К своим 50 годам, дядя Коля успел повидать страну. Правда из окон Автозеков и Столыпиных. И за все путешествия и короткие побывки на дому, нажил верную жену, сына и дочь. Которые любили и ждали отца. Отец нужен всем.
Нажил также дядя Коля и туберкулез. И в диспансере, доктор Данилов изучив пациента, распорядился персоналу: "Через недели две станет хуже, переводите в последнюю палату." Медсестра побледнела и кивнула: «Родственников предупредить?»
«Когда переведете,» - холодно заключил врач.
И правда, через дней десять, дядя Коля не только позеленел, осунулся, потерял аппетит и сон, но и боль в груди росла, как вонзённый прут, что сил не было встать.
Перевели.
В палате для безнадежных, находились ещё трое. В первую же бессонную ночь, умер у окна, высохший дед. Но не до него было дяде Коле, и не до дочери с женой, навестивших. Глаза которых были на мокром месте.
В следующую ночь увезли Петровича, который ещё днем шутил, кряхтя, а ночью закашлялся. Так и не вышел из рвущего кашля, а тот часа два разносился по отделению.
Дядя Коля спросил одного оставшегося, ровесника Мишку:
- Кто следующий?
- Кто то. Вон сидит на окне и ждет, чей хребет не выдержит. Завтра узнаем.
- Кто сидит?
Ответа он не получил, но умирать не хотел. Не сделал ничего, чтобы к Богу идти!
Когда ночью грудь сдавило, и прут этот стальной, будь то шевелил кто то, дядя Коля начав терять сознание, почувствовал, что кто то его тянет, тянет в темноту.
Он сопротивлялся как мог, и начал принудительно и глубоко дышать. Дышать! От такого дыхания грудь разрывалась и пришлось помогать всеми диафрагмами. От этого в палате раздавались глубоко скрипящие хрипы.
Он не хотел умирать и не мог больше дышать. Заплакал, зарыдал в весь голос, сквозь слезы, застонал:
«Господи прости. Не готов я к тебе. Всю жизнь прожил не правильно. Завидовал, носил в сердце зависть ко всему, что лучше, чем у меня. Прости. Я то не прощал никого, мстил и наказывал... затаивал на всю жизнь. Прости Господи за то что воровал, врал, бил. Издевался. Смеялся над всем. Проходил мимо чужого горя и радовался. Учил врать и воровать и не сдаваться при этом. А собственном кайфе только думал. Семью забыл, детей даже для отсрочки родил. Всё для себя, и если что кому то, то чтобы мне потом. Никто хорошим словом не вспомнит. Предал я многих и в обидах оставил. Простите меня родные, ну не хочу я сейчас умирать!»
Дядя Коля вспоминал каждого и просил прощения, у каждого и рыдал в голос! Сколько прошло времени не понимал, но он уже перестал хрипеть. Тихо застонал от боли уже в сердце, и затих.
На утро проснувшись, не почувствовал в груди болезненный металл и на грудь непривычно не давит, и хочется пить. Встал и шатаясь, босиком, шагнул до стола. Из окна струился свет. Свет дня. И там шла жизнь. Дядя Коля почувствовал, что хочет воздуха и поесть. Открыл окно, и воздух своими потоками и волнами открывшихся звуков улицы, обволок его и палату.
«А кормить когда будут, жрать охота нет сил!» - дрожащим но уверенным голосом спросил он.
«Ты что в окно каяться теперь собрался?» - шутил сидя на кровати Мишка. «Я вчера тоже всю свою жизнь перемотал и тоже прям жрать хочу…» И они рассмеялись.п
Медсестра подошла к доктору Данилову и доложила, что Ермашенко и Степанов из последней палаты, просят есть и веселятся.
«Еще раз попросят, переводите в обычную и на общее обследование.» - улыбнувшись распорядился врач.
И они попросили, и не раз.