Метафоричности в ее фразах не было. Говорила она всегда скудно, четко и без особых излишеств.Честно говоря, я давно не хотел ее обнимать. Один мой знакомый сказал, что любовь длится до тех пор, пока прикосновения к любимому вызывают дрожь. У меня даже ее поцелуи не вызывали возбуждения.
Я стал много пить. Подсел на кокаин. Она приезжала в клубы и тащила меня домой. Я орал на нее и проклинал весь ее род. Наверное, она потом плакала. Я никогда не видел ее слез, но уверен, что она заливала ими пол в ванной.
Моя мать говорила, что я ее мучаю, потому что я сволочь искотина, и не умею по - настоящему жить.
Я спросил:
- А как это – по - настоящему?
Мама нахмурилась и долго молчала. Потом с умным видом промолвила:
- Как все живут…
- А как все живут?
- У всех дети, нормальная работа. Они счастливы.
- А ты счастлива?
Надо сказать, что мама моя самый несчастный человек, потомучто пережила двоих своих детей и, наверное, очень боится пережить последнего,то есть меня.Я, конечно, умирать не собираюсь, но и за жизнь особо не держусь. При передозировках стараюсь думать об ангелах.
«Там , там. Далеко в тишине спят и бодрствут, любят и дышат те, за кого проживаем мы свои жизни. Им не дано спустится на землю, обогнуть земной шар и побывать в Греции. Нам тоже не всегда дано. Но ангелам сложнее. Они чистые. Земля грязная. Пачкаться запрещает Господин».
Мне было 5 лет, когда моего старшего 9-него брата сбила машина, а еще через 4 года моей 14-ней сестре поставили диагноз – рак мозга. Оперировать было поздно. Мама ходила в церковь, плакала и тихо умоляла забрать ее, но дать дочери жизнь. Бог молитвы не услышал, сестра мучилась еще полгода. Тогда, в 9-нем возрасте, в том самом, вкотором погиб мой брат, я понял, что Бога нет. В последующем, при передозировках и двух клинических смертях я видел ангелов. Они, конечно,заверяли меня в том, что над ними стоит Бог, и что дорога в рай мне пока не закрыта. Но мне было плевать. Мои судороги, мои страхи. Мои любимые Галлюцинации про распятие и ангелов на смертном одре.
В 15 лет я начал курить. В 16 переспал со своей учительницей. Она была крайне развратной особой и слушала Мэнсона. У нее трое детей от разных мужей. И она много пила.
Она тоже была несчастна. Но она умела глушить боль. А мама нет. Папа от мамы ушел к другой женщине. Я ему крикнул напоследок, чтобы не приносилсвой поганый член в наш дом. Он крикнул мне, что я малолетний ублюдок и лучше бы я сдох вместо брата. Мама вскочила и швырнула в него утюг. Не попала. А жаль…
Всю жизнь она так и просидела, боясь потерять меня.Проверяла все мои органы, проверяла всех девушек, с которыми у меня были отношения. А когда я начал уходить издома, употреблять наркотики и напиваться до чертиков в глазах, она решительно настояла на моем отбытии в психиатрическую клинику.
Из клиники я благополучно сбежал через год и больше домой не вернулся. Улетел в Нью-Йорк. Работал моделью. Ходил в гей-клубы. Там свободнее продавались наркотики. Приходилось, конечно, заниматься не тем, чем хотелось, ноя модель. Про нас всегда думают, что мы геи. Поразительно, как там легко им жить. Они свободны. Мне стало легче пробиваться, прикрывшись этой маской. Два раза в неделю я звонил домой и сообщал о том, как я провел день. Рассказывал матери о том, с кем спал, чем предохранялся, какие наркотики принимал, что ел, что читал, в каких показах и съемках участвовал. Это 1996 год. Чертов 1996 год, когда все мои знакомые начали умирать. Мне стало поразительно страшно выходить на улицу, после того, как мой лучший друг скончался от передозировки прямо насцене рок-клуба.Я закрылся в комнате. Выходил только за продуктами. Питался редко. Больше пил. И, конечно, кололся. Мне тогда было 22. Я просидел в комнате 3 месяца. Обо мне стали забывать. Я вонял, как чертов забытый носок в батарее. Лицо, пропитанное потом. Я защищал себя дикостью и кровью.
Мозг сказал мне, что самое страшное - это улица. Что там все умирают. Их трупы вывозят на свалку и сваливают крысам. И иногда крысы сношаютсяс трупами.
Это мой больной мозг.
