Сестры возвращались домой. Домой… Какое чистое теплое слово, освещенное материнской улыбкой, пахнущее хлебом и парным молоком. Это, может быть, единственное на земле месо, где тебя любят и всегда ждут.
Но, увы, никто из родителей не ждал их, не было доброй материнской улыбки, не было теплого отчего дома. А была война, первые ее месяцы. И две сестры – старшая Татьяна и младшая Ниночка – добирались в единственное на земле место, в свое разрушенное семейное гнездо, чтобы всем вместе переждать и вынести невзгоды начавшейся войны.
На станцию с озорным названием Вихляйка, что в 100 километрах от Саратова, они приехали ночью. Конечно же, их никто не встречал, так как они не сообщили родным о своем решении вернуться, и сестры решили утром пешком идти до родной деревни Смородинки. Девушки проехали тысячу километров, а десять верст по родной цветущей земле не были им в тягость.
Около десяти лет прошло с тех пор, как 18-летняя Татьяна ушла из родной деревни. Ушла не по собственному желанию, а нужда и голод заставили ее бросить родительский дом после смерти отца и матери, оставить двух младших сестренок и братишку на произвол судьбы. Выхода у нее после голодной смерти родителей не было. Председатель колхоза сказал ей тогда: «Ты взрослая в семье, значит ты должна кормить детей. А если уедешь, то колхоз ребятишек поднимет. Ты их одних не бросаешь, отцова сестра приглядит за ними, да и родственников у вас в деревне немало останется. Не волнуйся, не пропадут ребята.»
Была еще одна причина для ее отъезда, и, пожалуй, главная.
Молодость безрассудна. Даже в тяжелое время сердце мечтает о любви, оно живет по своим неписаным законам, но ошибки, которые оно совершает, бывают прописными: поверила, обманулась, осталась с ребенком. Малыш, родившийся у голодной Татьяны, пожил несколько дней. А отец его в это время справлял свадьбу с другой…
Голод в Поволжье заставил многих бросить свои дома и перебираться в более хлебные места: Баку и Узбекистан. Вместе со своими односельчанами Татьяна перебралась в Баку, где мыкалась по частным квартирам и общежитиям, сначала одна, потом с младшей сестренкой. Но, видно, нет по чужим углам счастья, знать, осталось оно на родной сторонке.
И потому, как увидела Татьяна милую сердцу деревушку, расположенную вдоль речки Медведицы, расплакалась, не стесняясь своих слез, и с этими слезами уходили из сердца горечь и обида, накопленные за эти годы.
А Ниночка… Та не плакала, ей не хотелось возвращаться, ей нравился большой многоязычный южный город. Она без сожаления покинула свой старенький домишко, в который по предложению председателя они переехали с сестренкой и братом после смерти родителей и отъезда Татьяны. Ниночка сбежала от деревенской скуки к старшей сестре не для того, чтобы снова оказаться здесь. В свои 16 лет она зависела от Татьяны, которая решила вернуться домой. Но Ниночка не унывала, вот война кончится, и она вновь вернется в Баку, ничто не сможет удержать ее в этой Богом забытой деревне, ем более, что паспорт она уже получила. А паспорт дает ей свободу, и она не хочет зависеть то от одной сестры.
Небольшой, покосившийся, крытый соломой домишко с маленькими подслеповатыми окошками, где жил раньше председатель, а после отъезда Татьяны – ее семья, сердце Татьяны не хотело принимать за свой. Но из этого домика выскочила им навстречу сестра Фрося и заплакала, запричитала: «Ой, сестрички вы мои любимые, кровинушки вы мои родимые! Слава Богу, что приехали домой, вместе справимся с любой бедой. Проходите со мной, будем жить одной семьей».
Рябоватая Фрося была проста и жила не хитростью, а сердцем. А чего мудрить? Как не лукавь, а жизнь ведь не обманешь. А Фрося знала цену жизни. В 13 лет она заболела оспой и две недели лежала слепая от болезни, а когда смерть отступила, и перед глазами стал появляться дневной свет, Фрося поняла, что надо радоваться каждому дню, и с тех пор доброта сияла в каждой ее оспинке на широком скуластом лице.
Но говорят в народе, что простота хуже воровства, а потому доверчивая Фрося тоже не избежала обмана. А вот и наглядный пример мужского коварства – маленький Ванюшка бегает. Но Фрося ни на кого не в обиде. А, может, оно и к лучшему, что родила она от Митьки Кузнецова. Сейчас война, а во время войны где в деревне мужика найдешь, а рожать-то надо! Ведь для того и на свет родились бабы, чтобы род человеческий не кончался.
