Итак, всё идёт по заранее намеченной программе.
Разговор с кагэбэшниками оказался немного короче, чем я ожидал, но это даже хорошо. В запасе есть 20-25 минут, и их придётся провести в этом одноместном изоляторе. Ровно в 18.40 состоится моё запрограммированное перемещение из моего города в Москву, правда, в рамках одного времени. Я перемещусь только в пространстве, телепортируюсь, так сказать, а это ещё более приятно, чем перемещение по времени.
Гораздо хуже было бы, если кагэбэшники затянули бы мой допрос. Я бы просто мгновенно исчез из их кабинета, и даже не представляю, как они себя тогда бы повели. С ума бы сошли, наверное.
Сейчас они, конечно, докладывают, куда следует, вызывают нужных им специалистов. Как-никак, такой беспардонно наглый антисоветчик в их руках — событие для областного управления КГБ. Психиатр, во всяком случае, должен будет прийти уже сегодня к 9 часам вечера. Его уже вызвал по телефону Виталий Степанович Марухин, начальник областного управления КГБ. Пусть вызывает... То-то удивятся они все, когда не обнаружат меня в этом изоляторе...
Хороший он всё-таки мужик, этот Виталий Степанович. Его-то обижать мне хотелось менее всего. Но эта схема «плохой следователь - хороший следователь» очень хорошо знакома нам по ещё не снятому в 1970 году фильму «Место встречи изменить нельзя».
Зря они также надеялись, что я не догадаюсь о записи моего голоса на магнитофон. Видеокамер-то ещё не было... А не то они бы меня и засняли вдобавок. На киноплёнку. Но это к слову.
Плейер и видеокассету я захватил с собой. Это не значит, что их у меня предварительно не отбирали. Отобрали — да ещё как! Но программой было задано, что в миг моего перемещения в Москву они снова окажутся у меня в карманах, в какой бы надёжный сейф их перед этим ни заперли. «АиФ» решил подарить работникам моего областного КГБ — они там много чего найдут любопытного.
В Москве немного прохладнее, так что в пиджаке — самый раз.
Тот лес, в котором я очутился, назывался Битцевским лесопарком. Кажется, никто не видел моего появления. Хотя вон тот парень, что сидит на брёвнышке и читает книгу, вполне мог это заметить. Надо подойти к нему и проверить — заметил или нет.
— Читаешь? — спрашиваю, подходя, шагов за пять до моего будущего собеседника.
— Читам, — ответил парень. На вид ему было никак не больше двадцати.
— К экзаменам готовишься?
— Поздравь, дружище! Сдал уже. На отлично!
— Молодчина! — сказал я ему и, подав руку, представился.
— Егор, — представился он мне. — Зачем с наушниками по лесу ходишь?
А я и не замечал, что у меня на шее наушники, а в кармане плейер.
— Как зачем? — не растерялся я. — Музыку слушать. А вот ты-то, Егор, что в лесу книги читаешь? Что у тебя за книга?
Он показал. Книга называлась «Катастрофа» и рассказывала о событиях Великой Отечественной войны, а именно — о разгроме армии Паулюса под Сталинградом.
— В общаге не больно-то почитаешь, там шумно сейчас, — признался он.
— Так ты не московский?
— Я липецкий. Из липецкой области, — пояснил мой новый друг.
На титульной странице книги были какие-то цифры и фамилия «Дроботов». Я спросил:
— Твоя, что-ли, фамилия?
— Брат старший из армии вернулся, эту книженцию мне подкинул. Из корабельной библиотечки. Командир подарил. А фамилия, конечно, у нас одна и та же.
— Интересно?
— Вполне, — ответил Егор. — А ты, как наш институтский стенгазетчик, всё выспрашиваешь. Журналист что-ли?
Я собрался было ответить, но он перебил:
— Интересная у тебя музыка, друг. На батарейках?
Я вынул из кармана пиджака и показал парню аудиоплейер. Он разглядывал его с неподдельным интересом.
— Любопытная вещь, заграничная.
— Японская, — уточнил я.
— Так у тебя, что, родители — дипломаты? Такие дорогие вещи имеешь...
— Ну, не такая уж дорогая это вещь, — немного потерял я над собой контроль. — Я купил эту штуку на ВДНХа ещё в девяносто шестом, кажется, за двести девяносто тысяч.
— За скоко!? — присвистнул Дроботов.
— Ладно, друг, не обращай внимания на мои шутки, — вывернулся я, подумав, что хорошо ещё он не спросил, где это — в девяносто шестом? Ведь правильнее было бы спросить — когда?
Дроботов встал.
— У тебя часов с собой нет? — спросил он.
— С собой — нет, — признался я. — Но уже семь вечера есть.
Я тоже встал, и мы неспеша пошли по лесопарковой дорожке. Часто навстречу попадались прогуливающие москвичи, особенно много с детьми.
