Было страшно темно. Ни один луч света не в состоянии был попасть в это помещение. Сквозняки здесь не гуляли. Где-то в отдалении слышался приглушенный монолог капающей воды. Самое жуткое и потрясающее во всём этом пространстве представляла собой могильная тишина.
Красавчик открыл глаза, но ничего не увидел. Темнота поглощала весь спектр видимого света, невозможно было различить даже слабые контуры предметов. Он почувствовал кожей дикий холод и понял, что наг. Мысли медленно стали расправляться, подобно надувному матрасу, в его выпотрошенной голове. Всё, что он сейчас помнил – это яркая вспышка света, которая возникла очень внезапно и откинула его на несколько столетий назад. А до этого была встреча с Бардом, стандартная доза за бешенные деньги и что-то новенькое сверх неё. Тяжело давались Красавчику воспоминания, было такое ощущение словно кто-то покопался в его мозгах, и покопался хорошенько, грубо, без сожаления…
Красавчик попытался поднять руку, но не смог: что-то ему мешало, что-то тяжелое и холодное. Он в отчаянии ударил это нечто кулаком, но боли не почувствовал.
- Чёрт! Что так темно-то! – в негодовании воскликнул он. Его голос прошелся контуженном эхом по всей этой огромной комнате, но никто не отозвался. Красавчику жутко захотелось курить. Он было полез в карман, но вспомнил, что голый. Его помаленьку стало раздражать такое бесцельное лежание, а он лежал, причем лежал в очень неудобной позе: правая нога была подвернута под его туловище, на левой нижней конечности, судя по оволосению, ощущаемому кожей, расположилась чья-то голова, похоже что женская, так как волосы были длинные. Левой руке вообще пришлось очень туго, что-то невероятно тяжелое придавило ее всем своим весом. Таким образом, в активном состоянии находилась только правая рука.
Так прошло минут десять. Определить свое местонахождение Красавчик не мог. Ему не было страшно, но какой-то холодок гулял под кожей, и одиночество как-то негативно отражалось на его психологическом состоянии. Он лежал и даже не думать не мог. Казалось, что всё закончилось и началась новая жизнь, да только странная какая-то, необъяснимая.
Красавчик решил отправиться на разведку, но для начала надо было освободить руку из-под чего-то ужасного. Он начал в полной темноте шарить рукой по этому безразмерному грузу и вскоре его пальцы ощутили какой-то грубый шов, на мешок это было не похоже. Красавчик попытался развести края шва и вскоре запустил палец вовнутрь. Содержимое этого мешка было мягким и слизистым на ощупь, как тушка кальмара. Красавчик вытащил палец и повел рукой к низу предполагаемого мешка. Его ошарашенная рука наткнулась на чьи-то губы, затем нос, глаза… Он в ужасе отдернул руку. Стало по-стинговски жутко.
Красавчик не был героем, в Армии не служил, единоборствами не увлекался и назвать его бесстрашным, это всё равно что назвать его геем, а гомосексуалистом он далеко не был. Он не падал в обморок от вида крови, он не боялся боли, но когда человек оказывается в таком месте, в каком оказался он, да еще и один… Здесь можно простить всё.
«Так, спокойно,- утешал он себя. – Это только труп. Там еще труп. И там труп. Была какая-то разборка. Не помню. Да. Была вечеринка. У Бена. Да. Точно. Бард принес дозу. Я укололся. И всё. И больше ничего не было. Нет. Лица… Чьи-то лица… Да… Очень странно! Ничего не помню!»
Красавчик сделал бешеный рывок вперед и встал на ноги. Стоять было непривычно, голова немного кружилась. Он осмотрелся. По-прежнему было темно. Он подошел к ближайшему телу и, прищурившись, стал изучать его черты. Они были до боли знакомы, но страшная мысль упорно не хотела приходить в сознание. Он всячески отгонял ее от себя, хмурился, ругался, но поверить в это не мог.
Перед ним лежал он сам. Левую руку придавила огромная туша какого-то мужика, а на левой ноге по-хозяйски расположилась лохматая голова древней старухи. Голову Красавчика обрамлял красный обруч, на котором виднелись швы из черных ниток. Глазницы были запавшими, черты лица заострились, на подбородке еще угадывались следы бежавшей изо рта пены. От яремной вырезки грудины до самого лобка шел ужасный разрез, казалось, что именно эта страшная линия перечеркнула всю его недолгую жизнь, подвела итог. Швы на груди и на животе были очень неаккуратные и тоже выполнены черными нитками. Никаких других повреждений Красавчик больше не заметил. Он сел на пол, уткнулся головой в свою красивую, атлетически сложенную, но уже обезображенную варварским ножом грудь и очень громко зарыдал. Нельзя сказать, почему он плакал. Логично, что люди всегда рыдают над своими трупами, особенно когда ты красив, богат и успешен, но вопрос в том, для чего им дана эта возможность: находиться со своим безжизненным телом после смерти?
Красавчик лихорадочно вспоминал всех тех, кого ему пришлось проводить до могильной ямы. Он всегда брезгливо к ним относился, смерть всегда очень некстати забирала друзей из пышущей удовольствиями и радостями жизни. Она словно зверь, словно вампир внезапно подкрадывалась и хватала за самое горло: часто бесцеремонно взлетала со своей добычей с места очередной автомобильной катастрофы, медленно тянула жилы из бедолаг, загибающихся в ОРИТах и токсикологии, поднимала на руки разбившихся в белом дурмане соколов и бежала с ними без оглядки, злорадно при этом улыбаясь; вынимала пули из тел новых хозяев жизни и вешала себе их на шею в качестве украшения; костлявой рукой собирала маленьких человечков, выброшенных за борт по прихоти гламурной мамочки и делового папочки; уносила далеко и навеки беспечных бабочек, сгорающих на немыслимом огне сладострастной похоти… Красавчик боялся Её, но он не верил, что она так быстро придет за ним, так пошло и мерзко заберет его от друзей, от родителей, от этого пусть неидеального далеко, но такого родного и необходимого, мира живых…
Красавчик по-прежнему стоял на коленях и громко плакал, но внезапно раздался чей-то приглушенный вздох.
