НИКАНОР ШУЛЬГИН И КАЗАНСКОЕ ГОСУДАРСТВО 400 ЛЕТ НАЗАД
ГЛАВА 9
ДЕЛО НИКАНОРА ШУЛЬГИНА: ОТ ПРЕЗУМПЦИИ ВИНОВНОСТИ К ИСТОРИЧЕСКОМУ АНАЛИЗУ
По мере того, как Смутное время всё больше становилось делом прошлого, происходил обыденный процесс конструирования памяти о нём. События и персоналии начала XVII века осмыслялись потомками, получали соответствующие оценки, изглаживались из памяти или, напротив, обрастали дополнительными подробностями. Восприятие Смуты на каждом этапе, зависело от господствовавшей в русском обществе государственной идеологии.
На протяжении всей эпохи Романовых Смутное время рассматривалось как драматичная предыстория этого царствования, а постепенный выход страны из кризиса после 1613 года служил для потомков Михаила Федоровича основой легитимности. Водоворот противоречивых фактов и изменчивых судеб систематизировался методом, который дожил и до наших дней: всё что было связано с деятельностью самозванцев и польско-литовских интервентов – осуждалось, а всё, что противодействовало самозванцам и интервентам, либо способствовало установлению новой законной власти – находило почётное место в официальной идеологии. В эту схему отлично укладывалась история Минина и Пожарского, чудным образом удалившихся в тень, после избрания законного царя. К этой же схеме добавлялись патриотические мифы вроде истории Ивана Сусанина. Деятельность Ляпунова при этом представлялась лишь неудачным «первым блином», а факты типа тушинского патриаршества Филарета Романова не особо афишировались.
События в Царстве Казанском и личность его слишком самостоятельного правителя также оказались не самым подходящим сюжетом для этого исторического повествования, а потому получили третьестепенное значение. Там же, где всё-таки всплывало имя Никанора Шульгина, неизменно звучали негативные оценки. Можно даже говорить о сложившейся презумпции виновности, когда любые его действия рассматриваются как вредные.
Пальма первенства здесь принадлежит «Новому летописцу», для авторов которого Никанор однозначно – вор и заводчик Смуты. По его наущению убивают Бельского, который вместо привычного амплуа смутьяна, представляется как самый благонамеренный легитимист. Шульгин радуется, «что Москва за Литвою» и вступает в «недобрый совет» с Биркиным. Его войска творят земскому делу «многую пакость». Даже после избрания царя Михаила он «хотел по-прежнему воровать» [6]. Хотя источники, современные деятельности Шульгина, не знают таких оценок, концентрированный негатив официальной летописи Романовых сильно повлиял на историков будущего.
Той же нити повествования в целом придерживалась классическая русская историография XIX века. В центре её внимания находились события вокруг верховной московской власти. Казанские дела являлись лишь в эпизодах, где-то совсем с краю и после событий в Великом Новгороде и Пскове. И у Соловьёва и у Костомарова Никанор Шульгин преподносится в духе «Нового летописца». Более сбалансированную позицию можно найти у Платонова в «Очерках по истории Смуты», но и для него это совсем не приоритетная тема.
В 1891 году увидела свет книга Николая Павловича Загоскина «Казанский край в Смутное время» – первое подробное исследование регионального аспекта Смуты. Казанский историк стремился рассказать о событиях начала XVII века в Царстве Казанском в тесной связи с общероссийскими процессами. Однако, приняв господствовавший способ рассказывать о Смутном времени, Загоскин занял гиперкритическую позицию в отношении Казани. Казанцы в глазах эмоционального автора никак не дотягивали до высшей пробы Минина и Пожарского, и за эту «вину» автор не знал к ним никакой пощады. С первых же минут великого кризиса казанская администрация действовала нерешительно и неудачно. Рассуждая о войне между казанцами и тушинцами, историк в Николае Павловиче словно обратился тренером, который отчитывает воспитанника за инертность и малоподвижность. Даже воодушевившая современников виктория под Бурундуками – слабое достижение, сонное хождение по своей половине поля [3, с.122].
Никанор Шульгин Загоскина – это «хитрый и пронырливый дьяк» [3, с.122], беспринципный делец, балаганная пародия не то на Цезаря, не то на Наполеона. Относительно его целей Загоскин один раз и навсегда заявляет свою позицию. Шульгин собирался «создать при посредстве персидского шаха, казаков и мусульманского населения края, особое понизовое государство под главенством Лжедмитрия. Когда же факт гибели последнего стал известным, тогда знаменем, под которым надеялись осуществить это стремление был выдвинут Маринкин сынок, – как называли современники нареченного царевича Ивана Дмитриевича» [3, с.185]. В дальнейшем под эффектное утверждение подгоняются материалы источников, на деле состоящие из сплошных недосказанностей. Так, если со всего Казанского государства собираются войска и идут до Ярославля на помощь второму ополчению – это Шульгин с Биркиным ломают комедию, для отвода глаз [3, с.243]. И если историк склонен считать Шульгина сторонником Заруцкого и казачьей партии в целом, назначение Шульгина командовать войском против Заруцкого – это лишь «странная случайность» [3, с.250]. Выжимку из объёмного труда Николай Павлович включил в свой знаменитый «Спутник по Казани» и субъективные суждения профессора больше чем на 100 лет стали самой популярной историей Смуты в Казани.