«Чувствуешь этот запах? Это так пахнет твоя дерьмовая жизнь. Можешь проветрить комнату, но не душу, можешь вытряхнуть ковер, но не совесть, можешь протереть пыль с экрана, но ты не сможешь избавить руки от крови, сколько не мой их мылом и ноздри от порошка. Сколько не заливай их потом каплями. Вот таки пахнет твоя жизнь: дерьмом, кровью, потом, алкоголем, шлюхами и сигаретами…да,поганая у тебя судьба, друг мой, ничего не скажешь».
Мой мозг зовут Эдвард. Он особенно убедителен под метадоном и героином. Мой навигатор по жизни.Я его боюсь. Иногда он рассуждает о том, как был убедителен Гитлер, как быстро свихнулся слабый Ницше и как маразматический Фрейд двигался вперед, хотя его разум был затуманен наркотой.
Эдвард иногда шутил. Например, позвонил маме и сказал, что ее сын умирает. Сын действительно умирал. От оргазма. Его просто уделала азиатскаяпроститутка. Брала она немного, наверное, потому что работала на улице не так давно.
Мама кричала в трубку, что я мерзавец. Я ничего не понимал. Яже умираю, почему она кричит?! Мой мозг был возмущен и, крикнув ей, что она редкостная дрянь, положил трубку.
Я позвонил ей на следующий день и извинился за Эдварда.
- Кто такой Эдвард? – спросила она уставшим голосом.
- Мой мозг, – ответил я.
- У тебя нет мозга, – спокойно сказала мама и повесила трубку.
Я удивился. Что – то во мне выключилось. Я оделся и спустился вниз. Вышел на улицу. Была уже осень. Побрел в центральный парк. Эдвард кричал мне, что надо вернуться обратно, что меня здесь прикончат местные бомжи и изнасилуют, а потом еще крысы будут глумиться над моим телом. Мне 22,а мой мозг говорит мне такие гадости. На следующий день я дал объявление в газету о продаже своей однокомнатной квартиры в Нью-Йорке и решил лететь домой.
Позвонил маме. Она обрадовалась и сказала, что мой мозг снова ожил. Я ответил, что Эдварду будет сложно привыкнуть к новой жизни.
Нет, нет. Он мне иногда шептал, что нужно уехать еще дальше.Накупить наркотиков и алкоголя, вызвать шлюх. Устроить хаос, что – нибудь взорвать или ограбить.
Я спешил заткнуть Эдварда и натягивал шапку, но так егоголос еще острее проникал в мои уши.
А с Евой я познакомился в самолете. Она такая помятая, как та азиатская шлюха после 5-часового марафона. Может, она тоже трахалась с кем - то в самолете?
При выходе я схватил ее за плечо. Она резко обернулась и ударила меня.
- Ты что себе позволяешь, болван?! – крикнула она.
В тот момент Эдвард замолчал и больше я его никогда неслышал. Зато заговорило сердце.
Его зовут Миссури. Оно еще не определилось с полом.Сердце оно на то и сердце, чтобы не понимать очевидного. Запутало меня. Я спалс мужчинами и женщинами, получал за ночь деньги. Хорошие деньги за плохие поступки.Получал наркотики за оральный контакт. А тут чертова помятая дрянь, бьющая меня по лицу влюбила в себя Миссури. Миссури сказал мне, что все же он мальчик и запретил мне более общаться с мужчинами и тем более спать с ними.
Ева юрист. Хороший специалист. Катается по всему миру, что-то там заключает и с кем-то там сотрудничает. Мне в принципе на это все плевать. Не плевать на грудь, задницу и умение смеяться над моими тупыми шутками. Не знаю,за что она меня полюбила. Наверное, за харизму, как говорит моя мама.
- Больше тебя не за что любить. Ты подонок.
- Вот как раз за подонка она меня и любит, мама. Хорошие девочки в восторге от плохих мальчиков.
-Женись на ней, пусть она поможет тебе с работой. Она родит тебе детей. Ты поймешь, наконец, что такое счастье…
Мы переехали в отдельную квартиру. Спали вместе, ели вместе,читали одно и то же, смотрели вместе кино, даже мылись вместе и, иногда, она позволяла себе при мне писать.
Кто-то из великих позволил себе сказать, что если тебе не стыдно испражняться при любимом человеке, а ему не неприятно все это слышать и видеть, это и есть истинная любовь.
Любовь, построенная на дерьме и всеобъемлющем доверии.