- Кто здесь? – напрягся он всем телом.
В ответ только тишина поглотила его слова.
- Так нечестно. Скажите, кто здесь? Он встал и попробовал пройтись, да не тут-то было. Целая куча мертвых тел была навалена здесь в несколько слоев.
- Да что ж это такое! – ругался Красавчик, - не могут морг нормальный что ли сделать? Как можно в такой куче разобрать, где твой родственник, а где чужой! Он в безысходности стал наступать на тела, и то и дело слышалось то жалобное «ой», то свирепое «Смотри, куда идешь!».
Вдруг он остановился, обнял голову руками и снова зарыдал.
- Как так можно? Почему я здесь? Почему я не встретил своих ушедших уже корешей, свою бабушку… Где они? Где тот пресловутый свет в конце тоннеля, где вся картина жизни перед глазами?
- Не ругайтесь, - еле слышно донеслось откуда-то. Красавчик подпрыгнул и стал прислушиваться.
- Кто это говорит, ничего я не пойму!
И снова молчание.
- Поверьте, я Вам ничего не сделаю, но мне страшно одному здесь! – воскликнул, не стесняясь своей трусости, Красавчик.
- Вам не с кем поговорить, - спросил тихий голос, похожий на ветерок, на шелест листвы, на взмах крыльев бабочки, - Я могу составить Вам компанию, но мне очень тяжело. На мне лежит пять или шесть огромных трупов.
- Где Вы? – застыл Красавчик в ужасе,- Я попытаюсь Вам помочь.
Тишина окутала его уши, по коже пробежал легкий холод, но осознание того, что у него может появиться собеседник, грело его лучше шотландского виски.
- Так где же Вы? Не бойтесь.
- Я в правом углу от Вас.
Красавчик быстро сориентировался и зашагал уверенно и твердо в правый угол комнаты, не обращая внимания на злобное шипение человеческих манекенов. В углу действительно была навалена куча трупов, но из-под основания этой неправильной во всех смыслах пирамиды выглядывала тонкая белая рука.
- Вы здесь? – негромко спросил Красавчик, - Похоже, я Вас нашел.
- Да, - еле слышно донеслось из-под зловонной кучи. Только сейчас Красавчик обратил внимание на жуткий запах, наполнявший всю комнату. «Да, уж, - подумал он, - если трупу такое невмоготу, как же сюда люди заходят?»
Он быстро окинул взглядом еще раз безобразное нагромождение гниющего мяса и схватился за верхний труп.
- Эй, ты чего? Полегче,- заверещал труп какой-то мелкой блондинки с раскроенным черепом и выступающей из под кожи обломанной плечевой костью. Красавчик уверенным движением опустил ее на пол и она быстро пристроилась к какому-то длинноволосому молодчику с резаной раной шеи. Следующим был упитанный дядечка лет сорока с ужасной и достаточно глубокой бороздой на шее, огромный синий язык не вмешался в рот, а глаза были очень злые и красные. «И после смерти покоя не дают», - проворчал он и вновь закрыл глаза. Под ним лежал раскрашенный в черную краску дистрофичного вида толи подросток, толи недозревший мужчина. Эмо короче говоря. Красавчик с легкостью швырнул его в левый угол, и он молча опустился на рыжеволосую зеленовато-серую утопленницу. Последней преградой на пути к прекрасной даме был тучный, местами разложившийся и ужасно вонючий труп какого-то мужика, на груди которого Красавчик насчитал восемь дыр, судя по всему огнестрельных. Сдвинуть его с места никак не удавалось. Красавчик дернул дядю за ногу, и нога осталась у него в руке. Лицо разглядеть было невозможно: оно превратилось в бесформенную массу и в нем размеренно копошились какие-то белые, на вид весьма не съедобные червячки уплощенного телосложения. Полугнилые губы раскрылись и оттуда выполз огромный черный жук с очень страшными усищами:
- Слышь, сынок, - захрипел труп, - оттащи меня по частям к двери, там хоть попрохладнее, а то совсем я тут спекся…
Красавчик недолго думая оторвал вторую ногу и бросил ее к двери, затем схватил мужика за руки и поволок его, выслушивая уже привычная проклятия от бывших людей. Затем он остановился, чтобы перевести дух, хотелось курить, но мечта умерла вместе с ним. Что поделать? Такова «се ля ви» мертвеца! Ничего не изменить.
- Вам легче, - спросил Красавчик у спасенной им дамы.
- Да. Спаси Вас Господи. Вы очень добрый человек.
Теперь у Красавчика была возможность хорошенько рассмотреть свою собеседницу. Перед ним лежала когда-то юная, может быть даже хорошенькая девушка небольшого роста обычного телосложения. Тело у нее было не такое как у тех многих, которых он употреблял в свое время в качестве снотворного. Нет! Не очень длинная шея смиренно носила небольшую хорошенькую головку с светло-русыми густыми волосами, и как же мило она, должно быть, оборачивалась на своё имя. Узенькие плечики уже не были детскими, но не чувствовалось в них ничего женского. Небольшие округлые груди слегка возвышались над грудной клеткой, но как же они, наверное, были прекрасны, когда вздымались в такт ее дыханию. Рассматривать ее тело дальше он постеснялся, хотя при жизни очень уверенно загорал на нудистском пляже и купался с голыми девочками в бассейне у Маркуса. Внезапно Красавчик вспомнил, что старая привычка со смертью не забылась, и он вновь сначала оценивает фигуру, а потом только лицо. Он попытался увидеть ее черты, но это не представлялось возможным. Вместо лица там было какое-то месиво: где рот, где нос, даже примерно нельзя было определить. Один глаз находился в приоткрытом состоянии. Второй же просто отсутствовал. Местами запекшаяся кровь покрывала лицо, подобно какой-то страшной маске, и смотреть на него было невыносимо.
