Мои женщины. Декабрь. 1962. Три тысячи чертей!
Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
Иллюстрации из открытой сети Интернет.
Продолжение: Мои женщины. Декабрь. 1962. Гусарская фея.
После того, как мы всей семьёй посмотрели кинокомедию «Гусарская баллада» любимым выражением чувств мужчин нашей семьи стало ржевское – «Три тысячи чертей!».
Мама категорически была против упоминания чёрта в любой форме и в любом виде, но иногда, когда она не слышала, папа или мой брат, или я восклицали любимое наше выражение: «Три тысячи чертей!».
Причём различными звуковыми и смысловыми оттенками этим выражением можно было выразить: возмущение, удивление, досаду, восхищение – всё что угодно.
Главное, с помощью восклицания – «Три тысячи чертей!» - можно было культурно ругаться…
Дело в том, что в нашей семье было негласное табу или запрет на ругань в любой форме и виде. Мама категорически под угрозой «отлучения от завтрака, обеда и ужина вместе взятые» запретила раз и навсегда папе, своему старшему сыну и мне ругаться в её присутствии в любой форме.
Она говорила, что «чёрные слова» обладают «магической силой» и «воздействуют на человека посильнее пули».
- В Африке, - говорила мама значительным тоном, - есть такие племена, у которых колдуны могут «чёрными» словами заколдовать человека до смерти. Это магия «вуду»…
- У многих народов запрещено ругаться и говорить чёрные слова, - продолжала мама, глядя на наши открытые от изумления рты. – У русских, например, грешно всуе, то есть попусту, в суете, упоминать «нечистого». Из-за этого к человеку прилепляется грех. Он сам начинает быть духовно нечистым.
- Главное, - как бы вскользь закончила мама, - Мужчине не пристало всуе ругаться. Это значит, что он не умеет владеть собой, контролировать ситуацию, а значит, невнимателен и слаб. Ругаться можно и нужно только по поводу, в нужное время и в нужных случаях.
- А мы не ругаемся! – вскричал почти возмущённо папа. – Мы это просто так, для связки слов, шутя…
- Вот и я говорю: «Просто так, всуе», - подытожила мама и гордо удалилась на кухню.
Возразить было нечего, поэтому мы: папа, брат и я шёпотом печально и раскаянно сказали друг другу: «Три тысячи чертей…».
Жалко было расставаться с любимым выражением, но теперь мы применяли его только на улице, в работе, в играх или в состязаниях.
Через несколько дней папа рассказал нам за обедом как наш генеральный секретарь партии и глава государства Никита Сергеевич Хрущёв ругался последними словами на Манежной выставке современных художников, посвящённой 30-летию Московского отделения художников.
Мама хмурилась, а папа, поглядывая на неё, в осторожных выражениях рассказывал, как Хрущёв обрушился с гневной критикой на произведения молодых художников.
- Хрущёв три раза обошёл зал выставки под названием «Новая реальность». Здесь молодые художники выставили свои абстракционистские картины, – рассказывал папа. – Хрущёв задал художникам-авторам вопросы. Вместе с ним был Михаил Суслов, который ведет вопросы идеологии в партии.
- После того, как Суслов что-то нашептал Хрущёву, тот «взорвался» и заорал: «Что тут за лица! Вы что, рисовать не умеете?! Мой внук и то лучше нарисует! Что это такое? Вы что – мужики или педерасты проклятые, как вы можете так писать? Есть у вас совесть?".
На слове «педерасты» мама вздрогнула и строго посмотрела на папу. Папа невинно ответил ей взволнованным взглядом и сказал, что это «не он, а Хрущёв так сказал».
- Вот пусть Хрущёв и говорит, - веско и решительно ответила мама. – А ты свою голову должен иметь на плечах, чтобы думать, прежде чем при детях ругаться.
Я уже давно слышал на улице это ругательное слово, но пацаны произносили его немного по-другому – «пидорасы». Что бы это значило, я не знал, но понимал, что оно очень ругательное, потому что пацаны очень на него обижались…
Папа нетерпеливо кивнул маме головой и продолжил рассказа о том, что эта встреча Хрущёва с молодыми художниками на Манежной выставке имела серьёзные последствия.
