.
СКАЗ О ПРОПАВШЕМ ДОЛЛАРЕ
(байки Витька - полотёра)
Ура, Витёк Помазок приехал! Да ещё и с кожаным чемоданом! А одет-то, ё-моё, галстук во всю шею! Вырос-то, вырос-то как! Вылитый генерал Лебедь, и усы, как у Руцкого.
Он у нас и в школе был улётным парнем: «С бесом в голове», - говорили учителя. И после выпускного экзамена, мы и сообразить ничего не успели, он уже к партийным органам прилепился, в горком полотёром пристроился.
С тех пор и зауважали Витька. И теперь, обступили его у вагона, вся наша заречная шпана, импортный галстук трогаем, восторгами заходимся. Ну, молоток! Ну, хват!
Полотёр из него вышел - зашибись! Так надраит, что паркет, словно живой яичный желток блестит!
И запахи одуреть можно. Войдешь в этот их горком, даже никакой партийной сухости вокруг. Одно благоухание. Так и представится, аромат медового луга вдыхаешь. И видишь Витька с его паркетной натиралкой среди этой природной роскоши.
Собственно, паркет и вывел Витька в люди. Больших вершин достиг человек. В сам ЦК взяли. А туда, сами знаете, зряшных людей не берут.
Слышали, как он влетел он туда. Приехал в наш фабричный городок некий партийный чин горбачёвского разлива перестройку налаживать. Открывает горкомовскую дверь, мать моя родина, зашатало даже! Солнечное сверкание плеснуло в глаза!.. Уж не в рай попал?
И воздух-то, воздух-то! Куда тем Москве с её, извините, газами! Здесь одной ноздрей легонько потянешь, глядишь,и голова кругом пошла, как на первом школьным балу.
«Что за чудеса? – дивился столичный гость. – Паркет-то дышит, как живой! И божественную амбру испускает! Где тот кудесник, что сие чудо сотворил? Почему до сих пор не в ЦК? Немедля командируйте!».
С тех пор и стал Витёк обитателем высоких партийных апартаментов. И в самом ЦК драил паркет, и в хижинах цековских товарищей успевал.
Письма стал слать нам исключительно высокого марксистко-ленинского содержания и – все на правительственных бланках. За политбюро очень уж переживал. Заседают много, перетруждаются очень. До того порой насидятся, как из бани выползают,хотя бы минутку Витьковым оздоровительным паркетом подышать.
Мокрые насквозь, рубашки, хоть выжимай на них. Глаза блестят от идейной шалости. Особенно у ихнего молодого вожака.
И пива все, как один, просят: «Давай сгоняй, Витёк». «Сколько? – спрашивает. А они ему: «Ну чего там мелочиться, тащи канистры четыре».
А Витек и рад, тоже пивка попьёт за компанию. Своим в доску стал, сигареты начал стрелять у главных кремлевских бонз.
И все было отменно, дело шло к тому, что не миновать Витьку министрского портфеля по части полотерства. Да перестройка, шкура, подрубила.
Здесь и посыпалось штукатурка. А новое мышление страну своим партийным обозом переехало.
Витёк видит, дело швах, телеграмму нам отбивает: «Встречайте, еду!»
Как не встретить боевого школьного другана? Новостей целый вагон везет. И всё интересные. В каком рассоле Москва киснет? Ленина куда теперь будут девать, ежели выкинут из Мавзолее? А вместо него намерены кого в эту мраморную коробку упоковать?
Но самый жгучий вопрос, как там с горбачёвской взяткой обстоит дело? Мы сами накануне прослышали, как о ней бывший председатель КГБ Крючков по телеку что-то несуразное брякнул.
Вот нас, рядовых строителей новой демократии, и стало интересовать, если не брехня, почему взяточника под руки не взяли? А если неправда, то где опровержения? Почему дуэли не было? Не стрелялись, как в старину?
Все Без шума и пыли улеглось. Никто и слова не проронил.
С этими вопросами ещё на перроне Витька окружили. А он нам:
- О, тут долгий стёб. В два слова и не увяжешь. Давайте гоните за пивом и доминошный стол во дворе приведите в порядок. Я вам это дело разжую и разлялякаю.
Мы и сами не против пива особенно под тенью родных дворовых тополей.
Целое ведро припёли нашего родного, жигулёвского. И раков красных, как кумач.
Витёк сходу выхлестал двухлитровую банку, заел раками. Утёр усы, отдышался и сказал:
- Ну, давайте слушайте.
И потащил свой сказ в деталях и подробностях. Мы лишь ахаем да глаза на Витька пялим.