Красавчик в ужасе отпрянул.
- Что же Вы боитесь? – прошептала девушка, - Я так противна Вашему взору?
Красавчик был настоящим джентельменом, да и возможность с кем-то поговорить в этом царстве мертвых нельзя было упускать.
- Ну, нет. Что Вы? Просто… где же Ваше лицо?
- А нет лица, - просто ответила Девушка. – Было, да сплыло вместе с жизнью. Ах, прости, Господи! Что же это я? Снова ропщу!
- Простите! Вы очень странно изъясняетесь. Вы что же в Бога верите?
Девушка чуть замешкалась, потом вздохнула:
- Верую.
- И сколько же Вам лет?
- Восемнадцать было.
У Красавчика неприятно заныло сердце. Если в двадцать восемь умирать противно, познав при этом все удовольствия жизни, что же говорить о восемнадцати годах?
- И как же Вы… эээ… сюда… Надеюсь, не по своей воле? – спросил Красавчик, вспомнив свою первую любовь Юлю, которая в одно прекрасное утру сиганула с 12 этажа и доказала ему тем самым свою вечную преданность.
- Ах, что Вы? – невидимые брови взметнулись вверх, - Я ведь послушницей была, постриг готовилась принять…
«Во, влип, - подумал Красавчик, -Монашка! Нашел собеседника. Сейчас она мне про своего Бога будет по ушам ездить. И так тошно дальше некуда, сейчас совсем от тоски завоешь…»
- Простите, - пытался быть любезным Красавчик, - но в монастыре как Вам удалась так лицо обезобразить? Что и у вас разве разборки свои бывают между…эээ…сестрами?
- Нет. Это не имеет к монастырю никакого отношения. Это за его оградой случилось. Мало веры у меня было. Вот и не уберег Господь.
- Как Вас зовут? – спросил Красавчик для приличия.
- Послушница Ксения, - робко ответила Монашка, - А Вас?
- Красавчик меня зовут.
- Так не бывает. Это прозвище. А имя? Человеческое?
Красавчик напрягся, но всё же попытался вспомнить. Редко его кто по имени называл. Даже мамка с малых лет Красавчиком кликала, учителя по фамилии, девчонки только Красавчик и всё.
«А было ли у меня это имя? Достоин ли я этого самого имени?» - пронеслось у него в мозгу.
- Не знаю, Ксения, - искренне признался он, - редко по имени меня называли. Даже партнеры по бизнесу Красавчик Николаевич звали.
В памяти у Красавчика возникла картина из очень раннего детства. Года три ему было. Бабушка на руках его держала и говорила что-то, говорила… Всего и не упомнить… Но вот называла как-то странно…
- Я только помню, - ожил Красавчик, - как бабушка моя меня качала на руках и на какого-то старичка с медведем показывала. «Вот, Симушка, твой защитник! Не подводи его!», - приговаривала. А что за дедушка был и Симушка понять не могу?
- Это святой Серафим, - спокойно ответила Монашка, - с медведем-то. Наш русский. В Курской области он жил. В честь него и назвали, наверное. В церкви-то Вас крестили?
- Не помню, - замялся Красавчик, - мать рассказывала, что слабый я родился, вроде как пуповиной обвитый, синий был, дышать сам не хотел. Бабуля верующая у меня была, по церквам носилась, как ветер. Меня одно время таскала за собой, а я падал на пол и ногами дрыгать начинал, и кричать громко-громко. Поп меня и выставил. Так вот. Бабуля какому-то святому молилась и мать упросила в честь него меня назвать. Вот. А так всегда Красавчик кличут. Уж всегда я был не по годам красив и умен. Особое видать дарование.
- Да. Дар от Бога, а использовали Вы его, похоже, для лукавого.
Тут Красавчика прорвало. Он сжал кулаки, лицо его перекосилось от гнева. Не любил он на эти темы болтать. Бабка померла, так он все иконы друзьям раздал.
- Ксюш, может хватить болтать уже о Боге, да его сопротивнике извечном, а? Наслушался я этих сказок! Не верю я Ему! И не хочу даже пытаться! Всё равно уже не покаяться! Мертв! Всё! Финита ля комедия! К чему твои проповеди теперь? Что ты изменишь? Все вы праведных из себя строите, а что-то вот не уберег тебя твой Бог? Лежишь ты здесь, гниёшь! Вон у тебя мокрица по шее ползет… Что ж тебя твои сёстры не забирают? Не нужна ты им! Так и меня не надо обращать в эту…
- Прекратите, - выдохнула Монашка, - Как вы смеете такое говорить. Подумайте о своей бабушке! Вы ей отмоленный! Ее молитвами и молитвами преподобного Серафима Вы жить остались, и выросли, и жили в своё удовольствие… А впрочем оставим этот спор. Мы не в том месте и не в том положении, когда можно вести разговоры о спасении… Труба протрубила, занавес опустился. Игра окончена. Сыграли свою роль и в ящик. Найдутся новые марионетки… И что же это я? Прости меня, Господи! Всю жизнь невоздержанная была и после смерти это продолжается!
Красавчик стоял и молча слушал. Он уже пожалел, что ввязался в эту беседу. Лежал бы себе и лежал. Всё равно сюда санитары периодически заходят, новых подбрасывают. Может, что полезное и услышал бы.
- Ксения, не тратьте на меня свои силы. Для меня уже слишком поздно поворачивать назад. Расскажите лучше, как Вы здесь оказались?
Монашка долго молчала, собираясь с мыслями. Ей не хотелось раскрывать душу перед этим грубоватым человеком. Однако время после смерти тянется бесконечно долго, надо чем-то его занять. Тем более она не могла понять, где ад, на рай даже не надеялась, а тут … что-то непонятное творится. И очень одиноко.