- Дело в том, - заговорщицки понизив голос, сказал папа, - что в Москве в издательстве «Искусство» разоблачили группу гомосексуалистов. Может быть, поэтому Хрущёв и пришёл на эту выставку и стал ругать этих горе художников.
Мама опять строго посмотрела на папу, потом на нас с братом и поджала губы.
После обеда я спросил брата: «Что такое гомосексуалисты?».
- Не что такое, а кто такие, - покровительственно ответил мой брат. – Это, Сашок, пидорасы, которые сношаются друг с другом в попу. Но тебе ещё рано знать об этом. Ты просто не думай и не задавай глупых вопросов. Придёт время – сам узнаешь, но только бойся этих пидорасов-гомосексуалистов, они плохие и грязные. От них можно заболеть страшными болезнями. Понял?!
Я ничего не понял, но мне почему-то стало противно и страшно…
Я ошарашенно замолчал. Всё моё тело передёрнула какая-то нервная дрожь отвращения…
Я смутно догадывался, что «сношаться», это значит совать письку куда-то вглубь тела человека, но представить себе это дело в чужую попу я не мог… и не хотел. Меня всего выворачивало и отворачивало от этих представлений и ощущений.
Я тряхнул головой, прогоняя странные и страшные видения, побежал в ванную комнату и сплюнул в унитаз, потому что во рту стало вдруг противно, кисло и неприятно…
Странно, но впоследствии практически все ругательные и матерные слова вызывали у меня такую же кислую, противную и рвотную реакцию.
Мне уже никоим образом не хотелось не только произносить, но даже слышать ругательные слова, особенно те, что связаны со сношением…
Мальчишки на улице наоборот, вовсю ругались, матерились и смаковали эти неприятные слова, обидно насмехались над мои отвращением и нежеланием их произносить.
- Ты что – инакомыслящий? – спрашивал меня мой уличный друг Колька. – Ты что, не такой как все? Ты что, записался в эти пидорасы? На лесоповал хочешь?
Я не хотел на лесоповал, но спросил папу, что это значит…
- Это значит, Сашок, - сказал печально папа, - что у нас в стране опять начинается компания гонений на инакомыслящих, то есть мыслящих иначе, чем все. Хрущёв сказал, что современное абстракционистское творчество чуждо советскому народу, что народ отвергает такое искусство. Он сказал, что картины абстракционистов написаны не рукой человека, а хвостом осла, что их всех надо на «лесоповал».
- Что такое лесоповал? – спросил я папу.
- Лесоповал – это то место, где валят, то есть рубят лес, чтобы потом из древесных стволов делать доски, - ответил папа. – Как правило, это делают заключённые, преступники, которых осудили на пребывание в лагерях и поселениях.
- Считается, что тяжёлый труд лесорубов на морозе или в жару исправляет преступников и делает их хорошими людьми, - ещё печальнее сказал папа. – На самом деле тяжёлый физический труд и тяжкие испытания только огрубляют и ожесточают человека, превращают его в дикое животное.
- Вот почему, сынок, нужно хорошо учиться, правильно себя вести и особо не выделяться среди всех окружающих – ни в ту, ни в другую сторону. – закончил папа свое объяснение.
- Разумный совет, - сказала проходящая мимо мама, - Только почему ты сам этому совету не следуешь?
- Потому что я – это я, - вскинул голову папа, - А ты – это ты. Все мы разные, всякие, уникальные и ты, Сашок, тоже. Поэтому мы такие, какие есть и нас на базар не несть...
Последнюю деревенскую папину присказку я уже слышал ранее и не совсем понимал её значение, но догадывался, что в неё заложен глубокий смысл.
Я совсем запутался в своих мыслях-переживаниях, поэтому постарался спрятаться от всех в туалете и продолжил чтение декабрьского номера журнала «Пионер».
Зимние каникулы подходили к концу, скоро должен был наступить новый 1963 год. Мне очень хотелось реализовать все мои предновогодние задумки-предложения, с которыми я должен был выступить на совете пионерского отряда нашего 3 «А» класса.
