- Не выдумывай того, чего нет, - она постепенно переходила на повышенный тон, давая понять, что так просто разговор не закончится. – Я творческий человек. Мало ли, что я пишу. Из одной фразы, одного человека, случайно встреченного на улице, в моей голове рождаются целые образы, целые сюжеты. Но всё это только.в.моей.голове. Как тебе еще объяснить!
Ее черные кудрявые волосы торчали в разные стороны, как было всегда, когда она злилась. Ему вообще казалось, что ее волосы – это отдельный живой организм. Как у Медузы Горгоны. Про эту Горгону он узнал от нее. Стоило ей в разговоре употребить имя какого-нибудь известного человека, или название произведения, или персонажа и увидеть его непонимающий взгляд, она тут же с удовольствием принималась рассказывать. Она ни разу не смеялась над его незнанием. Она рассказывала интересно, и в такие минуты он жалел, что ему нечего ей рассказать. Неужели она будет слушать про поперечный и продольный профиль, про земляное полотно, про полосу отвода. Нет, он любил свою работу, ему нравилось строить дороги, он считал это интересным и важным, но… но не для нее.
Она все говорила, говорила… Похоже, он задел какую-то больную точку. Нерв, который нельзя трогать – ее творчество.
Его удивляла в ней ее противоречивость – она могла затушить явный скандал еще в зародыше, а могла из одной невинной фразы раздуть целую войну. «Мне необходимы скандалы иногда, понимаешь? Как подпитка. Я от них вдохновляюсь. Это как допинг», - говорила она. Этого он тоже не понимал.
«Просто я цикломитик», - объясняла она тогда по-другому. Цикломитик. Цикломитик. Когда он слышал от нее новое слово, он несколько раз повторял его про себя, а потом еще пару дней активно употреблял в речи, чтобы запомнить получше. «Просто она у меня цикломитик», - говорил он потом своим коллегам.
Нет, один раз она попросила его о помощи. Она писала статью о строительстве объекта, на котором был занят он. Он гордился тогда чрезвычайно, что может показать ей свою работу, он старался изо всех сил рассказывать так же, как она ему рассказывала про великих писателей. Статья вышла, и больше она никогда не возвращалась к теме его работы.
Писала она всегда по ночам. «Я сова», - говорила она. Ему приходилось засыпать под стук клавиш, который ненадолго прерывался, только когда она ходила за кофе. По ночам ему безумно хотелось чувствовать ее рядом, ее тепло, ее дыханье. Он даже смирился с тем, что ее непослушные, излишне самостоятельные волосы лезут ему в нос. Но она засиживалась за ноутбуком до 4 утра. «Хочешь, я буду работать на кухне, чтобы не мешать тебе?». Нет, он не хотел. Так он хотя бы слышит, что она здесь.
- Почему ты не отвечаешь? Ты можешь глаза на меня поднять? Ты вообще слышишь, что я тебе вопрос задала?
Он смотрел на нее невидящим взглядом, как будто только что вынырнул из воды и никак глаза его не привыкнут к этому яркому свету.
- Если бы моя героиня перевозила в желудке героин, ты бы тоже решил, что я так делаю? – уже спокойно повторила она свой вопрос.
То героин. Это другое. Этого я знаю, что не было, это невозможно. А тут я же вижу, что эту фразу я произносил вчера. Я же вижу, что это я. И она от него уходит. Эта твоя героиня от этого твоего героя. Что я должен думать? Я не понимаю. Не понимаю всех этих твоих объяснений. Я очень стараюсь. Но я не понимаю.
Он так и не решился озвучить ей свои мысли.
- Я спать. Ты извини, но я спать.
Он еще долго курил в форточку, пытаясь разобраться. Он хотел сказать ей все, что у него накопилось, он чувствовал, что она поняла бы его, что она помогла бы разобраться, но мысли никак не принимали материальный словесный облик, они лишь манной кашей расползались в его голове.
Его хватило лишь на несколько слов.
«Я просто инжинер. Я не понимаю тебя».
Эту записку она найдет уже утром, прикрепленную к ноутбуку. Машинально исправит «и» на «е» и сядет за новый рассказ, постоянно поправляя волосы, сползающие на лицо.