- Зачем Вы будете это слушать, Серафим. Эта моя боль, моя вина. Другим не следует о ней знать.
- Я прошу Вас. Если это трудно, то я начну первым. А Вы послушайте. Наверное, я должен был всё рассказать священнику, но будьте Вы, Ксения, в силу своего духовного призвания моим посредником, моим переводчиком, моим ходатаем что ли…
- Говорите. Я выслушаю Вас с вниманием большим и на вопросы, даст Бог сил, отвечу.
- Экая Вы славная девушка. Жаль, что жизнь Ваша оборвалась. И жаль, что Вы в монахини себя определить хотели. С Вас добрая была б жена!
- Ах, не смущайте! И без того соблазнов много мне в жизни доводилось испытать! А Вы начните свой рассказ.
Красавчик переступал с ноги на ногу. Наконец он сел, скрестив ноги как индийский йог (старая привычка) и начал копаться в своем изрезанном мозгу:
- Я расскажу Вам немного, но уверен, Вы поймете всё. Всегда я был любимчиком: и дома, и в детском садике, и в школе, и в институте, и на работе. Не знаю, как мне это удавалось, но мне никто никогда не отказывал. Всё что хотел, я всегда получал. Не хочу будоражить Ваше воображение, но у меня всегда были самые дорогие игрушки, настоящие американские и французские, настоящие оловянные солдатики, уменьшенные копии элитных автомобилий от их производителей… Всё у меня было! А я хотел еще! Я просто забирал то, что мне нравилось. Понравится котенок у девчонки какой, заберу. Помучаю его, помучаю, да и выброшу! У лучшего друга такая куколка была: глазки синие, волосы белые, ножки длинные… Увел. Только пальцем поманил, а она прибежала… Друг повесился, а я ее бросил через неделю. Она вскрыла вены и отправилась вслед за ним. Была у нас в классе девчонка из тихой верующей семьи, такая же как ты, наверное, всё у нее Бог на первом месте был, с мальчиками никогда не гуляла, в монастырь, наверно, собиралась. Хорошенькая была. Бесила меня ее набожность, ее спокойствие. И так, и так к ней подъезжал. Ну, как об стенку. Глаза свои как вишни карие выпучит и губами шевелит. Соблазнил я ее всё-таки. В парке гуляла она с песиком, книгу какую-то читала. Я на машине проезжал, она отбежать не успела. Головой стукнулось. Сознание на пару минут потеряла, я ее в салон заволок, ну и сделал, что хотел. Потом одел, до дома довез, на лавочку возле подъезда посадил и по своим делам. После этого у нее весь район в постели перебывал, прирезали ее в какой-то разборке…
Красавчик остановился. Монашка спокойно лежала и слушала. Лица не было, и понять ее мысли он не мог, лишь пальцы на руке как-то странно шевелились, словно что-то перебирали или катали.
- Что рассказывать-то. Много я народа погубил. Своими-то руками нет, а вот чужими. Мой бизнес граничил и пересекался с криминалом, поэтому в крови руки. Наркотиками я балуюсь лет с двадцати трех. Девушку любил одну, но не сложилось, в аварии она погибла, с тех пор потихонечку приучился стресс снимать, вот и жизнь моя закончилась… от очередной дозы. Всё. Очень яркая жизнь. Тусовки, девочки, скачки, гонки… Я пожил в свое удовольствие. Детей у меня вроде нет, а может есть, если Юлькин ребенок мой был. Вот дуреха была. Заводная такая, красивая очень, талантливая… На скрипке без проблем играла, такие картины рисовала - Дали с Пикассо рядом не стояли, стихи клепала почище Ахматовой, наездницей была отличной… В семнадцать лет… Любил я ее. Не знаю, за что, почему… Не объяснить сейчас… Год мы были вместе… А потом, знаешь, надоела… Просто, захотелось новых ощущений… Я ее бросил, а она беременная была… Может поэтому… Хотел, чтобы аборт сделала, отказалась. «Уйди, изверг! – кричала». Я и ушел. И не вернулся. Мальчика родила. Михаилом назвала. Хороший такой мальчик. Ему уже лет десять. Очень сильно на меня похож. Пришла как-то под вечер, у меня пьянка-гулянка, глаза горят, волосы распущенные …
- Чего пришла?
- Вернись, Красавчик! Пожалеешь!
- Не угрожай мне, полоумная! Ничего не сделаешь! Вали отсюда!
Она побежала вверх по ступенькам, а я дверь закрыл и дальше веселиться. Через 10 минут скорая приехала и милиция. Мы с друзьями вылезли на улицу, мол, что такое, что за ЧП? Подхожу к ментам, а там Юля на асфальте лежит, простыней прикрытая, рука с изумрудным браслетом, мной подаренным торчит, вся в крови…
- И что Вы сделали с ребенком? – подала голос Монашка.
- Да, ничего. На похороны к ней сходил и всё. Мать ее ко мне претензий не имеет. Сама внука воспитывает. А мне зачем лишняя головная боль?
- Это не по-человечески. А ещё дети есть у Вас?
- Нет. Я не женат. Если кто залетал, так аборт делали, чтобы меня не потерять, однако, я их всё равно бросал…
- Вы страшный человек, Серафим, странно, что у Вас такая легкая смерть была…
Красавчику стало обидно. Как она может так рассуждать? Почему он вообще умер? Он не хотел умирать! Он жить как и все, хотел!
«Монашка еще! А осуждает!»
- Что это ты меня берешься судить? Сама-то вон как из жизни ушла? Небось с попом каким кувыркалась, вот тебя и забили камнями сестры, чтоб позора избежать для монастыря?
Красавчик засмеялся. Смех у него был какой-то надрывно-скрипучий. Казалось, что еще немного и из него начнут вываливаться легкие. Только сейчас он понял, что языка у него во рту нет, тем не менее он разговаривал.
