Многих охотников за рябчиком я перевидал, но самые удачливые из них все-же не обижены музыкальным слухом. Манить рябчика меня учил мой друг и учитель Геннадий Александрович Белкин – высокий и статный балагур-весельчак, сапоги которого измерили не одну сотню километров полей и лесных угодий Пермской губернии. «Слушай, дружок, как пищит самец и постарайся повторить его трель. Каждый выводок пищит по-своему» говорил мне гуру. «Сидишь, бывало, на пеньке и слушаешь, как вокруг перекликаются два – три самца: ну чисто симфония!»
Со временем я и сам понял особенности звучания трели. Песня самца непроста в исполнении, да и тон коленец меняется на протяжении всей трели. Далеко не всегда трель повторяет известную транскрипцию «кли-и-м и пять тетеревов». У молоденького самца песня чаще с коротким окончанием, почти без паузы. Взрослый же самец выводит рулады по полной нотной строке, тщательно выводя каждое коленцо песни. Трель самочки весьма незатейлива; у нее зачастую отсутствует характерное для самца выразительное окончание или оно укорочено до одного – двух коленец.
Манки на рябчика (пищики) занимают особое место среди вещей, которые каждый знающий охотник бережет как зеницу ока и не променяет ни на какие коврижки. Множество конструкций пищиков опробовано охотниками: от тетеревиной косточки или рога до серебряного манка. На мой взгляд важнейшей особенностью в конструкции манка является возможность менять тон посвиста. Металл добавляет в основную частоту посвиста негармонические обертона, которые искажают естественность звучания. Чистота и естественность звучания пищика важны на небольших расстояниях до птицы. Интенсивность же звучания манка крайне важна для приманивания с дальнего расстояния. Среди манков из органических материалов я окончательно остановился на материале бильярдного шара, напоминающего кость. С рабочего торца имеется небольшой бордюрчик, чтоб манок было удобно держать в зубах. Расстояние от бордюрчика до зорьки выбрано такое, чтоб удобно было верхней губой наезжать на зорьку, меняя тон трели. С нерабочей стороны проточены полосочки – две на манке для самца и три на манке для самочки. Будучи надетыми на шнурок, они до поры покоятся в пенальчике в нагрудном кармане моей спецовки.
Осенний лес надел золотистые одежды берез с ярко – красными узорами рябиновой листвы. Тихое сентябрьское утро обещает интересную прогулку по лесу. Я и Дуняша, ирландский сеттер, выходим из калитки и направляемся туда, где холм водораздела переламывается в речную пойму, к карстовым воронкам. Там растет много рябины. Летом мы не раз в поиске грибов тревожили в осиннике выводок рябчиков. Ветра нет. Утренняя испарина теребит шелестящую осиновую листву. Шорох листа под ногой да редкий хруст веточки от Дуняшкиного поиска в кромке узенькой лесной визирки прерывают глубокую утреннюю тишину. Придя на место я ищу поваленную лесину чтоб не нагружать ноги, - бывает, не один десяток минут занимает диалог моего манка и птицы. Я усаживаюсь; Дуняша ложится у моих ног; она не помощница в охоте на рябчика, но полезна уже тем, что не мешает – спокойно лежит у моих ног в позе сфинкса. Симфония скоро начнется.
Первые две – три минутки я просто сижу, дав успокоиться шуму, с которым я подошел к месту. Пронзительная тишина утреннего осеннего леса изредка прерывается шумом падающего с дерева листа, который кряхтя и переворачиваясь от ударов об ветви, казалось, грохочет на весь лес. Мышь, возникшая ниоткуда, смачно грызет корешок и исчезает в чреве соседнего гнилого пенька. Запоздалый комар звенит у моего уха и растворяется в бесконечном море тишины осеннего утра. В эту пору выводки рябчиков еще не разлетелись, поэтому я достаю манок на самочку. Молодые рябчики проворно сбегаются на призывный писк матери - рябушки. Тон трели самочки ниже песни самца; пищит рябушка значительно реже.
Часть первая. Звонкое «пи-иуу ти-тю» моего пищика слегка касаясь вершин деревьев уносится в лог. Через пару минут, после второй моей трели, с разных сторон раздаются два отзыва молодых петушков, желающих ко мне присоединиться. После третьей или четвертой трели голова собаки поворачивается в направлении легкого шелеста падшей листвы. На краю поляны вытянув шею петушок старательно выводит арию молодого рябчика, еще неумело, с дискантом, но очень старательно. Расстояние для выстрела подходящее и молодой рябчик становится добычей охотника.