— Понимаешь, какое дело, — немного смущаясь, начал говорить Егор, — мне неудобно тебя просить.
— О чём? — перебил его я.
— Мне очень сильно нравится одна девушка...
— А ты ей не очень, да?
— Почти угадал. Так вот, мне нужно произвести на неё неизгладимое впечатление, но не знаю, чем и как. Я вот подумал — не одолжишь ли ты мне на время эту свою музыку? На пару деньков...
— Да я бы с удовольствием, друг... Только с этим могут возникнуть некоторые затруднения...
— Ты где живешь? В Чертаново? Или в Беляево?
— С чего ты взял, Егор? — удивился я. — С чего ты взял, что я вообще живу в Москве?
— Тоже в столицу на учёбу приехал? Издалека?
— Издалека, приятель. Из такого далёка, что и самому подумать страшно.
— А проблемы какие с музыкой? Если нужно, я заплачу. Оставлю тебе в залог рублей двадцать... или тридцать.
— Проблемы такие, что слушать эту музыку можно только в наушниках, — я раскрыл плейер, достал оттуда кассету и пояснил. — Это компакт-кассета. Если у тебя дома или в общаге есть катушечный магнитофон «Яуза» или другой такой же, то эта кассета ни в коем случае к ним не подойдёт.
— Да я не дурак, сам понимаю. Дорогая импортная вещь. Новинка, поди. Я и прошу-то у тебя не одну кассету, а с аппаратом. Хочешь, паспорт в залог оставлю? Мне бы только Ленку музыкой удивить, а наушники она наденет с удовольствием...
— Паспорт твой мне не нужен, к тому же это не разрешается — закладывать паспорта. А что насчёт музыки, то едва ли такая музыка понравится твоей девушке.
— Необычная что-ли, иностранная музыка-то?
— Почему иностранная? Наша, русская. Можешь сам послушать, — и я помог ему осторожно надеть наушники.
Я решил, что в запасе есть ещё около двух часов, пока мои кагэбэшники информируют Ю. В. Андропова сначала о моём задержании, затем о загадочном и необъяснимом исчезновении, и тот будет психологически готов к моему появлению. Так почему бы не провести это время с красивым и умным советским парнем?
Девушка пела в этих наушниках, и хоть я её не слышал, но знал, что именно она поёт. Первая песня — «Никогда» — уже произвела на моего нового знакомого крепкое впечатление. Но слов в ней было мало, больше музыки. Во второй же песне слов было побольше, и девушка пела в буддийском стиле, множество раз повторяя «Я ворона, я ворона».
Отслушав её, мой новый друг задумался и даже обо что-то споткнулся, но не упал. Я остановил движение плёнки.
— Ну как? — спросил я. — Думаешь, твоей Ленке понравится сравнение её с вороной.
— Кто композитор, интересно, у такой необычной музыки? — улыбнулся Егор.
— Сейчас я дам тебе послушать и композитора. Он ещё и поёт.
Следующая песня оказалась столь же необычной для ушей этого советского парня, как и две первые.
«Где-то рядом ты
Где-то рядом, но тебя не вижу
Подойди ко мне, я ведь не обижу
Разлетелись так
Как уходят разные дороги
Не смотри назад — там одни тревоги...» — начал петь человек из наушников. А потом разразился куплетом, наяривая совершенно козлиным голосом:
«Беги по небу...
беги по не-бу-у-у-у-у
беги по небу-у-у
Только-только не упади-и-и...»
Егор слушал с необычайно сосредоточенным видом, но не заметил, как под конец песни сам начал губами молча повторять это козлиное «Беги по небу-у-у...».
Песня закончилась.
— Какие-то необычные песни! Никогда таких не слышал, даже по радио. А что ещё у тебя записано? — спросил посерьёзневший Дроботов.
— Тебе что-нибудь поромантичнее, да? — спросил я.
— Пожалуй, — согласился он.
Я включил.
Парень из наушников, другой, не тот, что «Беги по небу», пел романтичную песню:
Осталось пять минут, мне пора уже идти
Курят и молчат мои друзья
Знаю, что поймут то, что ты должна прийти
Непременно проводить меня...
Ведь я еду далеко, мне там будет нелегко
Как в степи голодной птице
Собирать жизнь по крупицам
Еду не боюсь, что обратно не вернусь
Мне б обнять тебя покрепче
Хоть на миг, но стало б легче
И сплошняком припев:
Только пять ми-инут, осталось пять минут
На перроне... на перроне, у вагона... у вагона, только пять минут...
Было видно, что эта песня оказалась Егору ближе и понятней предыдущих. Он снял наушники и сказал:
— Тоже ни разу в жизни не слышал. А в женском исполнении что-нибудь ещё есть?
— Да пожалуйста, — ответил я, перевернул кассету другой стороной и велел ему вновь надеть наушники.