«Да, - подумал Красавчик, - в смерти всё не так, как в жизни».
Монашка не шевелилась, не пыталась оправдаться, только коричневые корки на лице отчего-то заблестели. Она плакала. Так больно было выслушивать от этого бессердечного человека, его грубые предположения, так печально было лежать здесь… среди смрада разлагающихся тел, среди гнусности поствитального существования, среди мрака неверия и суетности душевной…
- Не смейте, прошу Вас! Мне ясна Ваша позиция, но зачем Вы меня грязью поливайте. Ни с кем я ни кувыркалась. Матушка-игуменья послала меня с другой сестрой, но уже инокиней, собрать деньги на восстановление колодца. Старый засорился, зарос совсем, а как нам без воды в монастыре. Пошли мы с матушкой Стефанией в ближайший приход, батюшка нас благословил, субботу, воскресенье отстояли. Удивительно, но на колодец люди накидали. Хотели к службе вечерней успеть в монастыре. На автобус сели, да сломался он в пути. Пришлось пешком идти. Уже не успевали к обедне. Идем молимся, хоть бы какая попутка, по лесу страшно ночью пробираться: медведь у нас бродит. Всё время пасеку разоряет. Вдруг слышим, машина сзади едет, обернулись – джип притормозил.
- Вы куда матушки путь держите? В монастырь? – спросил такой приятной наружности молодой человек. – Может подвезти?
Я испугалась, а матушка Стефания поглядела на них и говорит:
- Ну, что ты глупая? Хорошие люди, помощь предлагают, - их трое там в машине сидело, - нельзя отказывать. Мы согласны, - ответила она парню.
Сели мы, едим, разговариваем. Те парни тоже приятные были, но как-то странно на нас смотрели. Матушка Стефания села рядом с водителем, а я оказалась сзади, в обществе брюнета с синими глазами и шатена с родинкой над губой.
- А чо, Марат, - крикнул шатен водителю, - может через Яшкин луг? Короче будет!
Марат что-то стал объяснять встревоженной матушке Стефании, она вроде согласилась, потом повернулась ко мне и сказала:
- Мы по другой дороге поедим, так короче будет, - и почему-то отвела глаза в сторону.
Уже смеркалось. Машина вдруг остановилась.
- Всё? Приехали? – спросила я в изумлении.
- Да, детка, - сказал шатен и обхватил меня за талию, - приехали.
Я оттолкнула его рукой, но меня подхватил брюнет:
- Пошли развлекаться будем, крошка, мы тебе полянку волшебную покажем.
- Мать Стефания, помогите! – крикнула я, но она даже не обернулась. Марат открыл машину, вышел, потом открыл дверцу ей, и она тоже покинула авто.
- Что ж это? – задыхалась я, когда шатен полез мне рукой под подрясник, - Что ж вы делаете? Креста на вас нет?
- Слушай, Ден, - спросил брюнет у шатена, - тебе нравится, когда бабы кричат?
- Обожаю, Сэм.
Они выволокли меня из машины и потащили к какому-то лохматому дереву. Мы были на какой-то поляне, внизу протекала река. Я посмотрела в ту сторону и увидела, как мать Стефания снимает с себя рясу, Марат раздевался параллельно ей. В одно мгновение всё стало ясно, и я вспомнила, что надо молиться. Ден резко сорвал мой старенький подрясник и я осталась в шелковой блузочке и длинной синей юбке, с этим препятствием он также быстро справился, поскольку Сэм очень крепко держал меня. Я не пыталась кричать, тут кричи не кричи на 8 километров ни одной живой души. Вся душа оцепенела:
-…но избави нас от лукавого…- лепетала я, извиваясь голая на траве, беда была неизбежной.
- Что она там бормочет, Ден, я хочу чтобы она кричала.
- Кричи, малышка, - попросил брюнет.
Я молчала. Он достал нож и стал водить им у меня по груди, затем по животу.
- Не страшно?
- Дэн, давай быстрей, - крикнул шатен, - я уже не могу себя сдерживать!
Брюнет расстегнул штаны и вытащил что-то очень большое. Я зажмурилась.
Потом почувствовала острую, нечеловеческую боль.
- Ну, кричи! Кричи же!
Я молчала, но молиться уже не могла, боль была невыносимой, казалось будто в меня вгоняют раскаленный железный лом, я чувствовала, как текла кровь по ногам, но ничего не могла сделать.
Это было какое-то странное мученичество. Не во имя Господне. Во мне клокотала злость. Стефания меня предала. Эти измучают и убьют. Что ж за жизнь такая, Господи?
В этот миг брюнет перекатился вместе со мной на спине, и я почувствовала не менее жгучую боль в области ануса. Сэм решил не терять зря времени. Не знаю, на что это было похоже, но я бы согласилась на распятие, на четвертование, на встречу с медведем и тигром, только не на эти подлые муки. Казалось, что они прорвут мое тело насквозь и встретятся где-то в животе. Потом они поменялись местами и моя казнь продолжалась. Не помню, сколько всё это продлилось, я потеряла сознание от боли, а когда очнулась, они сидели одетые и курили.
- Славная ты, детка, - крикнул шатен, - здорово мы с тобой покуражились.
- Да-да, - хрюкнул Ден, - давно у меня уже целочек не было.
Не знаю, что на меня нашло, но я взорвалась. Вся обида во мне взыграла, за все годы моей несчастной жизни. Я злилась на алкашей-родителей, из-за которых попала в детский дом, на нашего батюшку, который благословил меня в монастырь идти, на матушку-игуменью, что отправила в это проклятое путешествие, на Стефанию, которая, увидев мужиков, забыла напрочь все обеты, которые давала при постриге:
- Ироды окаянные- кричала я, - что ж вы делаете? Что ж Вам баб не хватает? У Бога забираете? Тех, кто Ему себя предназначил, единственного счастья в жизни лишаете! Выродки! Ублюдки!