С таким историографическим фоном, история Казанского государства 1611-1613 годов вошла в советскую эпоху. Но в отличие от Казанского ханства 1445-1552 годов для него здесь не нашлось апологета вроде Худякова. Специфика советской трактовки Смутного времени заключалась в известной национал-большевистской двоякости. В трудах советского периода, приверженцы царя Дмитрия Ивановича из бунтовщиков превратились в классовое движение угнетённых масс и национально-освободительное движение порабощенных народов. Но когда дело доходит до 1611 года, акценты смещаются, и снова выходит на поверхность романовская патриотическая ода. Советские историки продолжают и развивают мысль Ивана Забелина о народном характере победы 1612 года.
У казанцев, при подобной трактовке, снова не осталось никаких шансов быть понятыми. Сначала они были верны непопулярному боярскому царю Шуйскому. Под Свияжском, Бурундуками и Царевококшайском активно участвовали в подавлении восстания угнетённых классов и народов (не важно, что казанская армия сама была чрезвычайно полиэтничной и включала разные слои населения). Затем проявили недостаточно патриотизма при освобождении Москвы. Из царского чиновника Шульгина не могло получиться «героя социалистического труда» на манер Болотникова, Разина и Пугачева. В переводе на реалии Гражданской войны 1918-1922 годов, место Казанского государства где-то рядом с «буржуазными националистами» или с деятелями вроде Маннергейма и Скоропадского, но никак не в авангарде исторического процесса.
Наиболее подробное исследование темы в этом ключе сделал Игорь Петрович Ермолаев в своей фундаментальной монографии «Среднее Поволжье во второй половине XVI — XVII вв. (Управление Казанским краем)». В исследовании Ермолаева уже нет громких утверждений, что Шульгин действовал в интересах Лжедмитрия II, партии «Ворёнка», казаков и мусульман, но во многих эмоциональных оценках оно остаётся близко к Загоскину. Деятельность дьяка рассматривается как «политическая авантюра» [2, с.91], недостаточно активное участие в земских ополчениях – всячески осуждается, специально подчеркивается, что политический режим 1611-1613 годов существовал в интересах «средневолжских феодалов русского происхождения» и «ни в коей мере не был попыткой восстановления бывшего Казанского ханства» [2, с.91]. Последнее неудивительно, ведь такой позднейший концепт как «дружба народов» и поныне позиционируется в качестве фактора прекращения Смуты.
На исходе советской эпохи исследование дела Никанора Шульгина приблизилось к беспристрастному и тщательному историческому анализу. Были открыты новые источники, увидели свет несколько публикаций историков Александра Станиславского, Вадима Корецкого и Михаила Лукичёва с изложением новых обстоятельств казанских событий [1,5]. В них уже нет места эмоциям, а процессы четырёхсотлетней давности рассматриваются комплексно без редуцирования до одного решающего фактора. Но всё это, увы, так и осталось неизвестно широкой аудитории.
Наконец, история Казанского государства осталась невостребованной в идеологии татарстанского суверенитета 1990-х годов и не нашла места и в татарской национальной историографии. Татарские историки и публицисты иногда обращаются к участию в событиях Смуты мишарских служилых людей или к Еналеевскому восстанию казанских татар, но независимая Казань с русским правительством не очень подходит для картины мира, где есть русские завоеватели и татарское национально-освободительное движение. Как пример «когнитивного диссонанса» можно привести строки о Смутном времени из знаменитого памфлета Гаяза Исхаки «Идель-Урал»: «Тюрко-татары в это время входят в контакт с поляками и стремятся вернуть свою самостоятельность. Казанское ханство фактически отделяется от Москвы, причем Казань, как столица ханства, в 1612 году возвращает свою самостоятельность» [4]. Донациональные реалии, проходя через призму национализма, всегда и везде: либо остаются незамеченными, либо истолковываются в пользу национальной картины мира.
Так что же всё-таки происходило в Царстве Казанском в эпоху Смуты? Чего же всё-таки хотел Никанор Шульгин?
