Мои женщины. Декабрь. 1962. Новогодняя фея.
Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
Иллюстрации из открытой сети Интернет.
Продолжение: Мои женщины. Декабрь. 1963. Три тысячи чертей!
После нашего «детсадовского приключения» встреча и трудный разговор с Валей Антиповой не состоялись. Я жестоко заболел ангиной…
Видимо, разгорячённые после визита в детский сад всем 3-«А» классом, мы слишком долго были на морозном воздухе, слишком долго смеялись, хохотали и весело орали, поэтому мои миндалины охладились. У меня опять развился мой хронический тонзиллит, воспалилось горло и я опять заболел.
Обидно было в самые «горячие» деньки перед Новым Годом лежать в постели, потеть, пить лекарства и чай с мёдом, шиповником и малиновым вареньем.
Все готовились к новогоднему утреннику и вечеру в школе, рисовали классную стенгазету, репетировали выступления и игры, а я лежал в своей постели и сморкался в необъятный марлевый «носовой платок».
Единственно, что меня утешало, это мысль о том, что мне повезло и не надо встречаться с Валей Антиповой, объясняться с ней, о чём-то говорить, чего-то рассказывать, спрашивать и что-то делать дальше…
На эту тему у меня в голове была абсолютная пустота. Я не знал, что мне делать и что говорить Вале.
Я ждал подсказки от моего «внутреннего голоса» и от моей «феи красоты и страсти», но они упорно молчали. Поэтому упорно молчал и я…
Я практически ни с кем не разговаривал.
Мама, папа, брат старались меня растормошить, раззадорить, разговорить, заставить рассказать им, как всё было в детском саду и «как прошла встреча младших школьников со старшими воспитанниками детского сада».
Я отвечал кратко, точно, но без азарта и прикрас, которыми обычно снабжал все мои взволнованные рассказы или выдумки.
- Ты какой-то скучный стал, - сказал мне брат и отстал от меня.
- С тобой явно что-то случилось. Ты явно скрываешь что-то от нас, - сказала моя прозорливая мама и многозначительно посмотрела на моего папу.
Папа долго думал, потом погладил меня по голове и сказал всем просто, твёрдо и веско: «Не трогайте его. Он сам нам всё расскажет, когда сам во всём разберётся».
- Одно могу сказать точно, - продолжил папа. – Это «детсадовское приключение» даром ему не пройдёт.
Мама встревожилась, потрогала мой потный лоб, сунула мне градусник подмышку и объявила всем, что я заболел.
Этот вариант устраивал всех, поэтому меня сразу окружили повышенной заботой, снабдили меня мягкими подушками, выдвижной толстой фанерной крышкой из буфета, на которой я обычно рисовал, кучей старых и новых журналов и на время «поселили» меня в зале на большом семейном диване, чтобы я мог спокойно, не мешая никому, смотреть телевизор.
О лучшем я даже не мог и мечтать…
Утром вокруг меня крутились брат, папа и мама. Мне приносили в постель завтрак: небольшой поднос с тарелкой каши или специальной деревянной стопкой для варёного яйца, с хлебом и кружкой сладкого чая с шиповником или малиновым вареньем.
Днём, когда все расходились по делам, я оставался один и читал, рисовал, смотрел телевизор или спал. При этом я периодически менял мокрые майки и байковые рубашки моего брата, которыми меня снабдили, чтобы я был сухим в постели. Эти майки и рубашки мама немедленно стирала и сушила на батареях центрального отопления, когда приходила вечером с работы.
Вечером в «моей зале» собирался семейный ужин на круглом столе. Папа, брат и мама садились за стол, а мне снова давали со стола всё самое вкусное, что бы я ни попросил, – даже ложку сладкого красного вина с чудным названием «Кагор».
Жаль, что моя болезнь быстро началась и также быстро стала «гаснуть», а я поправляться…
Зато я мог «наверстать упущенное», как говорил мне завистливо отец, и «начитаться власть»…
Наконец-то я смог прочитать один рассказ в журнале «Новый мир», который попросила меня прочитать наша учительница по немецкому языку и библиотекарь по совместительству.
Я обещал, но уже очень давно, ещё с ноября, держал у себя этот журнал и не мог его почитать. Он был: во-первых – «взрослый», во-вторых – длинный, в третьих – наверно скучный, а в четвёртых – мне было некогда, много было дел…
Рассказ назывался «Один день Ивана Денисовича». Его написал какой-то Александр Солженицын.
Его имя было таким же, как у меня, а фамилия была созвучна с фамилией моего школьного друга Славки, поэтому я заинтересовался и стал читать этот длинный рассказ.
Рассказ был о том, как провёл один день Иван Денисович Шухов, заключённый лагеря…
У них там подъём начинался в пять часов утра, когда кто-то бил молотком об рельс у «штабного барака». Мне сразу понравилось это слово «штабной барак». Как на войне…
Потом я споткнулся на слове «параша», но сам догадался, что это что-то вроде ночного горшка, чтобы пописать. У заключённых такой горшок-параша был сделан из бочки и её утром заключённые выносили из барака на палках.
Бараки я видел, они в нашем городе были на улице первых строителей. Нашу электростанцию и город начинали строить заключённые, которые жили в таких бараках. Там были ряды двухэтажных коек и плохо пахло. Мужики там постоянно галдели, смеялись и ругались матом…
Шухов, герой рассказа, какой-то был чудной: он до развода бегал, прислуживал сильным и богатым бригадирам, подавал им валенки, что-то там подметал, собирал миски со столов. За это ему что-то перепадало, особенно если в миске что-то оставалось.
Это мне не понравилось сразу, хотя я не стал особо на это обращать внимания, так как увлёкся чтением…
Особенно я увлёкся словами-словечками, которые я слышал в разговорах мальчишек и парней на улице. Это была знаменитая «воровская феня»…
Один старый «лагерный волк» говорил Шухову: «Здесь закон – тайга. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к «куму» ходит». Кум – это оперуполномоченный, это я уже знал.