Ева сделала аборт. Она не советовалась со мной. Залетела,когда переспала со мной в полунаркотическом бреду. Я немного подсадил ее на экстази. Потом она одумалась и взяла себя в руки. Запретила эту дрянь в доме. Я спросил, а как же кокаин. Она расплакалась и ушла.
- Ты не можешь жить с ней в мире?
- Мам, какой может быть мир с женщиной, которая сделала аборт?
- Это ее ошибка. Я уверена, ей тоже нелегко.
- Она смеется на своих светских вечеринках, как чертова лошадь.
- Прости ее.
- А ты простила отца?
- Не вспоминай об этом ублюдке!
- Тогда почему я должен прощать женщину, которая тоже пожелал смерти моему ребенку?
Мама замолчала.
Я не бросил наркотики. Работал в одной рекламной фирме.Зарабатывал немного, но хоть где-то мог укрыться от глаз Евы.
Миссури замолчал. Я долго пытался вызвать его на откровенныйразговор, но он так и не откликнулся. Было уже поздно. Он не бился сильнее,когда она лезла мне в штаны. Когда делала мне минет, Миссури также молчал. Страх-этото, что творилось со мной. Я не понимал, живо ли мое сердце и снова я чувствовал,как оно теряет пол.
«Страшное дело - не чувствовать тело».
А еще через год Ева собрала чемоданы и ушла. Не знаю, чемона мотивировала свой поступок, ведь любила она меня также сильно, как и раньше. Но в ней словно что-то треснуло. Я, конечно, чувствовал свою вину. Я надломил ее. Даже, может быть, сломал ей жизнь.
Я не воспринимал ее как жену, как мать моих будущих детей. Она просто женщина, с которой я провожу ночи и читаю книги. С которой иногда хожу в театр и с которой когда то вдыхал кокаин.
- Ева умная женщина. Еве уже долбанных 27 лет. Еве нужна семья. А ты чертов дурак, который ничего не может сделать!
- Мама, ты правда думаешь, что она и есть моя жизнь?
- Нет, я думаю, что она спасет тебя от смерти.
Через неделю Ева вернулась. Через месяц сказала, что беременна.Не от меня. Что переспала с кем-то еще когда мы были вместе. Поэтому и ушла. Я сказал, что мне без разницы, кто отец ребенка.
- Мама будет счастлива.
- Мама?
-Да. Мама. Это она сказала, чтобы я тебя вернул.
- Но…
- Не говори ничего. Мне впервые спокойно.
Когда я впервые взял на руки Милу, ее искривленное в младенческой истерике лицо вдруг прояснилось и она успокоилась. Я улыбнулся. Миссури вдруг сказало мне:
- Вот кого я люблю больше всего…А все твои шлюхи не достойны той женщины, которая подарила тебе эту любовь…
Я больше не принимал наркотики, не пил. Работа, дом. Театр повыходным. Прогулки с коляской.
Я шел к матери. Она впервые должна увидеть Милу. Пока шел, вспоминал Центральный парк и пьяные оргии. Мне стало стыдно. Я остановился, взял Милу на руки, сел на скамейку и заплакал. До матери оставалось несколько метров.
Вот ее могила. Живые цветы. Снимок красивой женщины.
Миссури вдруг зашептало:
-Может стоит дать ей любовь посмертно?
Я подошел к памятнику и поцеловал снимок.
- Спасибо. Я счастлив.
- Я знаю. Я сама это испытала. Я знаю. Что такое счастье. Сердце тоже знает. И мозг твой тоже скоро смирится. И заговорит с тобой.
Я улыбнулся. Ева проснулась. Осень шептала деревьям колыбельную.Сухо, тепло.
Невесомость чувств.
Моя мама скончалась через год после смерти сестры. Но она всегда была для меня живой. Я всегда представлял, чтобы сделал она, если быбыла рядом со мной. Я сам воспитывал себя за мать. Сам себя наказывал. Убегал сам от себя.
Это я швырнул в отца утюг, я сам пришел в психиатрическуюклинику и попросил вылечить меня, сам просил показывать всех своих девушек справки, что они не заразны. Сам себе говорил, что плохо и что хорошо. Потому что если нет никого рядом, то кто тебе будет помогать, кроме тебя самого?
Я ценил все то, что дала мне мама, пусть даже я все это дал себе сам.
«Без утраты времени и скоротечности жизни, без права на ошибку и права на ее исправление, без скорби и сожаления, без героина и алкоголя, без тебя именя, без дочери и сына, без отца и матери, без мужа и жены нет ничего в этом мире, кроме забвения. Это говорю тебе я, Эдвард - твой любимый воспаленный и больной раком мозг. Прощай…»