Она любила его то ли три дня, то ли три месяца. Давно это было, всего уж не припомнить. Тогда, в те дни, пьяненькая, в пасхальную ночь бежала в церковь, глотая стыдные слезы, о чем хотела просить, о чем молила - теперь и не вспомнить. Одно слово – дурочка. Ну и ладно, время прошло, все встало на свои места. Он же ветреный, непостоянный, молодой, нахальный. Придет – уйдет, да и бог с ним, лишь бы был. И не ясно, что же это: любовь-нелюбовь, а может, еще что? И всяко-разное случалось за это время. И дети рождались и уходили в неизбежное... А он со странной настойчивостью возвращался, обнимал жарко, дышал хмельными губами в ухо. Оглушал одной фразой «моя девочка». И кружилась у нее голова, и крепче прижимала она к себе его непутевую голову. И прилетела к ней однажды птичка, так себе птичка, невеличка. Засвистела неистово, расчирикалась « ах, ах, не верь ему, ах, ах, он обманщик, ах, ах, он ветреник, ах, ах, ты у него не одна». И чирикает, бедняжечка, никак угомониться не может. А она вдруг расстроилась. Руками сердечко прикрывает, чтоб не поранила птичка, и молвить-то толком ничего не может, все причитает «ну зачем ты так, ну зачем, ну зачем, за что …» И задумалась, дурочка, а как же, а что же? А дальше то будет? Притаилась, прислушивается, что там внутри происходит, впустить ли его в свою жизнь опять, а может, ну его? А сама-то с телефона глаз не сводит. Ждет: позвонит – не позвонит, и что говорить тогда? А он, нахальный, непутевый, пьяненький, пришел, расположился в ее жизни как на диване и снова хмельными губами обжигает шейку, и бормочет что-то смешное ласково. А дурочке только того и надо - и снова крепче прижимает к груди его непутевую голову. И махнула она рукой на него: да пусть уже будет, на птичку: пусть себе поет что хочет, да и на себя: а что будет - то и будет.
Так и живет, одно слово – дурочка.