В этот день Шухов рано утром по подъёму не встал, заболел, как я. У них там, в бараке также на окне были наледи, морозные узоры и из-под рамы дуло холодным воздухом.
Шухов лежал наверху какой-то «вагонки» на тонком матрасе, набитом опилками, с головой накрылся одеялом, «бушлатом», да ещё обе ноги сунул в рукав телогрейки. Так конечно тепло будет!
Шухов лежал в каком-то «бригадному углу». Наверно это то место, где спали бригадиры.
Он слышал, как заключённые выносят восьмиведёрную бочку-парашу, наполненную доверху, как выбросили из сушилки связку валенок, как молча обуваются бригадир и его помощник.
Бригаду Шухова должны «фугануть» со строительства мастерских на новый объект, в чистое поле: ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку натягивать, чтобы заключённые не убежали.
Чтобы не пропасть в чистом морозном поле, бригадир понёс старшему нарядчику полкило сала. Я снова прочитал знакомое деревенское выражение: «Испыток не убыток», что означало – испытать, попробовать, - это себе не в убыток.
Потом опять я натолкнулся на знакомое слово из уличной фени – «косануть». «Косануть», - это значит «закосить», косо посмотреть, скользнуть вскользь и вкось, в сторону, отскочить, спрятаться, избежать чего-либо.
Мне стало совсем интересно читать, потому что мама запрещала мне говорить «по фене», а ребята, наоборот, гордились умением выражаться по блатному…
Мне понравилось, что заключённые также дают окружающим разные клички, как мы на улице, в классе или в школе. Там был худой сержант-дежурняк «Полтора Ивана». Он был добрый, в карцер не сажал. Другой дежурняк был «Татарин», он был злой и коварный.
Это слово «карцер» резануло мне слух. Повеяло чем-то фашистским, тюремным, страшным, злым…
В бараке были старики-дневальные и их звали почему-то «фитили». Один из помощников бригадира «буркотел» из-за каких-то «деятисоток» (наверно буханки хлеба).
Дежурняк «Татарин» подкрался к Шухову и за то, что тот вовремя «по подъёму» не встал с нар, дал ему «трое суток кондея с выводом». Кондей – это карцер, а «с выводом», - это значит, что будут выводить из карцера на обед и дадут горячий суп.
Заключённых в бараке было двести человек. У каждого на чёрных ватных брюках на левом колене, на груди и на спине чёрных бушлатов и спереди на шапке были нашиты белые тряпочки с номерами заключённых.
От этого ещё сильнее «запахло» фашистскими концлагерями и мне читать стало как-то неприятно и страшно…
Дальше было описание погоды в лагере. Мороз был сильный и прихватывал дыхание. С угловых вышек светили два прожектора на территорию лагеря. Светились фонари на столбах и у дверей. Фонарей было много и они «засветляли» звёзды.
Я представил себе этот концлагерь. Мне ещё больше расхотелось читать дальше этот рассказ…
Дальше началось описание мытарств заключённого и его взаимоотношений с охранниками и заключёнными.
Мне стало неинтересно…
Какое-то внутреннее чувство отторжения, нехотения, боязни и отвращения завладело мной. Я отложил в сторону журнал «Новый мир». Рассказ мне не понравился…
Ноябрьский номер журнала «Новый мир» лежал у меня в школьном портфеле, поэтому из домашних его никто не видел, а в этот раз он оказался в стопе газет и журналов на стуле возле моего дивана и первым его увидел папа.
- Откуда у тебя этот журнал? – спросил он меня, листая страницы и наткнувшись на рассказ «Один день Ивана Денисовича».
- Из школьной библиотеки, - ответил я не чувствуя за собой никакой вины. – Библиотекарша дала.
- Что, так прямо и дала? – с сомнением в голосе спросил папа. – Так специально тебе и дала, чтобы ты почитал взрослый журнал?
Я тоже подумал, что это как-то чудно и непонятно, поэтому немного напрягся и вспомнил:
- Нет, - ответил я. - Учительница сказала, чтобы я показал этот журнал тебе и маме, но я забыл, потому что она дала мне ещё журнал «Пионер».
- Хорошо, - спокойно сказал папа. – Почитаю.
Он взял с собой журнал с рассказом Александра Солженицына, ушел в родительскую спальню и там остался надолго. Он даже не вышел смотреть телевизионные новости.
Поздно вечером я слышал, как папа вполголоса читал этот рассказ маме и она, по-моему, почему-то тихо плакала…
Мы с братом не могли понять, что же такого произошло и что было такого в этом рассказе, если наши родители вдруг притихли, погрустнели и стали с нами какими-то необычайно ласковыми и нежными.
Папа поочерёдно гладил своими жёсткими пальцами нас по головам, целовал нас в затылки, в чубчики, а мама вообще стала нас обнимать и тискать, как будто прощалась с нами надолго.
Уже засыпая, я услышал, как мама сказала папе: «Вот и Коля наш также мучается»…
«Почему дядя Коля мучается? – подумал я. – Где он мучается? Действительно, а где наш дядя Коля?».
Утром я уже не вспоминал о журнале, о рассказе Солженицына, об Иване Денисовиче и о дяде Коле. Утром надо было срочно выздоравливать, потому что скоро должен был наступить Новый 1963 год.
Болеть было некогда.
Я очень хотел попасть на школьный новогодний утренник и если повезёт, то и на школьный новогодний вечер...
Дело в том, что в школе появилась новая учительница – красавица.
Об этом рассказал мне мой школьный друг Славка, который единственный из всего 3-«А» класса, пришёл меня больного проведать.
- В школу прислали новую молодую учительницу, - громко и жарко шептал Славка прямо мне в ухо. – По английскому языку. Красавица-а-а!
Славка закатил к небу глаза и покрутил восхищённо головой.