На сей раз девушка энергично пела:
Свет твоего окна для меня погас стало вдруг темно
И стало все равно есть он или нет тот волшебный свет
Свет твоего окна свет моей любви боль моей любви
Ты отпусти меня ты отпусти меня-а-а-а - а-а-а
И больше не зови не зови не зови
Осень осень лес остыл и листья сбросил
И лихой ветер гонит их за мной
Осень осень ну давай у листьев спросим
Где он май? вечный май...
Дроботов прервал песню, не дослушав, после первого же куплета.
— Не понимаю, приятель, откуда ты такие песни берёшь?
— Слушай дальше, Егор. Если я скажу откуда, ты всё равно мне не поверишь.
Мы неспешно шли по дорожке и вышли на открытое место. Не так уж далеко были видны многоэтажные дома. Я не прерывал Егора, и он продолжал слушать.
После осенней песни другая певица пела:
Другая женщина...
Другая женщина-а..
Другая женщина у тебя!
Я знал наизусть всё, что было записано на этой кассете. По лицу Егора было видно, что это хоть и необычная музыка, но она ему нравится.
После «Другой женщины» другой романтичный парень пел:
Я жил по старинной привычке,
И свой ритуал не менял.
Но стал целый мир для меня безразличным,
Когда я тебя потерял.
Я жил не святой, не провидец,
Кутил и тебе изменял.
Всех женщин я до смерти возненавидел,
Когда я тебя потерял.
И припев:
Позови меня в ночи приду,
А прогонишь прочь с ума сойду.
Всех из памяти сотру друзей,
Лишь бы ты всегда была моей.
— Есть чему позавидовать, — признался Егор в перерыве между песнями.
После такой возвышенно-торжественной песни, как «Позови меня в ночи», зрелый мужчина грустно пел под гитару:
Здравствуй, чужая милая
Та, что была моей
Как же мне не любить тебя
До самых последних дней
Жалко, что не смогли мы
Не сберегли с тобой
Всё, что зовут любовью
Что стоит нам жизни той
Прошлое не воротится
И не поможет слеза
Поцеловать мне хочется
Дочки твоей глаза
Здравствуй, чужая милая
Радость мечты моей
Мне же не разлюбить тебя
До самых последних дней
Болью ведь отзовётся
Осень нам дружбы той
Может, о ней придётся
Нам пожалеть весной
— Да, хорошая музыка, — сказал Дроботов и снял наушники. Концерт окончен. Мы подошли к автобусной остановке. — Были бы деньги, я бы и полста не пожалел, купил бы у тебя этот магнитофончик. Ну, тебе куда теперь?
— Мне в центр, — сказал я. — Там у меня назначена встреча с одним интересным человеком.
— С девушкой? — спросил Егор, улыбнувшись.
— Нет, не угадал. С одним взрослым и важным дяденькой. Он, наверное, уже меня ждёт.
— С деканом что-ли? — предположил Егор, но я оставил это без ответа. — Ну а мне на Таганку. Так что нам пока по пути. До метро, во всяком случае.
Мы сели в автобус, и тут то я вспомнил, что не взял с собой хоть немного медной советской мелочи, чтобы заплатить за проезд. Монеты этой категории имелись у меня ещё со времён распада Советского Союза в достаточном количестве.
В автобусе, как я сразу обратил внимание, не было кондуктора, зато имелась билетная касса, и каждый пассажир кидал в неё монетку и сам отрывал себе билет. Неслыханный уровень доверия к гражданам! А если кто оторвёт билет, не заплатив за него?
Но платили все, в том числе и Егор. Я сел с ним рядом и тихонько сказал:
— Слушай, Егор. Понимаешь, у меня совсем нет советских денег. Забыл с собой взять.
Он заплатил, но очень удивлённо посмотрел на меня. Имеешь, мол, такие дорогие вещи при себе, и нет денег. Это странно.
— Я тебе потом, может быть, объясню, почему у меня их сейчас нет. И на метро тоже нет, придётся тебе за меня пятак заплатить. Зато я тебе обещаю — этот магнитофончик будет твой. Вместе с кассетой. Это не бог весть какая недоступная вещь для меня. Я тебе его сегодня подарю. На площади Дзержинского, в половине двенадцатого вечера. Ты мне веришь?
Он помолчал и ответил:
— Прямо не знаю, что сказать. Ты что, миллионер что ли, дарить такие вещи? Я же у тебя на время попросил...
— Ну, ты сможешь прийти пол-двенадцатого на Дзержинского? — настаивал я.
— А почему именно туда?
Этого вопроса следовало ожидать.
— Это неважно, — выкрутился я. — Давай тогда на площади Революции или где тебе удобно. На Таганке, например.
— У нас общага с 23-х часов на замке. У вас разве не так? Как я пойду так поздно?