Со взятками-то, оказывается, не так просто бывает. Оказывается, прежде чем что-то взять, сначала отдать полагается.
Отдали, слава богу, совсем немного. Какой-то там занюханный шельфик Баренцева моря. И всего-то ничтожный краешек, каких-то сотни миль!.. Да и как было не одать? Диво, богач бы бы попросили? А то ведь нищая страна, Америка, живущая в долг. Как отказать, если бедняк просит кусок хлеба? По–христиански ли это, не поделиться?
Да и просят-то даже не кераюху хлеба, а всего-то какую-то студеную воду! Жалко, что ли? Её и без того не сеяно, не меряно у нас! Куда её столько? Меньше воды, меньше утопленников в стране, саим же будеи спокойнее...
Покалякали вроде бы так умно герр Горбачев с батоно Шеварднадзе и согласны стали.
Иностранных дел министр вообще был не при делах. Какой ещё шельф? У них в горах никаких шельфов нет. Одни сваны барашек на шашлык пасут. А тут выдумали какой-то шельф!..Вот ещё новость!
Развернули они карту, взяли циркуль и отсобачили во всю географическую широту этого самого лишнего шельфа, сколько рука взяла.
И замерли в ожидании чего-то приятного для себя. В смысле, каких-то заморских золотых орехов. А их почему-то не было.
Даже Витьку тревожно стало за здоровье главного перестройщика страны. Не ест, ни пьёт и в туалет не ходит.
Витёк натирает полы и видит, хозяин в грех уныния впал.
Стоит у окошка, сам не свой, будто саму парптийную печать потерял.
Витьку жалко его стало.
- Вы бы, - говорит, – поменьше убивались,Михаил Серггевич. Сами знаете, без партийного оптимизма и перестройка не склеится.
- Понимаю Витёк,– отвечал он. - Да как не убиваться? Не за себя, за державу обидно. Понадеялся на этих блюстителей общечеловеческих ценностей, можно сказать, а они, курвецы, взяли и пропали. Ни слуху, ни духу от них, как будто сдохли там. А о ещё о чести смеют рассуждать!.. Какая же это честь, взять, а взамен ничего не дать?
И Витёк тогда же подумал, это же какое железное сердце надо иметь, что пережить подобное горе?..
Ну, нет-нет, видит, положение понемногу стало выправляться. Одумались мормоны-мамоны. Наконец-то взяли в голову, что и самый главный советский партиец не какой-то там Гегель-мегель, идеалист несчастный, чтоб пустоту из порожней тарелки хлебать. Как-никак на молоке исторического материализма вскормлен; сухая ложка рот дерёт. А значит, конкретное хлебово подай.
Я и сам думаю, каким бы прочным ни было колесо, его смазывать надо. Иначе на первом же повороте отвалиться.
И колесо дружбы хотя бы время от времени, непременно следует подмазать. А они что?..
Но вскоре, про словам Витька, эту «смазку» всё-таки привезли. Только она дешевкой оказалась, всего лишь заячьей шубкой. Тоже нашли, чем отделаться. Но, как говорится, мелко плавали....
Эту шубку Витёк не стал хаять. Новая, ни разу не надёванная. Лишь ворот слегка молью потрачен. Зато мех-то настоящий, нашенский! Заяц-русак, без всяких синтетических примесей.
Подали эту шубку хозяину. Он подлетел с ней к окошку, через лупу стал рассматривать. Потом как бросит на пол и говорит со стыдом разочарования: «Ты посмотри, Витёк, что эти скряги выдумали! Совсем в историческую кому впали! – И постучал себя по черепушке. - Да у нас с супружницей в сундуке этих шуб столько, что можно весь кремлевский полк одеть! Одних норковых полдюжины моль пожрала!.. А тут заячий тулупчик, ровно какому-то Емельке Пугачеву сунули, бессовестные!..
И такое возмущение на него напало, такое лютоё отчаяние , что Витёк вынужден был и швабру от греха подальше спрятать и все шнурки убрал.
Он так и не смог нам внятно объяснить, как и каким образом решался потом вопрос, какую ноту друг другу сумели подпустить. Только увидел, что вскоре в отношениях с мировым сообществом благоприятный поворот наметился.
С этого момента и зачали нашего партийного перестройщика всюду в гости приглашать. По делу, без дела, а зовут.
И стал он по свету кружить, словно вольная птица буревестник.