- Все ребята в школе мигом в неё влюбились, - продолжал он взволнованно рассказывать мне о школьных новостях. – Все побросали свои дела дома и прибежали в школу готовиться к новогоднему вечеру. Она главная и отвечает за всё.
- Чего она только не придумывает, - с восхищением и восторгом шептал мне Славка. – Придумала сыграть в сказку «Снежная королева». Наша Валька Антипова играет Герду, а Сашка Кузнецов – Кая. Сашка ходит перед новой учительницей как по струнке, всего слушается, делает, что скажут и всё старается быть к этой училке поближе…
- Чего же в ней такого, что все к ней липнут? – спросил я как можно безразличнее, я же «больной».
- Говорю тебе – красавица! – возмущённо вскричал Славка и притих под моим грозным взглядом. Мама была на кухне. Судя по запаху, она готовила нам с другом блинчики с малиновым вареньем.
- Красавица, - шепотом и вполголоса продолжил Славка. – Модная, красивая, с вот такой причёской!
Он руками обхватил воздух вокруг своей головы и накрутил ими огромный шар пространства…
«Ничего себе!» - подумал я и стал недоверчиво расспрашивать Славку о спектакле-сказке, о действующих лицах, о классной стенгазете, о ребятах, о завуче, которая не согласилась на моё предложение сыграть в спектакль о Мальчише-Кибальчише.
- А ты, какую роль играешь? – спросил я Славку ещё равнодушнее…
- Мне дали роль разбойника в банде, - сказал Славка, стараясь быть как можно небрежнее и тоже равнодушнее. – Представляешь, а на роль бандерши поставили нашу толстушку Лидку.
- Да там все ученики школы задействованы, - сказал извиняющимся тоном Славка. – Большинство играет всяких там разбойников-злодеев, ворон, зайцев, белочек, слуг всяких, пацанов с улицы, охранников дворца Снежной королевы.
- А кто будет Снежной королевой? Новая училка? – спросил я его после небольшой паузы и подумал: «Надо же, все заняты в спектакле…».
- Ну, да, - неуверенно сказал Славка. Пыл его немного поутих…
- Она здоровски играет Снежную королеву, - сказал он притихшим голосом. – Такая холодная, недоступная, важная. Даже по-английски с нами разговаривает, как настоящая королева…
Славка окончательно сник и виновато поглядывал на меня, лежащего ничком на кровати.
Я лежал так, как будто тяжело болел: тяжело дыша, со свистом вбирая в себя воздух, судорожно сглатывая комки в горле, вяло поднимая руки, и бессильно роняя их на постель…
Видимо у меня это тоже «здоровски» получалось, потому что Славка стал смотреть на меня жалостливо, раскрыл рот и стал спрашивать, что мне такого нужно, чтобы поскорее выздороветь.
Только я хотел зачитать ему список нужного мне, как появилась мама и принесла поднос с чайными чашками, сахарницей, вазочкой с вареньем и тарелкой со стопкой ароматных масляных тонких блинов.
Мы со Славкой сначала чинно, а потом, уже не сдерживаясь и торопясь, «умяли» все эти блины, всё варенье из вазочки и весь чай…
- Ну, так, когда же у вас, - я подчеркнул это слово «у вас», - будет этот спектакль?
- В пятницу 28 декабря в 11 часов дня, - ответил Славка и стал собираться домой. – Знаешь, мне пора идти.
- Спасибо, конечно, но мне пора. Понимаешь, у нас сегодня скоро репетиция. Все придут. Неудобно опаздывать, а потом сегодня мы с Лидкой играем свою часть спектакля. А Валька ты ведь знаешь какая, она чуть что, сразу в крик: «Срываете мероприятие!», «Поставлю вопрос на совете отряда!» и так далее.
- Знаю, - буркнул я и снова почувствовал себя больным по-настоящему. – Знаю, Слава…
От этого «Слава» вместо обычного «Славка», мой друг ещё больше смешался и заторопился домой.
- Ну, ты это… Поправляйся давай. – Славка подбирал слова и никак не мог найти нужные…
- Ты, это, не хандри, - нашёлся он, - Выздоравливай и давай, приходи скорее. Без тебя скучно и у нас ничего не получается…
Славка нашёл наконец-то нужную тему и стал горячо её развивать…
- Без тебя все какие-то скучные, правильные, притихшие. Училка новая ходит без «кликухи» и назвать её некому. Так что ты, давай, кончай это своё «мокрое дело» и скорее приходи. В школе ты сразу поправишься!
Славка назвал мою болезнь «мокрым делом» потому что он, как мой друг и сосед по парте, знал и видел, как я обильно сморкаюсь в мой необъятный марлевый носовой платок.
Такой же платок лежал у меня сейчас под подушкой, и я после горячего чая уже неоднократно трубил в него из всех своих гайморовых пазух…
«Кликухи» или клички-прозвища давали всем в школе: и учителям, и ученикам, и ребятам и девчонкам. Удачная, точная и ёмкая «кликуха» - это что-то вроде «прописки», признания человека своим, принадлежащим к нашей школе, ко всему нашему (и только нашему) сообществу.
«Кликухи» сочинялись многими, но запоминались и применялись только самые удачные, избранные. Так получалось, что после многих неудачных попыток дать кому-то «кликуху», мой вариант клички-прозвища почему-то принимался всеми и начинал применяться безоговорочно.
Например, когда я увидел на уроке физкультуры, как директор нашей школы обходит школьный забор и считает количество оторванных досок, я вдруг представил его в образе помещика-барина, обходящего свои владения.
- О! – сказал я вполголоса, - Барин своё поместье обходит…
Все посмотрели в сторону директора школы, потом оглянулись на меня и на все лады стали повторять: Барин! Барин! Барин…
С той поры директор нашей школы получил «кликуху» - Барин и все стали за глаза называет его только так и никак иначе.