Небольшой антракт прерывает симфонию для перехода на новое место. Гроздья рябин искрятся на солнце и сбрасывают с себя утреннюю влагу от легкого прикосновения. Я усаживаюсь на пенек и замолкаю. Невольным зрителем и слушателем становится сова, сидящая на суку стоящей рядом ели. Скорее всего на лежащей собаке сосредоточено ее внимание. Процесс возобновляется. На этот раз рябчишка пискнул в ответ и замолк. Я уже вывожу арию рябушки в третий, четвертый раз … ответа нет. Вдруг третьим глазом я замечаю чей-то пристальный взгляд за своей спиной. Я медленно озираюсь и вижу: о чудо, подняв хохолок и склонив головку набок, в трех метрах от меня, молодой рябчишка рассматривает спину непонятного существа, издающего столь близкие птичьему слуху звуки. Я медленно поднимаю ружье и столь же медленно оборачиваюсь … но серенький хитрец, почуяв неладное, уже семенит за пенек, затем за валежину и скрывается в молодом елушнике. Навряд-ли он подойдет на посвист снова.
Я выхожу на влажную лесную дорогу, ведущую к покосам. В кромке за кустами стремительно срывается вальдшнеп. На горке-водоразделе легкий ветерок запутался в кронах деревьев. Лес наполнен густым шелестом осин и шорохом падения уставших, цепляющихся за ветви листьев. Не любит рябчик шума в лесу, поэтому и на манок уже вряд-ли откликнется. А если и пискнет, то к охотнику не подлетит – не даст воспользоваться своей наивной доверчивостью. Утренние солнечные лучи зажигают палитру осенней листвы. Грядет теплый осенний денек.
Прошло несколько недель. Хмурым октябрьским утром я выхожу из деревни на знакомую визиру. Внезапный ветерок перемешивает беспорядочные пряди облаков в сером небе. Лес прозрачен и гол, как король из сказки. Сейчас тихим утром неслышно подойти к местам обитания рябчика проще: влажный лист не хрустит под ногами. Я усаживаюсь на знакомую лесину, подложив под себя кепку. Дуняша занимает положение сфинкса и весь лес замирает в ожидании октябрьской части симфонии.
Часть вторая. Первый мой писк самцом заставляет все живое в этом лесу занять свои места в партере и внимать продолжению сюжета. Синички чириканьем выводят менуэт. Им вторит незатейливое скерцо раннего снегиря. Ответный писк петушка не заставляет себя ждать; я вслушиваюсь в посвист и знаю, какую нужно вывести трель для продолжения партитуры. После второй трели шумный подлет самца на расстояние в пятьдесят метров вынуждает приготовить ружье для стрельбы. Сейчас фальшивить в трели никак нельзя, иначе рябчик останется в чащобнике и ближе уже не подлетит. Недолгий обмен ариями и, после шумного подлета, подняв хохолок, молодой рябок с любопытством осматривается на березе в двадцати метрах от меня. В эти минуты я бесконечно люблю и ценю свою собаку за ее выдержку; как Кашпировский она сверлит глазами рябчика, не в силах пошевелиться. Финальный аккорд … и серое пушистое перо занимает свое место в ягдташе.
Я перехожу на место обитания соседнего выводка. После небольшой паузы на мой призывный посвист откликнулись аж три самца. Отличное начало! Белка обходит свои угодья. Соскользнув с осинового ствола она взбирается на пихту и скрывается в кроне. Я попробовал пискнуть самочкой и тут же был наказан за свое безрассудство. Совсем недалеко самка-рябушка громко и незатейливо пискнула, да так, что у всех солистов симфонии внезапно пропал голос и желание продолжать диалог. Никакими руладами я не мог заставить откликнуться хотя бы одного рябчика. Птица запала накрепко. Не потерпела матушка-рябушка конкуренции на своей территории. Финал второй части симфонии закончился, едва начавшись.
Я не могу позволить себе взять более одной птицы с выводка за выход чтоб не извелся выводок рябчиков в месте их обитания; поэтому иду далее по влажному осеннему лесу. Рыжая одежка Дуняши мелькает меж осин. Вспугнутая ею стайка пичужек пикирует на развесистую всклокоченную ветлу. Лес надежно скрывает за еловым занавесом труппу солистов - рябчиков. Каждый раз, когда я слышу арию рябчика под куполом осинника, я застываю на месте чтоб не прервать песню местного обитателя. В душу вселяется приятное возбуждение. Я слышу, что лес живой.