Человеку важно быть услышанным. Не понятым, нет, - зачем мечтать о невозможном. Но, вот, именно, - быть услышанным.
И, когда отказывают в этом праве, это более жестоко и бесчеловечно, чем отказать в жизни. Не случайно, даже перед казнью, прежде чем пуля пробьет сердце, приговорённое к смерти, оно получает право сказать последнее слово и быть услышанным.
Сердце моё отыщет предназначенная ему пуля. Это неизбежность. Всё дело только во времени. И пока оно есть у меня, я пишу, в надежде быть услышанным.
Часто, отстранившись от незаконченной рукописи новой повести или, от писем без адреса, я вновь думаю, - Зачем и для кого я всё это пишу? Кому нужны мои откровения, мои размышления о жизни и смерти, мои мысли в которых нет ясности даже для меня.
Зачем всё это? Не знаю. Возможно, это, та самая пустая страница, на которой ничего нельзя прочесть, потому что там ничего не написано. В последнее время, вся чаще в моих рукописях встречаются такие незаполненные страницы.
В тот миг, когда пред небесами,
Предстану я, ответ держать,
Когда вода, осилив камень,
За горло будет скалы брать.
В тот миг, когда передо мною,
Растает утренний туман,
Когда потухшею звездою,
Вечерняя исчезнет даль.
В тот миг, томительный и ясный,
Как продиктованный рассказ.
Сверкнёт костёр звездой погасшей,
На глубине ослепших глаз.
В тот краткий миг, когда надежды,
Меня покинут навсегда.
Когда осенние одежды,
Примерит скудная земля.
В тот миг, когда к тебе взывая,
Слова надежды воскресив,
Почувствую, как жалит пламя,
Огнём охваченную мысль.
В тот миг, я голос твой услышу,
Как избавление от бед.
И цепи дьявольские скину,
Когда меня коснётся свет.
В тот миг он вспыхнет надо мной,
Как нимб, прощающий грехи.
И ветер, шелестя листвой,
Размоет под дождём следы.
В тот миг, коснётся провиденье
Меня недремлющей рукой.
И будут в ритм сердцебиенья,
Стихи написанные мной.
В тот миг, где слово пробуждает,
За далью трепетную даль,
Высокой музе посвящает
Души истерзанной печаль.
В тот миг, я встану у порога
И руки протянув судьбе,
Склонившись, попрошу у бога,
Быть снисходительней к тебе.
В тот миг, все чувства на пределе,
Всё, что имею, я отдам,
Надежду, веру, убежденья,
Земле, закутанной в туман.
И вновь передо мной старенький наполовину вросший в землю домик, где я родился на улице Старо – Полевой в подмосковном городке Егорьевске. Не знаю, удастся ли когда вернуться на эту улицу. Очень бы хотелось прийти сюда вместе с повзрослевшим младшим моим сыном, показать ему место, где стояла весовая, что-то похожее на сарай с двумя открытыми, друг против друга, большими воротами, куда въезжали телеги гружённые сеном, где их взвешивали. Улицу, по которой если подняться вверх, можно увидеть здание, где раньше был женский монастырь, а потом, в советское время, лётное училище. Я показал бы ему дорогу, по которой уходил на войну его дед. Дорогу, на которой оставалась стоять моя мама, под сердцем которой, уже пробивалось, моё, ещё не родившееся сердце.
Вместе с сыном, мы бы вышли на окраину города, к речке Гуслянке, где в самом глубоком месте вода была, даже нам, подросткам, по грудь. Прошлись бы из конца в конец по Егорьевску, до самой Жуковой горы, прошлись бы, если, будет у меня на то время.
Почти полвека минуло, как я не был в своём родном городе, о котором всё чаще теперь вспоминаю. Полвека, как живу в Дагестане, на родине своих предков. Удивительный край, даже для тех, кто здесь родился и вырос. Страна высоких гор, с вершин которых пробивают себе дорогу родники с холодной ключевой водой. У подножья этих гор несутся вдаль, к морю, стремительные реки. По обочинам дорог простираются виноградные плантации. Минуя ещё один крутой поворот, видишь перед собой расположившееся на склонах село, башенка мечети со сверкающим на солнце куполом, дома, что возвышаются один над другим, зелёные сады и поля пшеницы.
За годы работы на Дагестанском радио и телевиденье я объехал из края в край эту землю, побывал во многих селах, по - настоящему полюбил этих людей, гостеприимных, с открытой душой с прямым истинно мужским характером. Здесь, в Дагестане я в очередной раз придумал и внушил себе, что встретил любимую женщину.
Я вижу, глядя на маленького моего сына, тот же взгляд, ту же упрямую складку на лбу, ту же улыбку. Но, что-то должно быть и от меня, и пусть это будет сердце, открытое для радости, грустное в печали, сердце, в котором нет чувства ненависти к людям, даже в те минуты, когда они к тебе несправедливы.