Кружил, надо сказать, не один, а с верный буревестницей своей. Ей очень уж полюбились и похвала сладких речений, и почетные караулы, и услужливые гарсоны, и музыка торжественных встреч. И такой непоседой оказалась она, такой егозой – стрекозой, что минутки на месте не посидит. Всё-то куда-то надо, где-то красоваться, какие-то неоглядные дали оглядывать. И родной терем стал не мил…
Кружили они крыло о крыло, кружили; меняли города, страны, континенты, утомились. Вспотели оба, а никакого прибытка.,
Наконец, в Южной Корее завиднелось что-то стоящее! Оба почуяли, вроде бы «зеленкой» запахло!
Берут курс на приземление и с трапа самолета прямиком заваливаются в гости к тогдашнему южнокорейскому «тигру» Ро Дэ У.
А тот уже ждёт, ему и объяснять ничего не надо, все инструкции на руках. Знает, зачем прибыли.
Радушно принимает гостей, царские почести оказывает, во дворец ведёт.
Михаил Сергеевич берёт супружницу под локоток и говорит потихоньку: держи, мол, пристойно себя, не очень норов показывай. Чует моё ретивое, не с пустыми руками уйдем. А ежели и здесь ничего не обломится, тогда и надеяться не на что, свиньи эдакие!..
Ро Дэ У в честь высокого гостя повелел любимую собаку заколоть. Собака была белой, как известка, хорошей упитанности. Одного нутряного сала четыре кило натопили.
Налепили сибирских пельменей. Хозяин из своих припасов бутыль рисового самогона достал. Саке называется. И зачался пир горой. Сидят, значит, горячие пельмени кушают, из золотых рюмок самогон потягивают, о перестройке дипломатические разговоры разговаривают.
Раиса Максимовна бамбуковой палочкой рис деликатно употребляет и хвалит, не нахвалится, как вкусно приготовлено. А родэушная хозяйка отвечает:
- Еще бы не вкусно! На одном нутряном собачьем сале приготовлено.
И просит гостью отведать морскую свинку, тушеную в соке амурского полоза.
А Раисе Максимовне уже не до яств и не до пряностей. Слышит краешком уха, как этот южнокорейский тигр дорогому её супругу приватный разговор сказывает:
- Знаю, товались Миса, какая нузда привела в наси края.
И достает из-под бамбуковой циновки пачку долларов, красной тряпочкой перевязанную.
- Здесь всё до цента, - говорит. – И сцитать не нузно.
Михаил Сергеевич только, было, собрался с благодарностью принять подарок корейского друга, как нашенский переводчик ни с чего вдруг в кулак закашлял.
- Нет, нет! Что вы? – в волнении забормотал он и руки за спину спрятал. – Я убежденный ленинец, дорогой товарищ Ро Дэ У! Нам этого не положено. Политбюро поругают...
А сам на переводчика поглядывает, волнение никак унять не может. Аж, родимое пятно на лбу вспотело.
Догадался, что с переводчиком дело нечистое. Эта фетровая шляпа чешского производства не иначе, как крючковский прохвост. Стоит с каменным лицом и делает вид, будто он и не гэбэшник никакой.
Раиса Максимовна как увидела доллары, так и полыхнула маковым цветом! Потом побелела. Потом опять бедняжка полыхнула и носком лаковой туфельки толк Михаила Сергеевича, чтобы, значит, больно ему сделать. А сама глазками знаки подает: бери, мол, недотёпа перестроечный! И с учтивой улыбкой томным голоском произносит неизвестно для кого:
- Конечно, конечно, можно подумать, что мы Соросы. Зачем нам капуста?
Тут и Ро Дэ У смекнул, что к чему.
- Ах, осел я горного кишлака! – шлепнул он себя по затылку и посмотрел на переводчика. - Хитрый ты, друг Миса. И мы будем оцень хитрый корейский целовек.
И прячет деньги обратно под циновку
Подобного надругательства над валютой Раиса Максимовна и вынести не могла. Хмурость напустила на свой лобик, губки надула, блюдо с кушаньем в сторону отставила. Даже китайские сладости во внимание не приняла. Сразу же домой засобиралась.
Хозяин и не возражал. Пельмени откушали, самогон выпили, маленько покалякали, пора и честь знать.
Проводил супружескую пару до самого правительственного лайнера. По-братски обнял советского гостя и возле трапа сунул ему в карман пакет с американской «зеленью». Да так ловко, что иным московским карманникам завидно бы стало.
Но гэбэшники из горбачевской охраны, понятное дело, ребята не слепые, и соображать умеют. По прибытии в Москву сразу же доложили Крючкову: так, мол, и так, состоялся международный контакт посредством валюты.