Существующий уровень исследованности темы не позволяет дать исчерпывающие ответы на эти вопросы. Однако можно строить предположения на основе открытого к сегодняшнему дню корпуса источников. При этом важно выбрать адекватный угол зрения и отрешиться от довлеющей презумпции виновности Шульгина. Проблема большинства существующих интерпретаций Казанского государства состоит в том, что этот факт стараются вписать в слишком широкий контекст и прилагают к нему внешние критерии. Автор этих очерков старался посмотреть на историю Смуты в Казани из самой Казани, с учётом местных географических, административных и этнических координат, местных политических реалий. Что же можно увидеть с этой точки обзора?
Еще в девятнадцатом веке русского историописания, наряду с прочими, возникла земско-областная концепция истории России, выдвинутая сибирским и казанским историком Афанасием Прокопьевичем Щаповым. Смутное время Щапов рассматривал как рознь великорусских областных общин, а преодоление Смуты объяснял как примирение враждовавших земских миров и новую организацию Русского Государства на федеративных основаниях. Как и прочие, эта историческая концепция не может отразить всей реальности, но учитывая её можно лучше понять место Казани и её правителя в начале XVII столетия.
Царство Казанское было одним из земских миров России, и, в силу недавнего завоевания, обладало спецификой куда большей, чем большинство старых земель страны. В Смутное время оно представляло собой отдельный театр политических и военных действий. События, происходившие в масштабах всей страны, находили здесь своё особое преломление.
Война 1606-1610 годов, которая в общероссийском масштабе была войной сторонников Василия Шуйского и Лжедмитрия, для Казани была, прежде всего, войной против Мещерских городов (Арзамаса, Алатыря, Темникова и др.). Уже к мещерским сторонникам Лжедмитрия примыкали различные силы как в самом Царстве Казанском, так и в соседней Вятской земле. За время войны произошел распад связей Казани с Москвой и другими регионами. Казанская администрация могла рассчитывать только на собственные силы, за исключением непродолжительного пребывания на Средней Волге понизовой рати Шереметьева (конец 1608 – начало 1609 годов).
Нехватка сил военных компенсировалась политическим лавированием и активной дипломатией. Именно в этом ключе следует рассматривать присягу Казани Лжедмитрию II в январе 1611 года. Лишившись своего царя Василия и начав проигрывать в военной силе, казанские воеводы и дьяки сделали удачный политический ход, который позволил им: во-первых, снять угрозу очередного похода на Казань; во-вторых, прекратить многолетнюю разорительную войну; в-третьих, выступать в качестве законной власти от лица «Дмитрия Ивановича». Смерть Лжедмитрия II не помешала воспользоваться этими преимуществами, но при этом отпала необходимость апеллировать к имени какого-либо из претендентов на московский престол.
В 1611-1613 годах Казань превращается в центр самостоятельного (де-факто) государственного образования, определяемого новой формулировкой – Вся земля Казанского государства. Его правители действуют уже не от имени того или иного царя, а от имени всех этно-социальных групп проживавших на территории Среднего Поволжья. Можно предполагать, что в этот период между русским служилым классом и казанским посадом, служилыми и слободскими татарами, ясачными чувашами, марийцами и удмуртами установились отношения, напоминающие «общественный договор». Благодаря этому в регионе поддерживался мир, а Вся земля Казанского государства действовала как самостоятельная сила по отношению ко всем правительствам, претендовавшим на власть в России.
Внутренняя жизнь Казанского государства определялась борьбой нескольких группировок, а из значимых политических фигур известны: больший воевода Василий Морозов, меньший воевода Богдан Бельский, первый дьяк Никанор Шульгин и митрополит Ефрем. С лета 1611 года вся верховная власть принадлежала неродовитому дьяку Шульгину, который возвысился благодаря личным качествам и опирался на жителей казанского посада и часть служилых людей. Именно с Шульгиным современники и авторы будущего связывали, самостоятельную политику Казани. Предпочтения Шульгина, относительно царствующего дома на московском и (или) казанском престолах, неизвестны, но очевидно, что при любом исходе казанский правитель рассчитывал оставаться у власти в своём регионе и влиять на обстановку за его пределами.
Переход отдельно взятого региона к самоуправлению, в условиях краха государства, не был уникальной ситуацией для русской Смуты. Пока Москва играла роль трофея для враждующих партий, во всех регионах творилась своя местная политика и выдвигались местные лидеры. Но в Казани эта земская самостоятельность приобрела во много крат большие масштабы. На самостоятельность Казанского государства и политический режим Никанора Шульгина работало множество факторов. В их числе: значительная удалённость от Москвы; высокий «царствующий» статус Казани в иерархии городов России; значимость города как политического, торгового и религиозного центра; ключевое местоположение Казани на Волге и на пути в Пермь, богатую солью и мехами; наличие в городе и регионе значительных военных сил. Можно утверждать и формирование особого земского самосознания у русских казанцев, что также было нормой для всех русских городов того времени.