В школе вовсю ругали абстракционистов, тунеядцев, инакомыслящих и на все лады повторяли слова Н.С.Хрущёва: «Художников учили на народные деньги, они едят народный хлеб и должны работать для народа, а для кого они работают, если народ их не понимает?».
Никто из нас не видел тех картин, которые все ругали и называли «абстракционистской мазнёй». Все говорили о том, что «этот абстракционизм внедрили нам с Запада, чтобы растлить нашу молодёжь», чтобы мы «отвернулись от реальности в абстракцию», только чтобы мы «не строили коммунизм».
- Они нам завидуют и боятся нас, - говорил на совете пионерской и комсомольской дружин директор школы. – Поэтому мы должны ответить этому прозападному инакомыслию своей стойкой коммунистической убеждённостью в правоте наших целей и задач, в решимости их достичь и выполнить.
- Они решили нас взять не силой оружия, а коварством пороков, - сказала наш завуч. – Так получается, что фронт борьбы сейчас пролегает не на полях сражений, а здесь, в школе, на улице, в доме, в семье, в головах наших детей и учащихся. Поэтому мы должны вести себя по-фронтовому, по-боевому, стойко и беспощадно к врагам.
В школе опять стало тревожно, напряжённо и беспокойно. Все стали осторожными, сдержанными, подозрительными…
Мои предложения выпустить предновогоднюю классную стенгазету по образцу и подобию декабрьского номера журнала «Пионер» уительница и завуч приняли на удивление холодно и сдержанно.
Они не захотели, чтобы в этой стенгазете учителя рассказали, что бы они делали во время зимних каникул, если бы снова стали пионерами.
Они не захотели и наотрез отказались дать возможность ученикам написать в стенгазете, как они понимают слово «коммунизм». Они запретили мне даже думать о «пионерских известиях», то есть о том, чтобы наши ребята и девчонки короткими сообщениями рассказали бы о том интересном, что произошло с ними на зимних каникулах.
Только моё предложение о походе всем классом в детский сад и совместном новогоднем утреннике в старшей группе детского сада «Радуга» было принято учителями, завучем, Валей Антиповой, всеми ребятами и девчонками на «ура». Всем ребятам хотелось вновь побывать в детском саду, где прошло наше первое детство.
Только все отказались участвовать в подготовке спектакля «Мальчиш-Кибальчиш». В детском саду уже подготовили новогодний утренник и ставили какую-то сказку со «снежинками», «белочками», «зайчиками», дедом Морозом и Снегурочкой.
Я решил отдать в детский сад свой костюм зайчика-побегайчика со знаменитыми пружинными ушами и настоящим заячьим мехом. Мама и папа поддержали меня, и я гордо отнёс прошлогодний новогодний костюм в школу.
Ребята из своих домов и семей притащили в класс кучу подарков, старых игрушек, кукол, книжек, коробок конфет, масок, новогодних игрушек. Их было так много и они были такие хорошие и интересные, что нам всем стало жалко их отдавать…
В назначенный день и час мы весёлой гурьбой пошли-побежали по главной улице города в наш старый детский сад. Два года тому назад первого сентября мы шли из нашего детского сада по этой улице в школу на первый урок, в новую жизнь.
Теперь мы нетерпеливо возвращались обратно, в наше детсадовское детство…
В фойе нас встретили странные полузнакомые запахи. Пахло мокрыми ботинками, валенками, шапками и пальто. Дети только что вернулись с игровой площадки.
Из кухни парко пахло котлетами, картошкой-пюре, киселём и ещё чем-то очень вкусным…
Из-за стеклянных больших дверей, ведущих в комнаты детсадовских отрядов, доносились приглушенные голоса, возня, звуки.
В центре фойе стояла настоящая ёлка, украшенная разноцветными игрушками, бумажными гирляндами, ватными снежинками и большой красной звездой на макушке.
Мы оторопели, но подгоняемые нашей учительницей и заведующей детским садом, быстро разделись, побросали наши пальто, шапки и платки на подоконники и стулья и стали готовить наши подарки детям.