Моему папе очень понравилась такое прозвище. Он долго и весело смеялся, расспрашивал, как получилось, что к его другу прилепилась такое прозвище, и всё обещался рассказать ему о его «кликухе».
- Он действительно похож на барина, - говорил папа сквозь слёзы смеха. - Он на совещаниях и собраниях тоже ведёт себя по-барски…
Я очень боялся, что папа проговорится и мне попадёт от директора, но всё обошлось…
После ухода Славки я заявил маме, что полностью выздоровел и что мне надо срочно идти в школу.
Мама тоже заявила мне, что это будет зависеть от моего «старания выздороветь окончательно» и от моего «дисциплинированного поведения в школе, то есть недопущения простуды». Я клятвенно обещал…
Вечером пришёл из школы мой страшно возбуждённый и счастливый старший брат…
- Ну, как там новая училка-англичанка или Снежная королева? – спросил я его невинно и с волнением стал ожидать ответа-реакции моего брата.
- Ничего, - чуть помедлив и подозрительно глядя на меня, ответил мой брат. – А ты откуда знаешь о новой учительнице?
То, что он не сказал, как обычно, «училка», меня ещё более насторожило…
- Да так, сорока на хвосте принесла, - ответил я небрежно.
- Ну, а какую тебе роль дали в спектакле «Снежная королева»? – как можно небрежнее спросил я брата «в упор».
- Сказочника-ведущего, - ещё более медленно, но решительно ответил мой брат. – Это одна из ведущих ролей.
- Но ты не переживай, - сказал он примирительно. – Там многие без всяких ролей. Так, бегают в виде массовки, создают толпу…
- А вы, значит, не толпа? – спросил я брата значительно. – Вы, значит, избранные? Да? Ну и кто вас выбрал? Училка новая? Как зовут? Кто такая? Откудова?
Последнее слово я нарочно произнёс по-деревенски, мол, «куда нам в калашный ряд, да с нашим-то рылом»…
- А тебе какое дело? – уже с вызовом и ревниво спросил меня мой старший брат. – Тебе у неё не учиться. Она английский язык преподаёт, а у вас – немецкий.
- Зовут её Евгения, - назидательным тоном произнёс мой брат, - И для тебя она Евгения Николаевна. Понял!
«Я за «понял» год сидел! Понял!?» - подумал я, но ничего брату не сказал.
Мне до смерти захотелось увидеть эту снежно-королевскую Евгению Николаевну…
На следующий день я не только «выздоровел», но даже реже стал сморкаться. От желания идти в школу и посмотреть на новую учительницу английского языка и по совместительству «Снежную королеву» - красавицу, у меня не только исчезла температура, но и прекратился мой хронический насморк.
Мама тщательно одела меня во всё чистое, свежее, хорошо пахнущее, снабдила меня настоящими носовыми платками и строго-настрого предупредила, чтобы я «одной ногой был в школе, а другой ногой уже возвращался домой».
Я обещал так горячо и убеждающе, что мама более строгим голосом приказала моему брату «проследить за Сашей и вернуть его к назначенному времени домой». Мой брат, неохотно и сердито посматривая на меня, обещал маме сделать так, чтобы Сашка был дома, «как штык».
Школа гудела, как муравейник. Все были заняты делом. В школьном зале на втором этаже вовсю строились декорации, ставились фанерные горы, леса, дворцы и землянки. В центре вокруг старинного дубового стула с высокой резной спинкой возвышались фанерные и матерчатые колонны и пологи трона Снежной королевы.
Валя Антипова в простом школьном платье, но с красным передником, в красной шапочке и странных туфельках-колодках что-то репетировала и её остекленевшие глаза ничего не видели, а уши, наверно, ничего не слышали.
Её верные подружки тоже были одеты, как персонажи сказки «Снежная королева». Они тоже чего-то делали, репетировали, танцевали, прыгали, поправляли, оглядывались по сторонам, пинали проходивших или пробегавших мимо мальчишек-разбойников.
Мой друг Славка и полная Лида, одетые в костюмы разбойников, тоже ходили кругами по залу среди декораций и ребят и тоже что-то говорили друг другу.
Мой брат куда-то исчез. Я остался совершенно один-одинёшенек среди этой толчеи…
Чтобы никому не мешать и не показывать всем, как расстроен, я отошёл в сторону и забился в кучу стульев, сдвинутых к одной из стен позади фанерных «гор» и «лесов». На стульях валялись разные куртки, пальто, платья и штаны ребят и девчонок, поэтому мне легко было найти лаз, чтобы незаметно спрятаться.
Я лежал между стульями на чьём-то пушистом тёплом пальто и смотрел сквозь ножки и спинки стульев на происходящее, как в кино…
Вскоре я перестал обижаться и дуться на всех и каждого и стал с интересом наблюдать за ребятами.
Пришли старшие ребята и учитель музыки. Они принесли аккордеон, баян, гитару и другие музыкальные инструменты. Музыканты расселись на стульях неподалёку от меня и стали настраивать свои инструменты.
Вскоре все стали волноваться, оглядываться на школьную лестницу, прихорашиваться и я услышал, как по лестнице поднимается куча народа и раздаётся гул голосов.
Над краем линии верхних ступенек показались головы впереди идущих. Я узнал моего старшего брата. Он шёл рядом с какой-то незнакомой девушкой с пышной шарообразной причёской и горячо ей что-то объяснял.
Девушка, молча и с улыбкой слушала его горячую речь, согласно кивала головой, а сама уже бездумно оглядывала весь зал.
Это была она – новая училка и Снежная королева…
Странно, но в ней не было ничего «королевского». Это была просто молодая красивая девушка-женщина, одетая в серые узкие брючки с острыми отутюженными стрелками, в тёмно-бардовый вязаный свитер с крупными вязаными разноцветными узорами спереди.