Крючков отставил срочные дела, побежал к членам Политбюро. И тоже доложил: мол, наш пострел во всем преуспел. Вернулся не только с Раисой Максимовной, но и с хорошим капиталом.
- Это он, что же, и Маркса с собой возит? – с суеверной ревностью заволновался идеологический секретарь Медведев, опасавшийся, как бы кто его не превзошел в марксистской учености.
Батоно Шеварднадзе, известное дело, старый лис, в один момент смекнул, о каком капитале речь, и прикинул: это сколько же ему отвалят за усердия на посту иностранного министра? Должно, много. Без его участия не только этот проклятый рыбно-промысловый шельф, но и само Берингово море не шелохнулось бы!
Яковлев сидит и свой нос-грушу почесывает, то ли к выпивке, то ли к исторической задумчивости.
- Ладно, будем ждать, - мудро изрек он.
И все согласились, надо ждать.
День ждут, два ждут, никаких шевелений.
Горбачевы тем временем закрылись в своей избушке-коробушке и молчат, словно утопленники в проруби. А сами по третьему кругу корейскую шабашку пересчитывают.
И так и эдак считают: недостает в одной пачке доллара, хоть нос расшиби! Куда подевался, и ума не приложат.
Дважды карманы Михаила Сергеевича наизнанку выворачивали, не худой ли? Нет, не худой.
Под диван заглядывали. Может, туда завалился. И там нет.
Раиса Максимовна веником все углы вымела. И тоже ничего не намела.
Расстроились оба, ни завтракать, ни ужинать не стали. Сидят и проклинают южнокорейского тигра Ро Дэ У. Это он и только он, бандит косоглазый, замылил их денежку! Больше некому.
У Раисы Максимовны и нос заострился от переживаний. У Михаила Сергеевича пятно на лбу взбухло, словно цековская почтовая печать.
Сидят и вздыхают:
- Надо же так воровать! Надо же!.. Бессовестный!.. Можно сказать, из-под самой задницы упёр... Вот и надейся на них, на этих азиатов. Так обчистят, что и не почуешь!..
Члены Политбюро тоже в партийную задумчивость впали, и перестройка не идёт на ум. Даже в подкидного не стали играть.
Пригорюнились, сидят, с места на место партийную макулатуру перекладывают, с выжиданием в окна поглядывают.
У Яковлева гнилой зуб разболелся. Прежде подобное случалось с ним лишь перед тем, как советских писателей в антиисторизме уличить. Чтобы, значит, впредь с правильных классовых позиций свои романы писали.
А тут ни с чего разболелся, проклятущий!
Шеварднадзе раньше других почуял неладное, за ночь весь белым волосом оброс.
Медведев перестроечной философией свой ум до самых мозгов затерзал. То по журавлиному голову вскинет, то глаза под лоб закатит, то загадочно бормотать начнёт: «Так, значит, ноль пишем, один в уме, сколько будет в голове?». И губами шевелит
Егор Легачев куда-то дозвониться не может; кому-то бартер предлагает: водку на воду поменять.
В душе, конечно, и он страдал. Но страдай, не страдай, а как учит марксистко-ленинская теория, под лежачий камень вода не течет. Надо какие-то конкретные действия предпринимать.
Кликнули Крючкова. Поручение дают от лица президиума. Ты, мол, у нас, глаза и уши партии, вот и действуй, согласно партийному уставу. А то ведь эти Горбачевы так хапнут, что потом никаким пролетарским молотом не вышибешь. И про партийную спайку не вспомнят, ренегаты проклятые!
Крючкову осталось лишь глубоко вздохнуть да идти партийное поручение исполнять.
Приходит к Горбачевым, застаёт обоих дома. Хозяйка на сундуке за шитьем сидит. Хозяин очередной перестроечный тезис вымучивает, в порыве вдохновения очки на лоб задрал.
Крючков поздоровался от порога и решил не прямо, а исподволь для начала партийной феней хозяина испытать.:
- Ну что, Михаил Сергеевич, как там наш кореец? Накваску не замылил?
И хитро усмехается.
- Какую накваску? – удивился хозяин.
И очки ещё выше на лбу задрал.
- Ну, что вы, Михаил Сергеевич, мы же люди взрослые. Моя служба тоже хлеб не даром ест. Видели ребята, как вам «зеленку» в карман сунули. И соответствующая фотка на то имеется...
- Когда сунули? Зачем сунули?.. Ах, это у трапа-то!? – сделал вид, что припоминает. – Так это же мне тряпочку сунули! Нос вытирать... Расквасился... Вон и Раиса Максимовна не даст соврать. Она ещё в самолете мне ингаляцию устраивала...