По команде заиграло пианино, двери в комнаты отрядов раскрылись и в зал фойе стали вваливаться дети. Все были одеты в различные маскарадные костюмы. У всех в руках были разноцветные бумажные цветы. Все были настороженные, неуклюжие и притихшие…
Заведующая детским садом сказала, что «к нам в гости пришли бывшие воспитанники детского сада «Радуга», ученики 3-«А» класса, которые принесли с собой подарки детям».
Это сообщение сразу оживило всех и дети теперь уже не стеснялись, а с интересом поглядывали на наши лица и руки…
По команде мы стали подходить к детям и дарить им наши подарки. Одни подарки встречались с восторгом, другие тут же отбрасывались в стороны, менялись на другие, раскрывались, потрошились, ломались…
Началась невообразимая свалка…
Дети тащили нас в свои комнаты, показывали нам свои игрушки и вскоре все наши ребята и девчонки играли вместе с детьми в детсадовские игры.
Воспитатели подхватили общий настрой и стали водить хороводы, играть «в ручеёк», «в догонялки», «в прятки». Девчонки с упоением играли с куклами «в дочки-матери», а ребята азартно "рубились" деревянными мечами друг с другом и наседающими на них толпой детсадовскими мальчишками.
В разгар общего игрового веселья из зала столовой вышла наша знаменитая толстая и добрая повариха «баба Валя» и мы все кинулись в её жаркие и потные объятия. Я тоже поверх мальчишеских голов прижался к её толстой тёплой руке и вдохнул в себя давно забытый, но страшно знакомый запах кухни и еды.
От неё так же, как когда-то, смачно пахло омлетом и компотом, борщом и котлетами, всем тем вкусным, чем она кормила нас в детстве.
Мне стало щемяще грустно. Мне снова захотелось стать маленьким, сесть на свой маленький стульчик за свой маленький столик возле тумбочки с посудой и покушать манную кашу с жёлтой лужицой сливочного масла, хрустящие котлеты с картофельным пюре и выпить кружку вкуснейшего компота с сухофруктами.
Нас всех пригласили в столовую. Мы кто как расселись вместе с детсадовскими мальчишками и девчонками за низенькие столы. Детсадовские ухаживали за нами, подталкивали нам свои тарелки, а мы, наоборот, старались накормить их, угощали их конфетами и своими бутербродами, которыми снабдили нас наши родители.
После обеда в детском саду не стали объявлять «тихий час», а наоборот объявили о начале «новогоднего утренника». Теперь каждый отряд потащил в свои отрядные комнаты понравившихся им гостей и стал показывать свои «домашние заготовки».
Детский сад «Радуга» наполнился звонкими голосами, пением, музыкой, чтением стихов…
Мы тоже не оставались в долгу и вспоминали всё, чему нас учили в детском саду и в школе.
Никого не надо было упрашивать и все поочерёдно стремились выйти в центр комнаты или к ёлке в фойе, чтобы торопясь и сбиваясь скороговоркой прочитать новогоднее стихотворение или спеть песенку.
Мне тоже захотелось прочитать мой монолог Мальчиша-Кибальчиша, но я чувствовал, что он будет не к месту, что меня просто не поймут, потому что все были заражены сказочно-новогодним весельем.
Поэтому я напялил на свою, вдруг ставшую большой, голову тесную заячью шапку с гибким пружинными ушами и объявил, что «расскажу новогоднее стихотворение-загадку, а кто разгадает, тому я подарю свою заячью голову-шапку с ушами».
Общими усилиями галдёж прекратился и я, стоя у красочной ёлки, громко и с выражением прочитал:
Я вчера смотрел в окно,
Было там черным-черно.
Утром глянул – вот-те на! –
Что за белая страна?
Там белое небо.
Там белые ночи,
Там белое всё, что увидеть захочешь:
Там белые ели,
Там белые клёны,
Там белые бродят по кронам вороны.
Там белые белки на белых ветвях
С орехами белыми в белых зубах…
Не привиделась она
Мне во сне:
Нарисована страна
На окне.