Всё в зале пришло в движение. Все забегали, заволновались, заговорили, зашумели и стали пробиваться поближе к идущим с лестницы. Среди вновь прибывших я увидел высокую фигуру нашего завуча, других учительниц и учителей, каких-то новых взрослых людей.
Толпа росла и приближалась к тому месту, где под кучей пальто, шуб и курток прятался я…
- Сейчас начнём прогон генеральной репетиции! – громко сказала новая училка-Снежная королева.
Я впервые услышал её голос. Он меня поразил – она говорила как-то странно, в нос, гундосо…
- Я сейчас переоденусь и буду готова, - сказала кому-то училка.
Я почувствовал, как задвигались, задрожали стулья моего убежища и на меня стали валиться всё новые и новые вещи. Кто-то передвигал стулья, чтобы училка могла зайти за фанерные «горы» и «деревья».
Стулья меня зажали своими ножками так, что я не мог пошевелиться, а куча вещей упавшая сверху, не позволяла мне подняться. При этом стулья сдвинулись и моя голова и лицо оказались почти на виду…
Я со страху быстро напялил на себя чью-то девчачью вязаную шапку с длинными широкими тесёмками с пушистыми шариками-помпончиками и замер. Ещё не хватало, чтобы меня обнаружили в куче чужих вещей…
Я слышал возню и шаги ног возле меня и краем глаза успел заметить, как кто-то задвинул фанерные «деревья» так, что перекрыл мне весь вид в зал.
Шапка оказалась жаркой, да и в моей берлоге из пальто и шуб становилось всё жарче и жарче. Мне уже нечем было дышать сквозь вязаную шапку, остро пахнущую какими-то сладкими девчачьими духами.
От невыносимой духоты я вынужден был пошевелиться и тихонько сдвинуть шапку с глаз на лоб. То, что я увидел, пригвоздило меня к полу и лишило не только движения, но дыхания и сердцебиения…
Передо мной была голая новая училка английского языка…
Она стояла правым боком ко мне уже полностью без одежды и перед ней на стуле большой кипой прозрачной материи, похожей на тюль, лежало шикарное платье Снежной королевы.
У этого платья был широкий стоячий воротник-веер из тонкой пружинной проволоки, обшитой кружевами, и училка любовно поглаживала этот воротник-веер.
Сама училка была полностью обнажённой. Даже трусиков на ней не было. Я увидел, как в полумраке декораций светится её полупрозрачная белая кожа плеч, рук, торчащей вперёд и вверх груди, талии, бёдер и идеально полукруглой попки.
Училка-Снежная королева стояла в раздумье перед своим платьем и руками, слегка отведёнными назад за спину, тихонько и ласково поглаживала себя по бёдрам.
При этом её спина гордо выгнулась, грудь приподнялась, и я увидел, как её правая грудка напряглась, стала вдруг зеркально блестящей, а большая тёмная область вокруг вершинки соска вдруг набухла и округлилась.
Правым коленом училка-Снежная королева притронулась к материи лежащего на стуле платья и стала покачивать им вперёд-назад, прикасаясь к нежной прозрачной материи.
От этого движения она ещё более гордо прогнулась в спине, приподняла голову и её попка стала на вид твёрдой, упругой, напряжённой.
Я видел, как волновался и колыхался в такт движениям ног её плоский животик. При этом её сокровенное тайное место я не мог видеть, потому что она стояла ко мне боком.
Мгновение досады промелькнуло у меня в замершем сердце, и оно вздрогнуло-ударило меня горячей волной. Я вздохнул…
В то же мгновение училка-Снежная королева немедленно вскинула голову, повернула ко мне лицо и взглянула прямо мне в глаза…
Только теперь я увидел её лицо и глаза, потому что до этого я видел только её тело…
У неё было милое нежное и очень красивое лицо: нежный овал с маленьким подбородком, невысокими скулами и тонко очерченным ртом.
Высокие и густые брови двумя крыльями чайки взметнулись удивлённо над ясными яркими и большими глазами.
Она смотрела на меня не просто удивлённо, а изумлённо, поэтому её глаза были не просто большими, а огромными.
Длинные пушистые ресницы были вскинуты предельно вверх и дрожали мелкой дрожью прямо под верхними веками, которые были чем-то покрашены так, что её карие зрачки становились очень выразительными. Она с изумлением и ещё бездумно смотрела на меня удивительно красивым искренним взглядом…
У неё была удивительная причёска. Абсолютно бело-золотистые волосы были взбиты в пышную воздушную и почти прозрачную причёску. Слева со стороны левого виска был центр, из которого расходились волны причёски и локонов. Один из них пушистой волной косо ниспадал на лоб, невесомо нависая над густыми черными и тонкими бровями.
Другой основной локон-волна причёски круто поднимался вверх на голову и заворачивал направо к правому виску, гибко сворачиваясь в локон, подобный левому. Этот локон, так же как левый, полностью скрывал её правое ушко.
Остальные волосы пушистой и пружинной волной окружали её голову и резко уменьшались, ниспадали ниже затылка, почти сглаживаясь с кожей тонкой шейки. Её причёска была действительно пушистой и золотой, как весенний одуванчик, и по-королевски красивой…
Единственно, что чуть-чуть портило её лицо, - это её длинный и тонкий нос. У неё был не носик, подобный маленькому кукольному носику, а нос, взрослый нос…
Её нос выдавался немного вперёд и нависал над тонкими красивыми губками, которые сейчас были строго поджаты и от этого её нос был ещё длиннее…
«Как у Буратино» - подумал я, и мне пришло в голову, что это может быть её прозвищем…
Взгляд училки-Буратино неотрывно смотрел в мою сторону, но я уже чувствовал, что она меня не видит, потому что её взгляд был не острым, а затуманенным, бездумным.
Училка-Буратино ещё продолжала машинально поглаживать себя по обнажённым бёдрам, но её тело уже инстинктивно ещё больше отвернулась от меня. Я увидел обе половинки её напряжённой попки и не менее напряжённый блестящий округлый бочок её правой грудки.