Шатен подскочил ко мне и со всего маха дал ногой по лицу. Я отключилась. Потом, когда очнулась, то увидела страшную картину: мать Стефания в мужской рубашке, с голыми ногами стояла и курила, о чем-то оживленно беседуя с Маратом.
- Кончать ее надо, - услышала я голос шатена, - А что еще с ней делать?
- Я назад не вернусь, - сказала Стефания, - к этой старой ведьме ни-ни. Хватит сараи уже чистить. А ее, согласна, нельзя оставлять. Придушить, да морду камнем разбить, чтоб не опознали. А в монастыре подумают, что зверь в лесу напал. По-молятся за упокой души, - и она рассмеялась, прильнув губами к улыбающемуся Марату.
Я снова закрыла глаза. Ко мне направлялись Ден и Сэм.
- Ну, что еще по разику,- спросил Дэн, - уж больно девка сладкая!
- Давай, - согласился Сэм.
Казнь возобновилась для меня с новой силой. Боли уже не было, только горькое осознание своей беспомощности. Я снова молилась. Сэм накинул мне на шею ремень и поволок к дереву, ремень очень сильно давил, я возила ногами по земле, но вырваться не могла. Они резко перекинули ремень через ближайший сук и я повисла над землей , трепыхаясь всем телом. Из глаз потекли слезы, брызнула слюна, лицо начало гореть. Воздуха! Боже, дай мне воздуха!. Потом я поняла, что уже не дышу. Шатен снял ремень с дерева и бросил меня на землю, Брюнет принес огромный камень и начал бросать его мне на лицо. Вскоре я уже не могла узнать себя. Они постояли еще минут пять надо мной, потом Марат позвал их в машину. Стефания уехала с ними. Я осталась лежать одна под деревом. Так и пролежала всю ночь. Утром пошел дождь. Было приятно смыть с себя всю эту неимоверную грязь. Я плакала вместе с дождем и не понимала, почему меня до сих пор не подняли на небо. Я лежала в своем теле, и у меня не было сил подняться, уйти, попросить для души чего-нибудь хорошего. Через два дня прилетели вороны. Одна из них, самая старая, села мне на голову и стала усиленно клевать правый глаз. Боли я не чувствовала, но было неприятно. Всё же мой ведь глаз! Стая кружилась над телом, а я не могла придумать, как их отогнать. Не хотелось быть падалью. Через некоторое время послышался рев мотора. Какой-то старый грузовик ехал по дороге. Возле дерева он остановился. Вылез странный зачуханный мужик и пошел в кусты по малой нужде.
- Чего вы тут раскаркались? – спросил он у ворон, застегивая ширинку, и глянул под дерево,- едрит твою… Человек…
Он подошел ближе и стал меня рассматривать:-
- Ай-яй-яй… Нелюди… Совсем молоденькая…
Затем он достал мобильник и вызвал полицию. Приехали через час, тело забрали, сюда вот привезли. Вскрыл какой-то ужасно пошлый судебный медик, Зашили обратно и сюда. Марата со Стефанией не нашли естественно. Подрясник они сожгли, опознать меня никто не смог. Бросили вот сюда, как невостребованное тело, в этот греческий зал…
Красавчик почти плакал. До того ему жалко было это бедную девочку. Ничего в жизни не видела: детдом и монастырь. Он почувствовал себя виноватым перед ней.
- А как же я сюда попал? Меня ведь весь город знает!
- Может тело перепутали? Такое бывает, я знаю. Вместо Вас кого-то другого похоронили.
- Что же делать? – воскликнул Красавчик, - а я?
- А Вам не всё ли равно? – спокойно спросила Монашка, - Если родственники захотят, сделают эксгумацию, такое часто бывает. А нет, Закопают нас всех в общей яме. Ни музыки, ни молитв. Как собак каких! Ах, прости Господи! Всё по грехам нашим!
- Вот ты всё своего Господа поминаешь, что ж он не спас тебя от такой страшной смерти? – в негодовании закричал Красавчик.
- Сама виновата. Мало молилась…Мало верила… Так надо было!
- Но почему же ты до сих пор здесь? Почему тебя ангелы в рай не понесли? – Красавчик замолчал, а потом тихо добавил,- Может, и нет ничего после смерти? Может тело умирает, а мы всё равно живы,а ?
- Как Вы можете такое говорить? – тихо спросила Монашка, - значит что-то мы еще не сделали в этой … прошлой жизни…
- Сама-то веришь в то, что говоришь,- усмехнулся Красавчик.
- Верю.- кротко ответила Монашка.
- Ладно. Помолчим.
В этот момент дверь открылась и вошел санитар в противогазе, затем показался другой. Свет ослепил Красавчика на мгновение и он закрыл глаза рукой.
- Эй, жмурики, - закричал санитар, - в вашем полку прибыло!
Они заволокли два новых трупа и дверь за ними быстро захлопнулась.
Новички не подавали никаких признаков жизни. Просто лежали. Загорали в лучах беспросветной тьмы.
- Кто там? – спросил Красавчик и подошел к одному из тел.
Это был старый алкоголик с пропитым лицом, его мутные высохшие глаза не имели ни грамма смысла, а на лбу были какие-то царапины.
- Ты как здесь? – спросил Красавчик, - Добро пожаловать.
Старик молчал, а потом и вовсе отвернулся.
- Ну, и пошел ты, - выругался Красавчик и перешел ко второму трупу. Это была женщина, еще молодая и довольно красивая обычного телосложения с достаточно высокой грудью. Под левой ключицей Красавчик заметил три колото-резаных, глубоких раны.
- Мое почтение, мадам, какими судьбами?
- Очень интересно, - прошипела Саломея, - Ты кто такой будешь ?
- Я Красавчик, - отрекомендовался Красавчик, - а Вы?