Весной 1613 года борьба казанских политических группировок привела к поражению партии Никанора Шульгина. На первое место выдвигается казанский митрополит Ефрем, обладавший огромным авторитетом как старший иерарх Русской Церкви. В качестве причин поражения Шульгина можно предположить и его длительное отсутствие в Казани, и нараставшую оппозицию дьяку-диктатору среди местной элиты, и всеобщую усталость от войны, и желание поскорее вернуться к мирной жизни при новой царской власти. Но реальность обманула эти ожидания. Возвращение под московскую юрисдикцию откликнулось прекращением мира, достигнутого здесь в 1611 году, и обернулось ожесточенным антирусским восстанием служилых татар и ясачных чуваш, составлявших некогда неотъемлемую часть Всей земли Казанского государства.
XVII и XVIII века в истории России прошли под знаком ликвидации земского самоуправления. Со временем и от «Царства Казанского» осталось только упоминание в титуле российских Императоров. Кратковременная самостоятельность русской Казани и её «общественный договор» со всеми народами Среднего Поволжья оказались неудобным эпизодом и были отнесены к заурядному «воровству» Смутного времени.
Такова картина в общих чертах. Но, как и было сказано выше, слишком многое в истории Казанского государства 1611-1613 годов остаётся неясным. Если есть еще надежда на томящиеся под спудом новые источники, то историков будущего ждёт много интересных открытий. В принципе, уже сейчас можно сказать о том, без чего не может быть написана эта история.
Во-первых, мы слишком мало знаем о Казани и Среднем Поволжье четырехсотлетней давности. Нам известны общие тенденции управления регионом, имена воевод и других чиновников, документы местной власти и челобитные тяглых людей. Однако реконструкция всего комплекса служебных, политических и хозяйственных отношений в городе и регионе – это либо дело счастливого будущего, либо неосуществимое мероприятие, по причине утраты большинства источников. Возможно, чётко представляя устремления различных кланов города и посада – казанских Монтекки и Капулетти – мы бы лучше представляли обстоятельства борьбы Никанора Шульгина и Богдана Бельского или причины переворота, состоявшегося весной 1613 года. Зная место, роль и позицию татарских князей и мурз, чьи поместья были разбросаны по Казанскому и Свияжскому уездам, мы бы лучше понимали организацию Всей земли Казанского государства. Перед нами бы открылось множество локальных историй, где власть казанской администрации встречалась бы с интересами татарских аристократов, а эти взаимоотношения накладывались на действия ясачного населения, почувствовавшего волю и осознавшего себя силой в годы Смуты. Не совсем ясным остаётся и место Свияжска в период междуцарствия.
Во-вторых, недостаточно известно о взаимовлиянии политических процессов в Москве и в Казани. Особенно это касается событий 1613 года, поскольку об отношениях Казани с Первым и Вторым ополчением известно больше. Почему Никанор Шульгин не торопился с признанием Михаила Романова? Какой из претендентов на московский престол был для него выгодным? Через источники, связанные с Казанским государством, красной нитью проходит отрицательное отношение к казачеству, приобретшему тогда огромное влияние. Возможно Михаил Федорович именно как «казачий ставленник» вызывал сомнения в арзамасском стане казанского войска?
И, наконец, история Казанского государства не может быть понята без взгляда на историю России как страны, сложенной из множества уникальных регионов. Уже больше сотни лет нашей историографии тесно в рамках истории о правителях Киева, Владимира, Москвы и Петербурга. Однако создание широкой панорамы России регионов всё еще нереализованная задача, осуществление которой тормозится идеологическими фобиями и тысячетомным наследием прошлого. Когда такая история будет написана, когда Россия откроется своим гражданам всеми своими неповторимыми ликами, тогда и история Казани начала XVII века, вместе с её забытым правителем, займёт своё законное место.
Источники и литература
1. Документы о национально-освободительной борьбе в России 1612-1613 гг. / Публ. подгот. В.И. Корецкий, М.П. Лукичев, А.Л. Станиславский // Источниковедение отечественной истории: Сб. ст. М., 1989. С. 240-267.
2. Ермолаев И.П. Среднее Поволжье во второй половине XVI — XVII вв. (Управление Казанским краем). – Казань, 1982.
3. Загоскин Н.П. Казанский край в Смутное время (исторические очерки). – Казань, 1891.
4. Исхаки Г. Идел-Урал. –
5. Лукичев М. П., Станиславский А. Л. Печать Казанского царства начала XVII века // История и палеография: Сб. ст. М., 1993. Ч. 2. С. 237 - 245.
6. Новый летописец. – http://vostlit.narod.ru/Texts/rus13/Nov_letopisec/text3.htm; http://vostlit.narod.ru/Texts/rus13/Nov_letopisec/text4.htm