В тот же миг училка-Буратино озорно улыбнулась, отчего её губки приоткрылись, и я увидел её блестящие белые верхние зубки. Они слегка выдавались вперёд, чуть-чуть прикусывали нижнюю пухлую ярко красную губу, и это ещё более придавало её облику сходство с Буратино.
«Почему Буратино?» - успел я подумать и увидел, как вспорхнули руки-крылья училки-Снежной королевы, как она подхватила откуда-то сбоку белую красивую нижнюю рубашку-платье, как легко и ловко вскинула её вверх, одновременно приседая и ныряя в её открытый подол.
Я увидел, как она взяла ворох своего королевского платья, вновь присела, вскинула этот ворох вверх, потом привстала и вдруг стала настоящей Снежной королевой.
После того, как училка-Снежная королева поправила на себе платье, лиф, плечи и воротник, она позвала кого-то. Её окружили разные девчонки.
Мои стулья-убежище вновь задвигались, пальто и шубы сдвинулись с места и я страшно испугался, что они свалятся с меня…
Я схватился руками за ножки ближайших стульев и постарался судорожно их удержать так, чтобы они не сдвинули и не обрушили кипу пальто, шуб, шапок и курток, лежащих на них.
Училка-Снежная королева и девчонки уже не обращали никакого внимания на посторонние звуки и шорохи, да и я тоже вдруг стал опять слышать шум и гам, который царил в школьном зале. Оказывается, вокруг был невообразимый шум, гвалт и крик…
Меня, зажатого между ножек стульев, никто бы не услышал, даже если бы я орал «благим матом»…
Училка-Снежная королева-Буратино уже полностью оделась и вышла из-за ширм в зал. Теперь она была обута в белые туфельки с острыми высокими каблучками, поэтому казалась ещё выше и красивее.
Пружинный воротник-веер почти касался своим краем её затылка и высоким забралом ограждал её спину и голову от внешнего мира. Спереди платье имело неглубокий прямой вырез, который открывал верхнюю часть её груди, но полностью скрывал её груди.
Однако её высокие и упругие груди без лифчика предательски торчали, выпирали, бугрились сквозь ткань нижней рубашки и прозрачную ткань королевского платья. Особенно зримо и отчётливо выпирали пупырышки её сосков.
От этих пупырышков трудно было оторвать взгляд. Я заметил, что многие ребята и девчонки смущённо и неотрывно глядят или бросают свои взгляды на грудь училки-Снежной королевы…
Всё это я уже видел из зала, куда я смог незаметно выбраться вслед за училкой-Снежной королевой-Буратино и её свитой из девчонок.
Началась генеральная репетиция новогоднего спектакля…
Я знал сюжет сказки о Снежной королеве, Кае и его верной подруге Герде, поэтому с интересом смотрел, как разворачивались события этого новогоднего спектакля.
Мой брат - сказочник и ведущий – чётко и красиво представил Кая и Герду. Завуч на удивление по-доброму и ласково сыграла вместе с Сашкой Кузнецовым и Валей Антиповой сцену в их общем доме, когда они ухаживали за домашними цветами-розами.
Мальчишки и девчонки из младших классов здорово и весело сыграли свои роли уличных друзей и подружек Кая и Герды, водили с ними вместе хороводы, играли «в каравай» и пытались «развеселить» Кая.
В разгар их веселья мимо детского хоровода промчалась «оленья упряжка» Снежной королевы, за которой увязался хулиганистый Кай.
Сашка Кузнецов играл не очень хорошо, путался в словах, но по поведению ему ничего не нужно было играть, он «в жизни» был заносчивый, недружелюбный, недобрый, неласковый…
Акт за актом проигрывался весь спектакль. Я был просто поражён общему количеству действующих лиц. «Актёры» менялись постоянно: одни выскакивали из зала или из-за кулис на сцену и делали своё дело, другие убегали в зал, садились на стулья и превращались в зрителей.
Вот Герда (Валя Антипова) встречает бабушку-колдунью, которую играла самая высокая, красивая и стройная девушка из старших классов Тамара. Это была «тайная возлюбленная» моего брата, поэтому я не удивился, что сюжет сказки изменился и мой брат-сказочник тоже участвует в этом действии, подсказывая Тамаре и Герде, что ей надо говорить и делать и одновременно, разъясняя зрителям сюжет.
Вскоре я догадался, что участие моего брата-сказочника не просто его желание, а необходимость, потому что многие «актёры» забывали свои тексты, а мой брат им ловко подсказывал. Он был «в ударе» и училка-Снежная королева часто его хвалила, подбадривала и кричала ему «Браво!».
Особенно весело и шумно игралась сцена пребывания Герды в стане разбойников…
Оленя играли двое ребят, напяливших на себя какой-то старый пушистый коричневый плед и маску оленя с рогами.
«Задний» всё время наступал на ноги переднего, жался к нему и сгибал горбом спину. «Передний» еле-еле удерживал на голове тяжёлую «оленью голову», рога которой всё время перевешивали в разные стороны и он не мог её удержать так, чтобы поворачиваться к Герде.
Поэтому «олень» всё время говорил «в сторону», сучил ногами, спотыкался, падал. Это вызывало такую бурю восторга и смеха, что на окнах дрожали стёкла, а с первого этажа прибегали дежурные и уборщицы, чтобы посмотреть на то, что вызывало такой смех.
В очередной раз, когда «передний» что-то невзрачное и еле слышное бубнил из-под кривой маски-головы оленя, училка-Снежная королева не выдержала и разогнала этих горе-артистов.
Возникла пауза…
Руководство новогоднего спектакля, тяжело дыша от бурного смеха, стало решать: кем заменить актёров, играющих «северного оленя».
- Я знаю, кем заменить! – громко сказал мой брат и указал пальцем на меня.