Раиса Максимовна, делающая вид, что штопает худой носок, вскинула голову, и голос ее задрожал:
- Да что вы, товарищ Крючков! Какие у нас доллары? Одеться не во что. Вот латанное-перелатанное латаю. Вторую неделю на сухарях сидим. Чай, и тот без заварки пьем. – И вдруг шуметь начала: - В магазинах шаром покати! Доработались, называется!.. Тоже мне Политбюро...
- Ну-ну, - ласково урезонил её Горбачев, вспомнив, что все предыдущие годы и был ответственным за партийную продовольственную программу. – Дело не в прилавках...
Крючкова смущение взяло за своё невольное вторжение и как-то неловко стало:
– Я-то ничего, - топчась возле порога, оправдывался он. - Я-то потерплю. Товарищам каково? По партийному хотели... Яковлев без курева второй день сидит. Страдает...
- Вот еще, Яковлев! Тут самое время к решительному ускорению переходить, гласность налаживать, а ему вздумалось махорки!.. Насадил бы самосаду, да и чадил бы в три горла... Тоже мне куряка. Я вот не курю и бодрость в голове имею, И с ним ничего не случится. Пусть лучше делом займется. Пусть партию на новое мышление настраивает...
- Привычка, - глухо обронил Крючков.
- Дурная привычка, скажу вам, товарищ Крючков! Не для того мы затевали перестройку, чтоб привычкам потакать. Тут такие исторические дела закрутили! Процесс пошел, а ему, видишь ли, курить вздумалось. Никакой коммунистической серьезности в мыслях...
- Шеварднадзе запором мается, - опять пожаловался Крючков. – Пурген у него в личной аптечке закончился, а до зарплаты далеко. Вот и понадеялся... Да и всё Политбюро, можно сказать, расхворалось. Один Медведев в добром здравии. Все какие-то перестроечные фуги строгает.
- Это хорошо, - одобрил Горбачев. – Пусть строгает. Нам очень кстати пропаганда перестроечного процесса. И остальным передайте. Пусть дурью не маются... Не очень увлекаются пургеном... Пусть на молоко с квасом переходят... Лучше всякого пургена... Практикой проверено.
Крючков покряхтел и невесело помялся.
- Значит, не было долларов?
- Ей богу, не было! Если было бы, я бы сам знал о них. И Раиса Максимовна ничего не знает.
- Какие у нас доллары, товарищ Крючков? – опять жалобным голосом отозвалась Раиса Максимовна. – Посмотрите на нашу бедность... Нищета заела.
И вытащила из-за дивана какую-то пыльную тряпку.
Крючков потупился и пристыжено стал прощаться.
Только вышел за дверь, как Раиса Максимовна бросила чулок и рассмеялась.
- Господи, до чего же глупые люди! Это кто же им в чём признается?..
А Михаил Сергеевич снова впал в задумчивое терзание. И всё твердил:
- Ума не приложу, куда подевался этот доллар?.. И когда только он успел обчистить нас, этот людоед?.. Вот жулик! Вот прохвост!
И засмеялся в завистливом восторге.
А через неделю возьми да и объявись тот самый пропавший доллар. Раиса Максимовна перед зеркалом в свой любимый парчовый халат с собольей оторочкой облачалась. Тут он и выпрыгни у неё из рукава! Прямо, как живой.
Да только радоваться долго не пришлось. Доллар-то фальшивым оказался!
- Вот ведь что делают паразиты, так называемые империалисты проклятые! Достойнейших людей из штиблет в лапти обувают!
Витёк засмеялся при этих слова и снова потянулся к пиву. - Глаза мои лопни, если не так!
И он хитро блеснул глазами.
ХХХ
..Много воды утекло с тех пор. Крючков умер, Шеварднадзе за Кавказским хребтом укрылся. По слухам, гонит чачу в своём сарае и тайком спаивает Саакашвили. Очень боится «угореть», как когда-то Жвания.
Горбачев состарился. Его берегут как редчайший образец великого политического негодяйства.
В своей стране он чувствует себя приживальщиком. Одни его здесь не любят, другие презирают. И свои юбилеи справлять уезжает на Запад.
Помазок большим человеком стал, Пройдем мимо, головы не повернёт. Оно и правильно, незачем большому человеку по сторонам глазами шарить. Чать, не вор какой.
Раньше он с нами пиво пил, побаски угощал, а теперь мы, его бывшие школьные товарищи, время от времени собираемся одни, вспоминаем своё шальное время, бесшабашную молодость и Витьковы затейливые байки…