Я ломал голову, как поступить. Тем временем, мы подъехали к одной из конечных на тот момент станций московского метро — «Новые Черёмушки». Автобус был уже наполнен людьми достаточно плотно. Почти всю дорогу пассажиры заполняли салон, но мало кто покидал автобус. А теперь, у метро, все должны были выйти.
«Ладно, обойдутся мои милые кагэбэшники без эстрадной музыки 90-х годов» — решил, наконец, я, и сказал попутчику:
— Егор, я тебе дарю этот плейер прямо сейчас. Энергии батареек должно хватить примерно на месяц.
Егор смущался и не соглашался.
— Давай я тебе хоть двадцатку заплачу, — предложил он в вестибюле метро. — Или лучше так сделаем: я тебе сейчас дам десятку, а через три дня верну магнитофон хоть на Красной площади, хоть на площади Революции. И десятку назад не попрошу, ты не думай, что это залог.
Он полез в карман за деньгами.
— Я тебе и адрес общежития оставлю, чтобы ты знал, где меня искать, если что, — добавил Дроботов.
— Нет, Егор, ты сейчас достанешь из своего кармана только две пятикопеечные монеты и заплатишь за меня и за себя. Больше от тебя ничего не требуется. Плейер я тебе дарю не от болезненной щедрости, а из симпатии к тебе. Я сразу вижу — ты замечательный советский парень, мне было очень приятно провести с тобой это время.
— Ты так говоришь, — заметил Егор, — будто ты сам парень не советский.
Я решил промолчать.
— Пошли лучше со мной в общагу, я у ребят займу, рублей сорок тебе отдам, — сказал Егор. Я согласился.
Мы ехали в метро с пересадкой на кольцевой линии. Народу в вагоне было много. Сам вагон с кожанными диванами и жёлтыми плафонами светильников был мне знаком — в раннем детстве я посещал Москву и катался в метрополитене. Не один, конечно, с мамой. Даже в девяностые годы на сокольнической линии ещё оставалось немало таких старых составов.
Особенно приятно было вспомнить аппараты для размена мелочи, стоявшие на каждой станции. Опускаешь в него 20-копеечную монету, и аппарат даёт тебе четыре пятикопеечных. Есть аппараты для 15-копеечных, и для 10-копеечных. Была бы у меня с собой советская мелочь — не удержался бы, разменял с десяток монет.
А вот что заметно было сразу, так это всякое отсутствие коммерческой рекламы. Только схема метро могла украсить в то время внутренность вагона.
От станции «Таганская» до общаги идти было минут десять.
В общежитие мы прошли свободно, Егор сказал вахтёру, что я с ним.
У себя в комнате Егор застал лишь одного сокурсника, хотя кроватей имелось в помещении шесть штук.
— А где остальные? — спросил Егор.
— Уехали ещё час назад в Загорск, — ответил сокурсник.
Егор занял у него двадцать рублей, мне отдал тридцать. Я показал, как пользоваться этим японским «магнитофончиком». Потом спросил:
— Егор, где у вас тут туалет?
— В конце коридора, справа, — показал он.
Я зашёл в помещение, заперся. Деньги положил под газету на подоконнике. Я знал, что Егор тоже хочет отлить. И следующим после меня сюда войдёт он. И найдёт эти деньги. Негоже мне так зарабатывать на бедных студентах, сбывая старую по меркам 2004 года аудиотехнику. Тем паче, что в своём 21-м веке мне на советские деньги ничто не купить.
Я достал из кармана гелиевую авторучку и на каком-то тетрадном листке, видимо, приготовленном для дальнейшего использования вместо туалетной бумаги, начертал:
«Егор, я человек из будущего, из 21 века. Хочешь — поверь, а хочешь — сочти за шутку. Магнитофончик тоже из наших времён. И деньги твои мне не нужны — у нас другие деньги и совсем другая жизнь. Меня не ищи — я для тебя исчез, очевидно, навсегда. И не удивляйся ничему — что есть сейчас и что случится в будущем».
Для меня настал ответственный момент. Сейчас я исчезну в туалете этого общежития и появлюсь тоже в туалете в здании КГБ СССР на площади Дзержинского. Ведь свободно зайти в это здание постороннему нельзя.
Егор же, подождав минут пять, сначала постучится, потом, не получив ответа, толкнёт дверь, сломает задвижку и с изумлением обнаружит, что меня в туалете нет.
Хороший парень. Умный, образованный, приехал в столицу учиться. Он и понятия не имеет о гомосексуализме, и бутылка пива смотрелась бы в его руках неестественно. У него в руках была книга, пусть не самая интересная в СССР, но книга, а не пиво. Здоровый во всех отношениях советский юноша. Какая судьба его ждёт в конце двадцатого — начале двадцать первого столетий?
2004 год.
Продолжение следует...