Практически только сейчас все в зале по-настоящему увидели меня. В том числе и Валя Антипова…
Мой брат приглашающе махнул мне рукой. Я подошёл поближе к училке-Снежной королеве. Вблизи она оказалась намного красивее…
От неё пахло какими-то незнакомыми духами, запахом материи её королевского платья, пылью и немного потом.
Училка-Снежная королева-Буратино внимательно посмотрела на меня и мне почудилось, что у неё во взгляде промелькнуло что-то узнавающее…
- Он текста не знает, - сказала она немного гнусавым голосом. – Ему нужна пара в качестве «нижнего».
- Пара у него есть, его друг, Славка, - сказал уверенно мой брат и снова позвал из толпы ребят моего друга. – Вот он. Прекрасный «нижний»…
- Я «нижним» не буду, - сказал с обидой Славка. – И я знаю текст!
Он скороговоркой стал говорить текст «северного оленя» и я по взгляду училки-Снежной королевы-Буратино понял, что мне уготована роль «нижнего» - спины и зада «северного оленя»…
Делать было нечего… Мне очень хотелось хоть как-то, но участвовать в этом новогоднем спектакле, а текста я действительно не знал и в репетициях не участвовал.
Под насмешливыми взглядами моих товарищей по 3-«А» классу, ободряемый братом и другом, я, стараясь не смотреть в сторону Герды-Вали Антиповой и её «возлюбленного» Кая-Сашки Кузнецова, напялил на себя колючий и пыльный плед и вцепился в специальный пояс, одетый на Славку под маской-головой «северного оленя».
Быть «нижним» в связке со Славкой оказалось очень сложным. Я не видел и не ощущал ничего, кроме потной спины Славки. Я видел внизу только его ноги.
На моей голове и спине лежало толстое ватное покрывало-накидка, пришитая сзади к голове-маске «северного оленя». Она составляла спину «оленя». Поэтому я должен был вытянутыми руками и головой держать дистанцию и делать «спину» этого оленя.
Моя голова всё время поднималась вверх, поэтому кто-то бил меня сверху по голове и кричал, что «это не верблюд, а олень и у него спина плоская».
Я плохо слышал этот голос и крики из-за обвального смеха, но хорошо чувствовал эти удары по моей голове. Вскоре я освоился и теперь уже полностью отдался на волю «оленьей головы», опустил свою голову вниз и просто следовал за славкиными ногами, стараясь не отставать и не опережать его.
Я «смирился» ещё и потому, что мне под ватной попоной было очень жарко. Пот заливал мне глаза, я немедленно промок. У меня была только одна мысль: всё выдержать, вытерпеть, сыграть как надо и не простудиться вновь…
Славка мастерски овладел оленьей маской-головой, вертел ею влево и вправо, громко читал свой текст в пустую оленю морду и даже я слышал, как трубно доносились его слова из дыр-ноздрей пустотелой бумажной оленьей головы.
Каркас трубок, к которым были прикреплены настоящие оленьи рога, держались на славкиных плечах и голове, поэтому он ловко ими вращал и двигал, наклоняясь вперёд или гордо вскидывая голову-маску с рогами вверх и назад.
Вскоре я стал угадывать его движения и своим задом тоже стал имитировать гордую осанку и позу «северного оленя». Теперь я уже не спотыкался о передние ноги Славки, не наступал ему на задники и не сморщивал тело «северного оленя» в губку-мочалку.
Спектакль возобновился. Мы удачно сыграли свою сцену…
Когда мы снимали с себя свои шкуры и маски, то все увидели, какими мы были мокрыми от пота.
Завуч немедленно направила нас к школьной медсестре и приказала выдать нам сухие простыни и одеяла. Мы со Славкой кое-как вымылись горячей кипячёной водой из школьного «титана», стоя поочерёдно в большом тазу и завернулись в сухие белые больничные простыни с выцветшими чёрными печатями на углах.
Мы торопились, потому что очень хотели увидеть концовку новогоднего спектакля-представления…
Славка немного огорчился, что ему не удастся играть роль разбойника, но она была «без слов», поэтому он уже начинал гордиться тем, что у него роль «со словами» и без него не будет спектакля…
Я скромно помалкивал, переживая после всех треволнений, то видение, которое видел, лёжа между стульями под ворохом шуб и пальто.
Болеть, страдать, скучать и вдруг попасть в такое предновогоднее «приключение» - это было настоящим чудом и сказкой. Я уже предвкушал, как сегодня ночью ко мне придет в сон моя фея красоты и страсти в облике этой новой училки-Снежной королевы с носом, похожим на нос сказочного Буратино.
«Этого не может быть, - это сказка», - лихорадочно думал я и желал только одного – не заболеть…
Наступила кульминация новогоднего спектакля-сказки «Снежная королева»: Герда-Валя Антипова добралась до дворца Снежной королевы и стала упрашивать Кая-Сашку Кузнецова вернуться домой и освободить ото льда своё сердце.
Валя очень хорошо играла свою роль и совсем искренне обращалась к Сашке Кузнецову. Сашка в обычной своей манере насмешливо и отчуждённо не обращал никакого внимания на Валю.
Училка-Снежная королева вынуждена была напомнить Каю-Сашке Кузнецову, что по сюжету сказки, он должен послушаться Герду и обнять-поцеловать её.
Сашка-Кай наотрез отказывался целоваться и обниматься с Валей-Гердой…
Валя стояла на сцене с пунцовыми от стыда и гнева щеками и не знала, как заставить Сашку её обнять и поцеловать.
Все в зале наперебой советовали и просили Сашку это сделать, чтобы закончить спектакль и идти по домам. Все уже устали и всем уже хотелось поскорее всё закончить. Школьные уборщицы, электрик и дежурные уже третий раз напоминали, что всем «пора выметаться из школы».