А вообще-то Фросе некогда было задумываться над жизнью. Нужно было просто жить.
И сейчас, обрадовавшись приезду сестер, Фрося достала из печи чугунок с картошкой, поставила миску квашеной капусты и нарезала ноздреватого хлеба с острой коркой.
Сестры снова вместе, а Фрося была хозяйкой своего маленького домика, под соломенной крышей которого они смогут преодолеть все трудности военного лихолетья. Девушки всплакнули, вспомнив прошлое, говорили о жизни, прожитой ими в разлуке, о знакомых, о брате, ушедшем на войну, помянули родителей, умерших в голодные 30-е годы…
Но наговориться вдоволь им не пришлось. Фросе нужно было идти на стойбище доить коров, а за Татьяной и Ниной председатель колхоза прислал босоногого сорванца с наказом. Чтобы сестры пришли в сельсовет отметиться.
Председатель встретил девушек с улыбкой:
-Ну что, Танька, вернулась домой?
-Вернулась, Андрей Ефимович, только не домой, а в Фросин домишко. В нашем доме ты живешь теперь…
Председатель поморщился:
- Ну зачем прошлое ворошить? Когда это было. Уж десять лет прошло. Ну поменялся я с Фросей домами, как говорят, «не глядя». Так это же к лучшему! Чтоб отопить ваш домино, сколько дров нужно? Ну а на мой-то домик вполовину меньше… Да и сама пойми, стыдно председателю в такой избе жить. Ваш-то дом был справный. И Фросе выгода была. Я ей впридачу козу дал, чтобы с голоду не померли дети. Ты сама-то сбежала, не подумав оних.
- Я же беременная была… ребенок умер… а он на другой женился.
- Ты думала, что переспала с милиционером, так он на тебе сразу и женится? Да кто тебя возьмет с такой оравой: две сестры и брат! Их же кормить надо! Я Дубинину и отсоветовал жениться на тебе.
- Так значит, у вас все по плану было – женить его на другой? – поразилась Татьяна. – Ну ладно. Бог нас рассудит.
- Бог на небе, а я на земле, - усмехнулся председатель и круто повернул разговор на другое. – Ну а теперь рассказывай, кем в городе работала.
- В пекарне хлеб пекла.
- Ну и ладненько, будешь у меня обед трактористам готовить в поле. Знаю, чужого ты не возьмешь. С тобой мы все решили. – И он повернулся к молчаливой Нине. – И с тобой все ясно. Пойдешь на трактор, даром что ли тебя учили на тракториста полгода. Хоть ты и в город сбежала, но я все помню. Паспорт ты получила?
- Нет, - бойко соврала Ниночка, - война началась, а я июньская… не успела.
Татьяна с удивлением посмотрела на младшую сестру:
- Почему ты не сказала мне, что училась на тракториста? Ты могла бы работать, и нам легче было бы жить на две зарплаты.
- А ты дала слово родителям перед смертью, что будешь помогать нам. Вот я и приехала к тебе.
- Я и помогала вам. Каждый месяц посылала то деньги, то посылки.
Татьяна была поражена словами младшей сестренки. А председателя рассмешили слова Ниночки:
- Ты, девочка-припевочка, хитра, нигде не пропадешь. Ну, в общем, все мы решили. Сегодня отдыхайте, а завтра с утра в поле…
Дни тянулись однообразно. Работы было много, так как почти все мужчины были на фронте, в поле работали женщины и подростки, у которых и сил, и опыта было гораздо меньше. Работа начиналась с восходом солнца, а к вечеру все валились с ног. На ночь домой с полевого стана уходили женщины, имеющие детей, остальные ночевали в поле. Председатель ежедневно объезжал поля. Раза два в неделю наведывалась милиция в лице уполномоченного Дубинина. Но Татьяна, завидев приближающегося милиционера, старательно избегала встреч. Дубинин несколько раз пытался заговорить с ней, но у нее не было желания вступать в разговор, словно со смертью новорожденного сына умерли все ее чувства к этому человеку. Поняв, что поговорить с девушкой не удастся, Дубинин оставил строгую Татьяну в покое. В конце августа небо затянуло тучами, и пошли дожди. Председатель разрешил колхозникам пожить дома несколько дней.
По вечерам Фросины подруги собирались у нее дома. Говорили о войне, читали письма с фронта, пели грустные и веселые песни и частушки. В маленькой избушке было чисто и тепло, а за окном слякоть и дожди. Ванюшка веселил баб и девчат.