- Что это такое?- громко спросил я всех.
Поднялся невообразимый гвалт и шум. Все разом заговорили и заспорили, стали наперебой предлагать разные варианты ответа на загадку.
Одни говорили, что «это выдумки», что «так не бывает», что я «нарисовал мелом на стекле какую-то картину», что я «какой-то абстракционист».
Я вздрогнул от этого сравнения, как от ругательного слова и мне стало неловко и зло: «Неужели никто не догадается?!».
Шум продолжался и в этом гаме вдруг раздался звонкий голос Вали Антиповой: «Я знаю, что это такое!».
Шум сразу прекратился. Все увидели, как встала со своего места в кругу детсадовских и классных девчонок Валя Антипова, как она, красиво поправляя складки своего школьного платья и фартука, подошла ко мне.
Валя весело и резко повернулась на каблуках лицом к залу так, что полы её платья взметнулись вверх и обнажили её круглые коленки…
- Это морозная изморозь на оконном стекле, - сказала громко Валя и победно взглянула мне в глаза. – Это морозные узоры рисуют на оконном стекле такие картины.
- Только увидеть эти картины может не всякий человек, - добавила чуть тише Валя. – Для этого нужен талант.
Я вздрогнул всем телом и немедленно взволновался. Мои щёки стали пунцовыми, губы жаркими, а пальцы рук и коленки задрожали мелкой дрожью…
- Правильно! Правильно! – закричали все. – Она разгадала загадку. Подарок ей, подарок!
Я снял с головы свою заячью шапку-голову с заячьими ушами и молча подал её Вале.
Она не прияла мой подарок, а подставила свою голову и я впервые за много-много дней и лет прикоснулся к её волосам и голове…
Заячья шапка-голова с ушами пришлась Вале точно впору и легко наделась на её головку. Тесёмки шапки она завязала под подбородком сама и встряхнула головой и длинными заячьими ушами.
Заячья голова-шапка очень шла Вале, её волшебно красивому кукольному личику, ярким румяным щёчкам, искрящимся глазам и хитрющей коварной улыбке…
Она была удивительно красива сейчас, хотя красивой она была всегда…
Валя озорно тряхнула пружинными заячьими ушами и повернулась к зрителям. Все взревели, захлопали в ладоши и кинулись к нам.
Дети и ребята окружили нас. «Дед Мороз» и «Снегурочка» в старых выцветших костюмах стали организовывать хоровод перед ёлкой, но дети и наши ребята их не слушались, толпились вокруг нас и всё норовили погладить Валю по её пушистой белой голове и пружинным ушам.
Мы с Валей сами организовали круг хоровода и шли вместе со всеми, впервые взявшись за руки после первого перехода из детского сада в школу 1 сентября 1960 года.
Я держал в своей руке нервные упругие пальчики Вали, которые она почему-то всё время пыталась вырвать, высвободить и оттолкнуть от моей руки.
Я особо не старался их удержать, ослаблял хватку и тогда она снова судорожно врывалась, всовывалась и вкладывала свои пальчики в мою потную ладонь.
Мы не смотрели друг на друга, но я почему-то чувствовал Валю, как будто мы были тесно прижаты друг к другу и смотрели друг другу в глаза…
Жар моего волнения, видимо, передался ей, потому что её пальцы и рука стали тоже мокрыми от пота, а движения руки резкими, порывистыми, нервными.
Дети толкались, спотыкались, мешались друг другу и мы с Валей тоже вынуждены были толкаться, спотыкаться и прикасаться друг к другу боками, плечами, руками.
Толпа детей и ребят росла, становилось тесно и мы с Валей всё чаще стали соприкасаться своими телами…
У меня в штанах писька уже не вмещалась в трусики и напряглась настолько, что я уже хотел согнуться пополам, чтобы хоть чуть-чуть уменьшить это напряжение и боль.
Меня почему-то сильно влекло к Вале и мне хотелось не просто касаться её рук и плеч, но прикоснуться к её боку, к ногам, прижаться к ней всем телом.