Училка-Снежная королева-Буратино ещё более гнусавым голосом уже раздражённо требовала от Сашки и Вали закончить сцену, как того требовал сценарий, чтобы больше к этому не возвращаться.
- А чего я-то должен её целовать! – возмущённо вскричал Сашка Кузнецов. – По сказке это она меня любит, вот пусть и целует!
- Пусть будет так, - устало сказала училка-Снежная королева. – Поцелуй и обними его Валя и дело с концом…
Спектакль возобновился…
Училка-Снежная королева уже почти по-настоящему зло, сердито и торжественно стала говорить свой враждебный текст, грозить и угрожать Вале-Герде, звать своих солдат-охранников, отнимать у неё Кая-Сашку Кузнецова.
Валя-Герда неожиданно устало и мягко, совсем по-женски и матерински, вдруг взяла Сашку-Кая, прижала его к себе, как куклу или ребёнка, подтянулась на цыпочках к его лицу, обняла ручками его напряжённую гордую шею, мягко склонила его голову к себе и необычайно нежно поцеловала его прямо в губы…
Все в зале невольно замерли и даже музыканты, которые тихонько играли нужную мелодию, остановились…
Я в этот момент почувствовал такое ущемление в сердце, что мне стало одновременно больно и хорошо, будто Валя целовала не Сашку Кузнецова, а меня…
Валя медленно опустилась на полную ступню и неожиданно пихнула кулачком в бок замершего Сашку-Кая. Тот от неожиданности и смущения скороговоркой проговорил свой текст.
Все постепенно отошли от общего замешательства. Участники новогоднего спектакля-представления поспешили на сцену для своих последних реплик и завершающих выступлений.
Позвали и нас со Славкой, но уже без рогов, головы-маски и спины-зада «северного оленя»…
Мы вместе со всеми дружно кланялись в ответ на рукоплескания музыкантов, дежурных и уборщиц, а потом также дружно стали искать свои вещи, одеваться, убирать реквизит и спешить на выход.
Опять все орали, кричали, рассказывали и что-то объясняли друг другу, искали друг друга, пихались, толкались, смеялись, сердились и даже чуть-чуть дрались друг с другом. Все были несказанно довольны и счастливы.
Ни Вали, ни Сашки Кузнецова нигде не было видно, да никто и не хотел из видеть. Все очень устали и хотели только домой, к родителям и родным.
Мы со Славкой сдали в пионерскую комнату наш реквизит, спину, хвост, рога и голову-маску «северного оленя», потом попрощались и договорились ещё раз «порепетировать» совместное хождение по сцене.
Я ещё раз побывал рядом с остро пахнущей училкой-Снежной королевой, которая уже хотела избавиться от промокшего «до нитки» королевского платья.
Я запомнил этот чудный запах, вмещающий в себя запах духов, пота, косметики, странной химической материи, пыли и театрального реквизита. Этот чудный запах мне очень понравился и я снова ощутил лёгкое волнение, испытанное мной под ножками стульев и кучей шуб, пальто и курток.
Брат нашёл меня, цепко схватил за воротник пальто и потащил меня домой, где, мы знали, нас ждёт сердитая мама и невозмутимо спокойный отец, который в любой момент мог веско шлёпнуть нас по нашим затылкам…
Дома нас ждал прекрасный поздний ужин, который мы с братом «умяли в один присест», перемежая аппетитное чавканье весёлым рассказом и одновременным показом всех «приключений» генеральной репетиции новогоднего спектакля-представления.
Мама и папа «заразились» нашим весельем и рассказом-показом. Они спрашивали и переспрашивали нас, смеялись и веселились вместе с нами. Они клятвенно пообещали пойти на наш школьный новогодний вечер, чтобы воочию увидеть этот удивительный спектакль-сказку, в которой их старший сын играет сказочника-управителя, а младший сын – спину-зад «северного оленя».
Еле-еле двигая ногами, осоловевший от сытости и усталости, поддерживаемый заботливыми, тёплыми и добрыми мамиными и папиными руками, я добрёл до своей постели, упал в прохладные простыни, уткнулся в мягкую глубину пуховой деревенской подушки и завернулся в уютные мягкие складки моего любимого одеяла.
«Фея!» - позвал я свою фею красоты и страсти. - «Где ты?».
На последних искорках сознания она явилась мне в образе училки-Снежной королевы, одетая не в белые прозрачные королевские одежды с высоким воротником-веером за плечами, а в тёмную прозрачную ночную рубашку с открытыми плечами.
Сквозь тонкую материю просвечивались её большие и островерхие груди, тёмные кружки вокруг сосков и сами пупырышки сосков, которые приподнимали ткань рубашки и от этого с их вершинок расходились полупрозрачные волны складочек.
Новогодняя фея-Снежная королева стояла надо мной опять с чуть-чуть выгнутой спинкой, напряжённой шейкой и слегка опущенной вниз головкой. От этого её шея была тонкой и гибкой, ключицы напряглись и рельефно оттеняли её маленький подбородочек.
Пышные волосы снова струились из одного центра над левым виском-лбом, прикрывали лоб полупрозрачной воздушной чёлкой, прикрывали пушистыми локонами её ушки и круто возвышались над её головкой.
Её глаза лукаво и счастливо лучились, глядя на меня. Пушистые реснички заканчивались в уголках её глаз тонкими стрелками.
Новогодняя фея-Снежная королева улыбалась мне. Её передние перламутровые зубки искрились, прикусывая нижнюю тонкую губку, которая точно повторяла форму и облик её маленького подбородочка.
Даже её нос уже не казался мне таким уж большим, а был гармонично маленьким носиком и чудно дополнял линиями своих крыльев линии-складочки, образовавшиеся от её прекрасной, но хитрющей улыбки…
Всё-таки она была новогодней феей – Снежной королевой и от неё можно было ожидать всего что угодно…
«Кому угодно?» - успел подумать я и провалился в сон…
Так закончился один день Александра Сергеевича…