1
Красное жшшшшшшшшш…
2
Только тьма. Ничего более. Но иногда, словно из не настроенного приемника, как сквозь статические помехи, прорывался звук. Жшшшшшшшш. Что это? Сон? Галлюцинация? Он не знал. Знал только одно – умирать еще рано.
3
Мысль о смерти была предвестником боли, которая спустя время сжала так, что если б он мог кричать, заорал бы во все горло. Сначала это было как укол толстой иглой. В позвоночник. Чуть пониже лопаток. Потом, Боль мучительно медленно растеклась по верхней части туловища, словно раскаленная лава, по обнаженным нервам. А единственное, на что он был способен, это сдавленно стонать.
А вот тут он понял, что может дышать. Нет, дышать – это слишком громко сказано. Так, втягивать в себя воздух небольшими порциями, чувствуя, как в момент вдоха кто-то сжимает ребра. Это, конечно, мелочь по сравнению с Болью, но…
Очень долго, как ему казалось, вся его сущность состояла только из тьмы, Боли и неясного звука, который то появлялся, то исчезал. Он не знал, где находится, да и, по большому счету это было не важно. Важно было то, что появилось желание. Желание умереть. Да вот только сквозь боль, затуманившую его сознание, пробивалось: умирать еще рано!
4
В какой-то момент тьма оставила его, а вместо нее пришел образ, никак не связанный с нынешним положением вещей: выброшенная на берег медуза, вырванная из родной стихии, брошенная на раскаленный песок, обреченная умирать под палящим солнцем.
На море он был лишь раз, в классе не то пятом, не то шестом. И вот именно тогда он увидел медузу. Она ему понравилась. Нет, он и раньше видел их, но только по телевизору, черно-белой «Березке», но не представлял, что они ТАКИЕ! Большая, прозрачно-голубая, с синими прожилками, создающими причудливый узор, с множеством щупалец. Ему стало жаль ее, но еще он слышал, что медузы больно жалят. Постоял, посмотрел, и отправился восвояси. А через несколько часов от медузы не осталось ровным счетом ничего.
Воспоминание повторялось, повторялось и повторялось бесконечно. Кажется, оно даже стало частью боли, на несколько ином уровне, правда. В нем есть какой-то смысл?
Жшшшшшшшш
Слишком долгое жшшшшшшшш
5
Безапелляционный выкл
6
Боль никуда не делась, а вот тьма исчезла. Точнее, было темно, но кое-что увидеть удалось. Две стены, уходящие в звезды.
Он попытался повернуть голову, но из этой затеи ничего не вышло. Он мог только смотреть на стены и звезды, коротко и быстро вдыхая ноябрьский воздух.
Ноябрьский?
Почему ноябрьский?
Наличие вопросов означало, что состояние бессознательности сменилось… Чем? Сознанием? Полусознательностью? Как бы там ни было, переносить боль раньше было намного, в тысячи раз проще.
Но, судя по всему, он жив. Это важно.
Проблема в том, что он, как та медуза из воспоминаний, не может НИЧЕГО. Он выброшен из среды обитания, не в силах пошевелится, и кто знает, может на него с удивлением смотрит двенадцатилетний пацан, а через минуту ему надоест это занятие, и он пойдет гонять мяч, на долгие годы забыв об увиденном.
Стены давили. Сложно было определить их высоту, но они казались просто гигантскими. И сразу за ними – звездное небо.
Он попытался пошевелить рукой, но опять ничего не вышло.
Ладно. Попробуем пингануть систему.
ЧТО?
7
«Как меня зовут?»
8
Ответ пришел сразу. В образе. Ему семь. Что-то не так с зубами, и мать ведет его к стоматологу. Вырвали зуб. Он, заливаясь слезами, сидит на коленях матери, которая пытается его успокоить, сама едва сдерживая слезы. «Ну, все, Димочка, все». Гладит, по голове.
Уже что-то!
9
….
10
«Где я?»
Боль, острая, пронзающая.
Как же хочется вздохнуть полной грудью!
Как же хочется жить!!!
Почему-то.
Света.
О да! Он помнил Свету. Как же забыть ту, с которой он потерял девственность? Нет, вообще оба они в классе были не в почете. Он, худой, молчаливый троечник и она, бедная, невзрачная, да еще и с винным пятном на щеке. Оба объекты насмешек. Вот это их и сблизило. А в одиннадцатом классе все и случилось.
Как-то так повелось, что после уроков он ее провожал домой. Ему было не то, что не по пути – совершенно в другую сторону, но… Встречались за корпусом школы, предварительно выждав минут двадцать, чтобы не быть пойманными с поличным. Шли, болтали на разные темы. А целовались за «стекляшкой», в уютном дворике, сидя на лавке, среди голых деревьев. Не долго. После чего он провожал ее до подъезда. Но в тот день, была зима, сугробы по колено, Света предложила зайти.
Она поила его чаем с малиновым вареньем. Да, точно, с малиновым! Потом они целовались на обшарпанном диване, на котором все и произошло. Света особо не сопротивлялась, что немного насторожило его, и даже больше – в какой-то момент он понял, инициатива была в ее руках.
11
Боль.
В некий момент времени он понял, что воспоминания если не глушат ее полностью, то, по крайней мере, притупляют ее. Что ж, попробуем вспомнить что-то еще.
12
Пьяный вдрызг он признается Лене в любви. Нет, не то. Как послал начальника нахер? Тоже не оно. Похороны матери? Нет, давай не об этом. Катя? Как разбил машину? Как блевал на корпоративе на главбуха? Как загремел на пятнадцать суток в КПЗ? Как позабавился с девушкой в туалете ночного клуба, подхватив герпес?
«ДА ЧТО Ж Я ЗА ЧЕЛОВЕК???»
13
Небытие
14
Не образ – поток образов, переплетающиеся между собой, словно нити каната, в нелогичной последовательности. Все они были ему знакомы, и одновременно открывались по-новому. Школьные воспоминания переплетались с воспоминаниями эротического характера, малознакомые лица с лицами родных, рабочие моменты с совсем детскими, которые вообще виделись в тумане. Слышались голоса. Одни он узнавал, другие нет, какие-то звучали тихо, какие-то громко, некоторые как из трубы. Все это не несло в себе никакого смысла.
Смысла.
Что ж получается? Не имеет смысла ОН?
Мысль показалась настолько забавной, что он рассмеялся.
Смех, однако, был булькающий, хриплый, вырывающийся из легких рывками, словно мучительная икота. Но все-таки это был смех. Если бы случайный свидетель увидел бы это, то, скорее всего, подумал, что больше похоже на предсмертную агонию.
И, черт возьми, так никогда бы и не додумался, что так оно и было.