Кажется, с Валей происходило тоже что-то странное, потому что она вдруг стала нервничать, дёргаться, то прижиматься, то отстраняться, вырываться и снова возвращаться в круг.
Это всё длилось или долго, или только одно мгновение, но всё закончилось внезапно…
Дети и ребята, не сговариваясь, тесно окружили нас с Валей, увлекли и завлекли в круг хоровода, стали играть «в каравай», то сужая, то расширяя круг, то присаживаясь на корточки, то вытягиваясь вверх руками к потолку.
Все орали, шумели, кричали, плясали, крутились, толкались, пихались, пели «в лесу родилась ёлочка», наступали друг другу на ноги, поворачивались и шли в разные стороны, но в какой-то момент все вдруг прижали нас с Валей друг к другу и кто-то звонко крикнул: «Тили-тили тесно, жених и невеста!».
Все вокруг засмеялись, ещё сильнее зашумели и задвигались, а мы с Валей, прижатые друг другу тесной дружной толпой, вдруг оказались друг перед другом лицом к лицу и я почувствовал, как моя напряжённая писька уткнулась в трепещущий живот Вали…
В спину пинали, пихали и давили десятки сплющенных детских и ребячьих тел и я не мог (да и не хотел) отстраняться от горячего и мокрого тела Вали, которое я чувствовал через материю её коричневого школьного платья.
Она тоже не могла пошевелиться, потому что в её спину упирались её подружки и девчонки из детского сада, которые плотной стеной окружили нас и давили со всех сторон.
Тело Вали было напряжено, как пружина и тряслось мелкой дрожью. Я увидел, как её глаза прикрылись и пушистые ресницы трепетно отпечатались тенями на её румяных щеках.
Она ещё пыталась немного отстраниться от меня, но уже поддалась общему давлению и падающе приникла ко мне, навалилась на меня слабеющим тяжёлым телом. Наверно, если бы толпа ребят ослабила давление, то Валя бы упала…
Пальчики Вали тоже ослабели в моей потной руке. Мне пришлось сжать их посильнее, а потом правой рукой подхватить её под руку и поддержать её слабеющее тело.
Лицо Ваали внезапно побледнело, и я почувствовал тревогу…
- Три тысячи чертей! – вдруг вскричал во мне мой хриплый взрослый внутренний голос. – Вы что, не видите, что Вале плохо!
Толпа неохотно ослабила натиск и я краем глаза увидел, как через море голов и лиц ринулась к нам заведующая детским садом.
Заведующая, наша учительница и детсадовская медсестра перехватили и отняли у меня ослабевшее и вдруг потяжелевшее тело Вали, подхватили её и понесли на диван в игровой комнате старшей группы.
Все наши ребята и дети обступили это место, но их сразу прогнали, чтобы дать больше воздуха потерявшей сознание Вале…
Теперь уже на меня поглядывали с подозрением и неприязнью, будто я был в чём-то виноват…
Меня тоже не пустили к Вале и я внутренне был рад этому, потому что мои трусики вновь были мокрыми и липкими от той странной желеобразной жидкости, которая изливалась и изливалась из моей письки и мне было крайне неудобно и стыдно.
Мне казалось, что сейчас эта жидкость пропитает ткань моих трусов и штанов и все увидят, что я описался…
Я встал так, чтобы штанины особо не касались моих трусиков, чтобы их мокрая часть не прикасалась к ткани штанов. Наверно, со стороны я был в каком-то нелепом скрюченном положении, потому что ко мне тоже подошла детсадовская медсестра и спросила меня, как я себя чувствую.
- Я в порядке, просто немного как-то не так, - ответил я рассеянно и сделал вид, что со мной всё нормально.
Медсестра внимательно посмотрела мне в глаза, потрогала лоб, пульс на руке и чему-то печально вздохнула.
- Собирайся и беги домой, - сказала она мне вполголоса. – Всё равно праздник кончился. Скоро все разойдутся по домам. Я скажу, что тебе надо срочно домой. Мама тебе поможет, да ты и сам со всем справишься. Ты молодец… Ты лучше всех.
