Боль ушла. Остались мысли и воспоминания. Они выплывали из закоулков памяти и превращались в слова. Обращаться было не к кому, и слова ложились на бумагу. Иногда казалось, что это последние и главные слова, и поэтому они так важны. Но это только казалось. Ведь слова были теми же, что и тысячи произнесенных слов, а мысли похожими на тысячи чужих мыслей. Разница заключалась в одном: это были мои слова и мои мысли. И в них хранилась лишь моя жизнь.
* * * *
Длинный коридор. Здесь можно кататься на велосипеде. Комнаты за стеклянными дверьми. Соседский мальчик Вася во дворе. Молоко из-под коровы. Старинная крепость. Странное название города – Нарва. Папа, мама, сестра, летом запах травы, зимой – маминой шубы.
Неторопливый поезд. Коридор с выпрыгивающими стульчиками. Деревья и поля за окном. Станция с гипсовой вазой посреди цветника. И снова поезд.
Поезд пахнет гарью, маслом, дымом. Почерневшие шпалы под колесами впитали эти запахи и напоминают о них на каждой остановке.
В купе уютно. Стеклянные стаканы с ржавой полосой в посеребренных подстаканниках звенят ложечками под стук колес. Мерный перестук, словно шаги по ступеням, убаюкивает и превращается в сон.
Теперь мы живем в Москве у бабушки. Комната перегорожена ширмой. В щелку мы с сестрой смотрим поздно вечером, когда уже пора спать, телевизор. Посреди комнаты стоит старинный дубовый шкаф под потолок. В углу фикус в горшке. Иногда приезжает из Ленинграда дядя Игорь, большой, как этот шкаф, и привозит торт с шоколадными зайцами по углам. Папа садится за пианино и играет вальсы.
В двух других комнатах обитают наши соседи. Еще одна комната пустая, и я там один играю в солдатики. В этой комнате живет гулена Галя, так ее называют, и когда она изредка заезжает, я норовлю посмотреть ей под юбку. Она ругается, но, кажется, не зло. Умывальник на общей кухне, и по утрам я там чищу зубы зубным порошком.
Зимой во дворе мы играем в снежки, а летом в ножички. За двором стадион. Туда нас не пускают. Во время войны там взорвалась бомба, воронка еще осталась, и говорят, что есть и неразорвавшиеся.
Утром перед домом собрались все соседи. Хоронили дядю Васю. Он сгорел от пьянства. Дядя Вася спокойно лежал в открытом гробу, а на лбу у него была повязка. Потом замычали трубы и зазвенели литавры, и дядю Васю унесли.
По снегу мы с друзьями катаемся с горок. Ребята сказали, что у меня руки синие, и я их отморозил. Они положили меня на санки и повезли домой. Мне было не больно, но горько, что теперь я останусь без рук. Дома мне мама сказала, что окрасились варежки, поэтому руки посинели, так что все в порядке. Мне стало стыдно, что меня везли на санках, как инвалида.
С мамой мы гуляем в парке, и мне приятно бегать за ней и убегать от нее. Я катаюсь с горок, а потом утыкаюсь в мех ее шубы.
Я самый маленький в первом классе и стою под буквой «А», где нарисован арбуз. Портфель пахнет клеенчатыми обертками тетрадей и учебников, и этот запах обрекает снова идти в школу. За партой мы сидим вместе с Таней Лариной. Она худенькая, подвижная, черноволосая. Кажется, я влюбился в нее.
Родителям дали отдельную квартиру, и мы переехали в другой район. Теперь я учусь в новой школе. Бабушка провожает меня каждое утро, и мне стыдно и неудобно перед одноклассниками.
Мой школьный друг, Петя Дроздов, приглашает меня к себе. Нам уже по четырнадцать, и мы чувствуем себя взрослыми. Из Абхазии приехал его брат и привез бутыль вина. Я пью и не пьянею. А потом не могу подняться.
Мы идем классом в поход и едем на электричке. Одна из наших девочек встает, и вдруг я понимаю, какая у нее красивая попа.
Мы отмечаем окончание школы и собираемся у кого-то. Сквозь лучи солнца я вижу Валю в белом платье, одноклассницу, которую раньше не замечал, и понимаю, как я ее люблю и хочу. У нас с ней, конечно, ничего нет и не будет.
Должанка. Азовское море. Мы едем с моря на машине хозяев, у которых остановились на месяц, а Надя сидит рядом и трется ногой о мое колено. По радио передают чемпионат мира по футболу: Пеле, Эйсебио, но мне уже не до футбола. Надя живет в том же дворе, и мы вместе ходим на море купаться. Я – с родителями, она – одна, ей восемнадцать. Я стою в плавках перед зеркалом.
- Хорош, хорош.
Это Надя.
В комнате душно, и я сплю во дворе. Однажды ночью она приходит ко мне.
- Пойдем погуляем.
Накануне нашего отъезда она плетет бусы из ракушек.
- Это мой подарок тебе. Чтобы ты не забыл меня никогда.
После первого курса института я еду отдыхать в Крым, один. На перроне меня провожают родители.
- Ты что, куришь?
- Да, курю.
Я чувствую себя самостоятельным и уверенным.
В институте нас посылают убирать с полей картошку. Это прекрасное и романтичное время. Мы лежим на полатях с Таней, оба одетые, и чуть-чуть касаемся друг друга. В комнате галдят и разливают по кружкам грог. Тушится свет, зажигаются свечи, а по радио кто-то находит музыку Баха.
Новый год. Подмосковье. Я влюбился. Ее зовут Валя. Она худенькая и стройная. Мы обнимаемся и целуемся, и ложимся в постель. А наутро она мне говорит, что через несколько дней у нее свадьба. Видимо, я никогда не научусь понимать женщин.
Летом в стройотряде отмечали мое двадцатилетие. Я учился на третьем курсе, и меня уже не призывали на эти мероприятия. Я поехал туда по доброй воле за первокурсницей Наташей. Кто-то уже благополучно упал с лестницы, кто-то с кем-то уединился, Наташа исчезла. Она целовалась во дворе со своим однокурсником. Так растаяла еще одна моя мечта.
Звонок разбудил меня в пять часов утра. С тех пор я боюсь ранних звонков. Умерла моя бабушка.
* * *
А потом закрутился-завертелся водоворот исчезающих лет, от которых в памяти осталось немного: жаркие страны, чужие квартиры и женщины, чьих лиц уже невозможно разглядеть. Не увидеть мне уже и себя в пустыне этого долголетия. Может быть, потому, что пустыня всегда однообразна, тосклива и бесконечна. Была работа, были жены, были дети. Жены разошлись, дети ушли. Старший уехал, младшая не хочет со мной общаться.
Вот и все, что я помню о своей жизни.
* * *
Жизнь прошла. А я будто навсегда задержался на той незнакомой станции с гипсовой вазой посреди цветника.