- О, Красавчик, - воскликнула Саломея, - помню-помню, ты еще с плеткой любил…
- Не понимаю ничего,- поддельно изумился Красавчик, он ее вспомнил, но стыдно было перед Монашкой, - Вы что-то путаете, никаких плеток.
- Ага, рассказывай, - перебила Саломея, - самый любимый мой клиент был. Вот и встретились, Красавчик,- она провела рукой по его небритой щеке.
- Вы знакомы? - подала голос Монашка.
Красавчик растерялся. Ему так было жаль Монашку, что он почти влюбился в нее, а тут Саломея со своей плеткой! Тьфу, ты! И после смерти покоя нет!
- Да приходилось встречаться в той жизни, - процедил Красавчик, враждебно поглядывая на Саломею.
- Что и тут уже амуры крутишь,- прошептала Саломея, целуя его в ухо.
- Да ну тебя, -отстранился Красавчик, - я устал.
- Покойники не знают усталости, - парировала Саломея. – Ты как думаешь у тебя получится мне засадить, а?
- Саломея! –закричал Красавчик, - Проституткой умерла, проституткой осталась! Сколько можно! Я хочу начать новую жизнь! Что Вы ко мне все пристали! Надоело мне быть плохим мальчиком. Слишком много я горя людям принёс! - Красавчик остановился. Очень сильно хотелось курить,- Видишь, какие мы грешные, нас не в то, не в то ведомство брать не хотят. Что-то вроде испытательного срока дают. Ксюш, ты уже сколько здесь?
- Где-то две недели, - отозвалась Монашка.
- Красавчик, угомонись, - осадила его Саломея, - поздно жизнь после смерти начинать. Посмотри на себя! – Она окинула его пожирающим взглядом, - Ты всё так же хорош, ну что тебе терять, - и протянула к нему свои руки.
- Оставь меня в покое, - взревел Красавчик, - Надоело!
Он подскочил и метнулся к Монашке. Взял ее за руку. Нежно поцеловал.
- В отличие от тебя, Саломея, эта девушка по принуждению была с мужчиной, потом ее убили и преступники не наказаны! Ладно ты – ты всё равно бы подобным образом закончила! Ладно я – наркоман несчастный, прожигатель жизни, но она! Бедная девочка! Никого у нее не было в жизни кроме Бога, и Он ее оставил! Видишь, как бывает! А ты?
Саломея выпучила свои огромные глаза и только ловила ртом воздух.
-Да уж. Тебе видать начисто все мозги искромсали! Совсем чокнулся!
- Саломея! Нужен же какой-то смысл в жизни, пойми!
- Не понимаю тебя, Был у меня один в жизни смысл - с мужиками трахаться, а убили – не стало смысла! И меня не стало! Так-то, Красавчик!
- Не слушай ее, Ксюш, - успокаивал Монашку Красавчик, - она баба неплохая была, но на мужиках помешанная. Она ведь и счастливой никогда не была…
- А ты был? – внезапно перешла на ты Монашка.
- Я-то? Переспросил Красавчик. – Нет! Не был. Я теперь понимаю, что мое счастье было воспитывать сына, а я этого не сделал, убить его хотел. Любить одну женщину, дарить ей всю свою любовь. Помогать людям, честно жить в конце концов!
- Ты прав,- сказала Монашка,- по совести надо жить, По-человечески .
- Вот тебе восемнадцать, а ты так много понимаешь, скажи, откуда всё это? Неужели Бог дает столько силы и мудрости, что живется вам как-то по-другому?
- Всё Бог дает. И плохое, и хорошее. Надо только научиться это правильно принимать и правильно понимать. Вот ты, похоже, делаешь кое-какие успехи. Хоть уже и поздно. А может и нет ?
- Что нет, Ксюш? Думаешь, есть оно, времечко? Думаешь, можно еще всё исправить?
- Мне кажется, да!
Красавчик замер от удовольствия. Впервые в жизни, вернее после жизни, он был счастлив! Счастлив, что говорит с этим прекрасным созданием, что может открыть свою душу, что его просто слушают…И несмотря на невозможную тьму он увидел впервые за всё это время лучик света, очень яркий лучик, но света иного…
Дни проходили за днями. Ночи за ночами. Обитатели греческого зала потеряли счет времени . Они были ко всему безучастны, безлики, равнодушны… Периодически кого-то забирали, кого-то подбрасывали нового. Все были мертвыми, но все жили своей новой жизнью. Саломею забрали через неделю. Приехал брат и опознал. Повезло, значит.
Красавчик с Монашкой сильно сдружились. Болтали сутки напролет обо всем на свете. Красавчик с удивлением про себя отмечал, что несмотря на юный возраст и жизнь в детдоме, она была очень развитой и начитанной девушкой, разбиралась в искусстве и литературе, физике и философии, богословии и экономике… Чудесная девушка!
Монашке он нравился, но скорее как брат, которого у нее никогда не было. Его обходительность, светские манеры подкупали своей непосредственностью и она боялась попасть под влияние его чар.
Наконец наступил переломный момент в их отношениях. Однажды утром Красавчик подошел к ней и сел подле нее как на картине.
- Ксения, я принес Вам цветы!
- Но я их не вижу, Серафим!
- А Вы представьте, что видите!
- Ах, ромашки! Как это мило! Мои любимые! И как Вы догадались!
- Я очень хотел сделать Вам что-нибудь приятное!
- Благодарю, Вы очень любезны ко мне! Но я ведь этого совсем не достойна!
- Достойны, Ксения! Вы целого мира достойны, всех звезд, что на небе, всех песней, что на земле… Как жаль, что я не мог всего этого сказать при жизни!
Монашка легонько взяла его руку и поднесла к своим обезображенным губам:
- Вы изменились, Серафим, думаю, скоро наступит долгожданный покой. Скоро будет Свет перед нами.