Я не понял, почему медсестра назвала меня молодцом, но мне точно надо было срочно бежать домой…
Праздник действительно закончился…
Дети испуганно и теперь уже несколько отстранённо стали разбредаться по своим местам, комнатам и играм. Наши классные ребята стали одеваться и выходить на улицу.
Я увидел, как Валя поднялась с дивана и рассеянной походкой в окружении подруг, учительницы и заведующей детским садом, пошла в фойе и стала одеваться на улицу.
Моя заячья шапка-голова с ушами так и осталась лежать на диване, и никто не прикасался к ней…
Я тоже сдвинулся с места. Неуклюже преодолевая мокрое неудобье в трусиках, я двинулся к своей куртке-пальто и шапке, лежащей на подоконнике в фойе.
Вдруг входная дверь в детский сад с грохотом открылась, мимо меня промчалась Валя, кинулась в игровую комнату старшей группы и вернулась обратно, держа в руках мою заячью голову-шапку.
Не глядя на меня, Валя стремительно выскользнула на улицу. Мне сразу стало удивительно легко и хорошо.
Не забыла…
На улице девчонок уже не было. Они пошли провождать Валю домой.
Ребята ждали меня и учительницу, которая вскоре вышла из детского сада и подошла к нам.
- Ну, как ребята? – спросила нас учительница. – Довольны? Как вам кажется, всё получилось, что хотели?
Сначала робко и несмело, а потом всё громче и веселее ребята стали шуметь, отвечать, делиться своими воспоминаниями. Вскоре все стали изображать из себя самые смешные случаи сегодняшнего праздника.
На наш шум, ор, крик и смех в окнах появились любопытные лица детсадовских детей и сердитые лица воспитателей и нянечек.
Мы дружной компанией пошли вверх по улице в свою школу. Нам не хотелось расставаться…
Всё получилось здорово, на славу и весело. Лучше, чем задумывалось и хотелось.
Это было настоящее предновогоднее приключение…
Только мне было не до общего веселья и смеха. Тайное беспокойство, тревога и чувство вины терзали меня, моё сердце и душу.
Я думал о Вале и о том, что я виноват в её обмороке.
«Это ты её довёл до потери сознания!» - говорил я себе. – «Это ты её на глазах у всех прижал к себе и чуть … не изнасиловал!».
Эти внутренние слова моего внутреннего голоса поразили меня в самое сердце. Я снова взволновался. Моё сердце стало биться так гулко и тяжело, что я испугался – как бы его не услышали мои друзья и учительница.
«Что я такого сделал?! – возразил я своему внутреннему голосу. – «Я ничего не делал, я только подчинялся общему настроению и натиску толпы!».
«То-то и оно», - сказал мне мой внутренний голос. – «Ты поддался толпе и перестал быть самим собой. Ты стал таким, как все…».
Я сильно обиделся на самого себя. Я возненавидел себя. Я замкнулся внутрь самого себя…
Славка, мой школьный друг и верный товарищ, тормошил меня, пытался развеселить, толкался и вертелся вокруг меня, но мне было сейчас не до него. Мне было вообще ни для кого…
Мне хотелось домой, к маме, к папе, к моим родителям, к нашей счастливой семейной жизни, к тому, что понятно, близко и дорого.
Мне хотелось с головой окунуться в наш домашний мир, в моё тёплое и мягкой одеяло, в мою лёгкую и прохладную подушку.
Мне хотелось немедленно принять горячую ванну, смыть с себя всё липкое и уже ставшее подсыхать лишнее вещество.
Мне не хотелось всех этих лишних тревог и волнений, страха и неизвестности.
Что я наделал!..
Кой чёрт меня дёрнул придумать этот поход в детский сад, возвращение в наше детсадовское детство?
Назад возврата нет, есть только движение вперёд…
«И впереди тебя, Сашок, ждёт встреча и разговор с Валей», - вновь вдруг взрослым женским голосом прозвучало у меня в голове. – «Это уже не детство, - это по-взрослому».
«Три тысячи чертей!» - по-гусарски храбро и опасливо ответил я своему внутреннему голосу моей феи красоты и страсти…