...И будильник так тикает в тишине,
точно дом через десять минут взорвется.
И. Бродский
Тиканье часов раздражало. Давило на уши. Пугало. Во всем доме не было слышно ни единого звука, кроме этого сводящего с ума тиканья.
Ей уже казалось, что тиканье исходит не снаружи, а изнутри, что оно зарождается в ее голове и что никогда ей уже не избавиться от этого звука.
Мысли, мимолетом появлявшиеся в голове, исчезали, спугнутые этим тиканьем, и ей никак не удавалось за них зацепиться.
Самое время разобрать все свои страхи и проблемы, но, вопреки поговорке, мудренее было вовсе не утро, мудрой была ночь. Она уменьшила все, казавшееся днем таким важным, таким тревожащим, таким неразрешимым, до размеров песчинок.
Ночь торжествовала. Ночь чувствовала свою силу. Ночь повелевала. Такими ночами люди сходят с ума и бросаются из окон. Такими ночами Она осознает, что не может без того, кого выгнала вчера. Такими ночами Он понимает, что готов меняться ради той, от которой ушел, хлопнув дверью. И Она возвращает, и Он возвращается; и люди становятся сумасшедшими и самоубийцами. Уже наутро Она понимает, что ничего не изменилось, и Он не изменился; и Он понимает, что ему хорошо и так, и все сначала… Но это будет только утром, а сейчас…
Таким ночами если расстаются, то навсегда. Таким ночами надо крепко держаться за тех, кто рядом, изо всех сил.
Такими ночами надо крепко держаться за подоконник.
Кто-то в окне напротив дымил в форточку. Единственное светящееся окно в доме напротив. Может, этот кто-то думает о том же. А может, этот кто-то и есть самоубийца. Или сумасшедший. Или он сейчас больше всего на свете ждет звонка и ждет, что голос в трубке скажет ему устало: «Возвращайся».
Ночь с этим проклятым тиканьем были явно заодно. Они руководили мыслями. Вокруг не было ничего обыденного. Все привычные, родные, домашние вещи казались чужими. И квартира. И окно. И сама себе казалась чужой. И почему-то подумалось, что только тот кто-то в окне ее понимает. И знает, о чем она думает. И она решила, что ничего с ней не случится, только пока она видит того человека в окне. Если он уйдет, произойдет что-то страшное. Разожмутся пальцы, сжимающие подоконник, и окно распахнется само собой. И ночь сама скажет, что делать дальше.
Ночь хохотала. Неспящая держалась за подоконник. Кто-то курил в окне.
Паника захватывала откуда-то изнутри. Больше всего хотелось кричать, бежать, прятаться. Пальцы сжимали подоконник, глаза, не мигая, следили за кем-то напротив.
Не существовало ничего. Только эта тяжелая ночь. Только этот подоконник. Только этот курящий напротив.
Казалось совершенно нереальным, что в этом доме живут люди, что с утра они пойдут по своим делам. Существует ли вообще этот дом, потому что она сейчас существует как-то отдельно от него. Нет детей, сопящих в квартире справа, нет вечно ссорящихся соседей сверху, нет счастливой пары молодоженов снизу. Ничего нет. Нигде сейчас никто не рождается и не умирает. Никаких событий нет. Никакого мира нет.
Она осознала это, и ей стало по-настоящему страшно.
Тиканье нарастало, стало просто угрожающим, таким, кажется, громким, что сейчас все окружающее рухнет, рассыплется на тысячи осколков, и она сама тоже рассыплется, и не разобрать будет, где осколки от нее, а где от хрустальной вазы, да и некому будет разбирать…
Оно нарастает, нарастает…
Ночь сжимается вокруг плотным кольцом…
Маленькая светящаяся точка выпрыгнула из форточки напротив и погасла. Окно стало темным и моментально слилось со всеми остальными окнами.
Она закрыла глаза. Сейчас разожмутся пальцы. Сейчас начнет открываться окно. Сейчас. Сейчас.
Внизу истошно взвыла сигнализация.
Она вздрогнула и открыла глаза.
Вопил старенький соседский «Мерс».
Сейчас проснется весь дом. Дом, который снова обрел свое значение. Все люди, все вещи снова стали реальными. Реальны эти деревья за окном, и соседи, и вспомнились все события дня и снова стали важны все проблемы. Сигнализация вопила. Тиканье совершенно потерялось в этом шуме.
Ночь сдалась и разжала свои тиски.
Страшно захотелось спать.