего это сегодня – спрашиваю – без молитвы улеглась?
- Почему без молитвы? – Изумилась она. - Помолилась я, как всегда.
- А как же - говорю, а у самого внутри всё холодеет и мурашки по спине ползают – ты без иконы-то молилась?
Шурочка смотрит на меня, как буд-то в моём рассудке сомневается.
- Да почему без иконы–то? – Спрашивает.
Я глаза выпучил, и челюсть отвалившуюся подобрать пытаюсь.
- Да где ж ты её взяла! – Чувствую, что от удивления орать начинаю.
- Да в комоде же! – Орёт в ответ и на меня во все глаза таращится. – Под бельём, куда положила, там и взяла!
- Не может быть! – Уже во всю глотку ору я и срываюсь с места, бегу в спальню и начинаю судорожно бельишко из комода выбрасывать.
Не может быть! Икона на месте. Лежит себе в комоде на дне ящика, да на меня с укоризной смотрит. Тут меня в жар бросило, в голове зашумело, в глазах круги разноцветные поплыли. Шурочка скорую вызвала, укол мне сделали. Полегчало.
После этого я к иконе той даже приблизится, боялся, и жене велел перепрятать её в другое место, от спальни подальше, но убеждения мои атеистические сильно с тех пор пошатнулись, задумываться я стал.
С тех пор прошло много лет. Времена изменились – в магазинах появились продукты и красивая одежда, церковь перестали преследовать, стали строится храмы, и люди потянулись в них.
Дети наши выросли и разлетелись из родительского гнезда кто куда. Один сын уехал на север, другой, наоборот – на юг, в морском порту работает, а дочь так и вовсе с мужем за границу укатила. Остались мы с женой одни.
Я уже почти позабыл об истории с выброшенной иконой, а она, икона вышла из «подполья» и заняла почётное место в переднем углу нашей гостиной. Шурочка стала ходить в церковь, помогала там, чем могла, а я и не возражал – пусть себе ходит. Всё лучше, чем на лавке с бабами сплетни собирать или в телевизор пялиться.
Случилось это аккурат на Пасху.
Шурочка куличей настряпала и на Всенощную службу в храм стала налаживаться. Куличи, яйца, крашенные, в сумку сложила, святить значит собралась.
- Ты бы Шура не ходила на всю ночь-то – пытаюсь я её отговорить. – Как ты всю службу выстоишь, ноги-то вон – больные. Да и душно в церкви, а ну как дурно станет?
- Ничего – отвечает со спокойной уверенностью. – Господь и силы даст и поддержит.
Ушла она, а я по квартире пустой послонялся, да и прилёг на диванчик. Книжку почитать. Глазами по строчкам вожу, а смысла не понимаю. Как говорится: смотрю в книгу, а вижу…. Вот, вот! Это самое и вижу. Отложил книжку, за пульт взялся, телевизор включил, а в телевизоре по всем каналам церковную службу транслируют. Батюшка в нарядной ризе что-то речитативом бубнит, хор поёт – заслушаешься! Прихожане плотной толпой стоят – молятся.
Вот так, думаю, и Шурочка моя сейчас стоит где-то среди братьев и сестёр во Христе, и хорошо ей, а я тут один совсем.
И так мне тоскливо стало, так жалко себя, что аж слезу выбило. Выключил я телик, сел на диване, да случайно на икону глянул – висит себе в углу, рамка резная полотенчиком вышитым прикрыта, лампадка рядом теплится, а с иконы на меня Иисус глядит. Прямо в глаза. Да так глядит, как буд-то сказать что-то хочет, или предупредить о чём.
Не по себе мне стало. Дай-ка, думаю, я его, Иисуса тобишь, полотенчиком завешу, а то так и свихнуться не долго. Поднялся с дивана…. вдруг так душно стало, горло перехватило, в ушах шумит.
Лампадка чадит, наверное -решил я и пошёл к иконе, чтобы огонёк в лампадке-то привернуть….
Длинный тёмный коридор извивался петлями, где-то далеко впереди образуя узкий тоннель, а в другом конце тоннеля зиял открытый портал. Из портала во все стороны брызгал свет. Что это был за свет! Не солнечный и не электрический, а словно льющийся из глубин космоса. Одним словом – свет неземной. В лучах неземного этого света просматривалась фигура человека, за его спиной маячили другие такие же фигуры. Лиц не видно, лишь одежды белые. И так мне хорошо стало, и так захотелось войти в тот портал, прямо в переливающийся поток света! Я сделал шаг и не пошёл, а словно бы полетел к манящей сверкающей бездне. Тот, лица которого я по-прежнему не мог видеть из-за ярко-белых блаженно тёплых брызг, улыбался мне. Я не видел, но почему-то знал, что он улыбается….
«Не сейчас! Не сейчас! Не сейчас!» - Обрушилась толи сверху, толи снизу, а может быть со всех сторон серебристая колокольная россыпь.
«Не-вре-мя. Не-вре-мя» - Подтвердила золотисто-медная.
«Вер-нись!» - Приказал густой чугунный бас.
И тут же понял я, что падаю. Стремительно и непреодолимо. Узкий тоннель расступился, я почувствовал сильный толчок и открыл глаза.
Надо мной склонились фигуры в белых одеждах. Один из них улыбнулся мне. Я натужно растянул губы, тщетно пытаясь изобразить улыбку – в груди давило и горело, буд-то туда тлеющий уголёк засунули.
- Слава Господу, Спасителю нашему! Вернулся! – Услышал я голос жены моей Шурочки, и стало мне вдруг так хорошо. Так спокойно. Я закрыл глаза и провалился в темноту….
- Так вот. Значит, стою я, служба уж к концу подходит, как вдруг…- Шурочка споткнулась о валявшийся на дорожке камень. Я поддержал её под локоток. Она продолжала. - Вдруг вижу, с иконы глядит на меня Христос. Ты не поверишь! Прямо в глаза глядит! И буд-то что-то сказать хочет. В груди всё у меня заныло. Защемило, буд-то сердце разорвалось. Я на икону перекрестилась, из храма выскочила - и домой, а там ты. Лежишь на полу под образами и не дышишь. Я – в скорую звонить. Они приехали – инфаркт – говорят. Смерть – говорят клиническая. И стали тебя током оживлять. А я к иконе чудотворной кинулась. Что толку от тока-то ихнего….
Шурочка всё говорила и говорила, пока не подошли мы к храму святого Георгия Победоносца, недавно построенному.
- …А потом колокола затрезвонили и ты очнулся. – Закончила жена.
Словно заслышав Шурочкины слова, со звонницы ударил Благовест - три глубоких протяжных удара. Ему отозвался медным эхом средний кампан, завершил мелодию постным звоном пятый колокол.
- Колокола звонят. – Сказала рядом со мной жена и счастливо вздохнула.
- Да. – Выдохнул я и, подняв голову, посмотрел на розово-золотые в закатном солнце купола храма.
Колокола звенели, несли благую весть. Перезвон поднимался ввысь, разливался в тёплом майском вечернем мареве. Душа распахнулась навстречу этому перезвону. Благодать тёплыми потоками устремилась в неё, перелилась через край, заставляя сердце сладко стонать от благодарности, счастья и неколебимой веры. Веры в Него, всемогущего и всемилостивого и в то, что теперь всё правильно. Только так и должно быть. Что только ради этого и стоило родиться, жить …и умереть.
Ну, хотя бы один раз.