- Ксения, я хочу подарить Вам свое сердце! – Красавчик схватил себя за грудь и швы с треском лопнули, из открытой раны хлынула гнилая кровь и кусочки разрезанных внутренних органов, - Сейчас только найду. – Красавчик минуты две рылся в своих полусгнивших внутренностях, наконец нашел небольшой кусок, не до конца разрезанный на три части , и протянул его Монашке.
- Это так мило, Серафим, но оно Вам еще пригодится, когда будет Последний День Страшного суда. Я ведь Вам рассказывала. Тела встанут из праха и им дадут новые. Не теряйте Вашего сердца!
- Но я хочу, чтобы оно принадлежало Вам!
- Я понимаю Ваши чувства, и отчасти их разделяю, но не надо, прошу Вас!
Красавчик швырнул свое сердце к самой двери и в расстройстве зашагал прочь.
- Не любите Вы меня, Ксения! Не нужен я Вам совсем! Отчего же сразу не сказали? Я бы и не старался так!
- Не впадайте в уныние, Серафим! Всё у вас еще будет!
- Ксения Вы сами себя послушайте! Что будет? Уже сгнил наполовину! Ничего уже не будет! И конца этому не будет!
Дня два они не разговаривали. Красавчик очень обиделся. Первый раз ему отказала женщина, есть из-за чего расстроиться. Еще через день принесли труп молодой наркоманки, к тому же знакомой Красавчика.
- Элоида, ты ли это? – спросил обрадованный Красавчик.
- Красавчик, неужели,- воскликнула жгучая брюнетка, - а мы ведь тебя похоронили еще два месяца назад!
- Не меня похоронили! Перепутали, видать!
- Тот определенно на тебя был похож, только постарше немного. Сказали, что так бывает. Трупы стареют.
- Ах, Элоида, Как же я устал здесь сидеть! Поговорить даже не с кем, - он метнул гневный взгляд в сторону Монашки. – Рассказывай, как сюда попала.
- Да, я совсем занаркоманилась. И пила много. По пьяне и утонула. Тело нашли, опознать не могут. Сюда вот и кинули.
- Печалька.
Они долго разговаривали еще в тот день, вспоминая старых знакомых, хохоча над смешными ситуациями из жизни, а Монашка тихонько лежала и плакала, потом стала молиться, а после вроде как заснула.
Через неделю Элоидию забрали, и снова Красавчику стало скучно!
- Эх, что ж это такое! Совсем грустно мне стало,- жаловался он парню с раскроенным черепом, - Тоска съедает.
- Так женись,- глупо ответил тот и рассмеялся.
Красавчик подошел к Ксении.
- Здравствуйте, Ксения.
- Здравствуйте, Серафим.
- Не согласитесь ли выйти за меня замуж?
- Простите, Серафим, но не могу!
- Ну, а если я попрошу Христа ради?
- Вот именно ради Христа и не могу!
- Но Вы же обетов не давали еще, зачем Вы от счастья отказываетесь?
- Слушали Вы меня, Серафим, слушали, а ничегошеньки не поняли!. Нет у меня пути уже назад. Не могу я! Простите.
- Ну и не надо. Давайте просто дружить!
- Согласна на то вполне, - Монашка протянула Красавчику руку, а он ее крепко пожал.
- Милый друг, очень рад, что мы с Вами повстречались!
- Взаимно.
Они говорили обо всем на свете, мечтали, спорили, обижались нешуточно друг на друга, а потом снова мирились… Казалось, что это никогда не кончится. Но день всё же настал.
Как-то утром дверь снова открылась. Вошли как всегда два санитара и еще кто-то в чем-то длинном и черном. Фонарик заскользил по кучам бесформенных тел.
- Она где-то здесь, - сказал женский голос, в котором монашка с радостью узнала голос Матушки Настоятельницы.
- Матушка, это невозможно. Ее не узнать – ответил ей мужской голос, вероятно, следователя.
- А я говорю Вам, что найдем. Я уверена.
- Я здесь, - прокричала Монашка, -Сюда, Матушка, Сюда!
Фонарик скользнул по ее голой ноге.
- Стоп! – скомандовала матушка. – Посветите сюда.
Фонарик заскакал по телу монашки, осветил обезображенное лицо.
Матушка перекрестилась:
- Ксеньюшка, девочка моя, что ж они с тобой сделали?
- Это точно она? – неуверенным голосом спросил следователь.
- Она, - упавшим голосом отвечала игуменья, - у нее шрам на ноге от укуса собаки был. Она, к сожалению.
- Бери, - крикнул санитар другому. Они подхватили Монашку за ноги и поволокли к выходу.
- Прощай, Серафим!- пропела Монашка, - Может на Небе еще свидимся!
- Прощай, Любовь Моя! Даст Бог, свидимся!
Дверь захлопнулась, и снова всё погрузилось во тьму.
«Вот и последнюю мою радость забрали! Нашел, чтобы навсегда потерять! – думал Красавчик! – Как жестока судьба, не могу с ней ничего поделать! Буду ждать! Может и меня, кто заберет!»
Через неделю действительно пришел его давний знакомый, вернее любовник его матери. Он и эксгумацию организовал, и экспертизу. «Не мой сын, - мать кричит,- Отдайте мне моего сына!» Сделал друг для нее всё. Опознали полуразложившегося Красавчика, опять же экспертизу провели. Захоронили. И сын его стоял возле могилы, Михаил. И вроде даже плакал! Жалко ведь папку!
В греческом зале, конечно, всё по-старому, лежат гниют, бессмысленный взгляд вперив в потолок. Ни о чем они не думают, никого не осуждают, никого не любят. На мгновение оживают лишь, когда открывающаяся дверь разрезает светом, словно лазером, тьму и слышится полупьяный голос санитара:
- Господа покойнички. В вашем полку прибыло!
Так и живут. А как же иначе? По-другому никак в этом мире.