-Ой, нет у нас мужиков! – говорили бабы.
- Я мужик, - подтягивая штанишки и гордо подняв свой курносый носик, заявлял трехлетний мальчик.
- Ну, раз ты мужик, наруби дров, принеси, дров, вскопай огород.
-Я мужик, но маленький, у меня ручки маленькие, но я скоро вырасту.
Девчата покатывались со смеху, глядя на маленького мужичка.
Татьяна любила мальчика, и он платил ей взаимностью. Обычно они вместе с Ванюшкой спали на печке. Кирпичи не успевали остыть за день, и печка пахла хлебом и дымом. Первой обычно поднималась Фрося, топила печку и ставила хлеба, а потом бежала на утреннюю дойку.
Но в это утро кто-то сильно постучал в окно, и сестры проснулись.
- Ой, кажется, проспала, - вскрикнула Фрося, глядя на красные отблески зари в окне.
Но в окно продолжали стучать:
- Вставайте! Дом у председателя горит! Молния в дом попала! Тушить надо, а то огонь на другие дома перекинется!
Фрося с Ниной быстро оделись, схватили ведра и выбежали из избы в ночь. Татьяна осторожно, стараясь не разбудить спящего ребенка, слезла с печки, умылась из старого рукомойника, причесалась и , подумав, надела одно из своих городских платьев. Она не спешила на последнее свидание с отчим домом.
Девушка вышла из Фросиной избушки и не торопясь пошла к горящему бывшему отцовскому дому, в котором теперь жил председатель с семьей.
Языки пламени лизали стены, подбираясь к крыше, освещая все вокруг зловещим красным цветом. Искры с треском летали вокруг в огненном хороводе.
Бабы, старики и подростки встали цепочкой, передавая друг другу ведра с водой, черпая ее из реки. Кто-то поливал горящий дом, кто-то соседние дома, чтобы они не загорелись.
Председатель, выскочивший из загоревшегося дома в одних брюках, вместе со всеми тушил пожар. Затем вдруг спохватился, натянул на голову телогрейку и крикнул:
- Лейте мне на голову!
- Ты что это надумал, - кинулась к нему жена. – Ведь ничего не спасешь, а сам погибнешь!
- Дура, партбилет у меня там остался, а куда я без него? – и побежал в горящую избу.
Люди, тушившие пожар, на какое-то мгновение замерли, но затем облегченно вздохнули. Председатель выскочил из огня, держа в руках свой пиджак, уже прихваченный огнем и стал бить им по земле.
Со стороны большака показалась машина. Она затормозила недалеко от горящего дома. Из машины выскочил Дубинин:
- Здравствуй, Татьяна! Что случилось?
- молния попала в дом Ефимыча. Вот я и смотрю, как горит отцовский дом.
- Добро надо спасать, а не смотреть!
-Добро? Оно не горит! Это горят сиротские слезы, а слезы они горючие, их ничем не потушишь!
На какое-то время Дубинин остолбенел, но затем, махнув на Татьяну рукой, побежал тушить пожар.
На другой стороне улицы показалась сестра Таниного отца, старая Соловьиха. Обычно старуха редко выходила из дома, но сейчас она спешила на пожар, хромая и опираясь на клюку.
«Пришла проститься с домом брата», - подумала Татьяна.
Но старая Соловьиха, доковыляв до горевшего дома, подошла к нему поближе и кинула что-то в огонь. Раздался негромкий хлопок. Языки пламени на какое-то мгновение замерли, и через мгновение столб пламени, охвативший дом, со странным гулам поднялся ввысь. Соловьиха перекрестилась:
- Слава Богу, успела.
Дубинин кинулся к старухе:
- Что ты, бабка, в огонь бросила?
- Яичко, сынок, пасхальное яичко. Мать меня учила, что при пожаре надо бросить в огонь освященное пасхальное яичко. Тогда огонь не перекинется на другие дома. Браткина изба сгорит, но другие дома останутся целыми.
Старуха оказалась права. Ветер утих, искры перестали лететь из горящего дома, а огонь ровным столбом поднимался к небу.
И скоро на пожарище осталась чернеть одна обгоревшая печка среди головешек, иногда вспыхивающих рубиновым огнем.
Лучи восходящего солнца осветили усталых, перемазанных сажей людей.
Татьяна подошла поближе к сгоревшему дому, в котором прошло ее детство, в котором сгорели иконы, книги, сундуки, некогда принадлежавшие ее родителям, низко трижды поклонилась, словно прощаясь с прошлым, и не оборачиваясь, пошла домой.