У попа была собака,
он её любил.
Она съела кусок мяса,
он её убил.
И в яму закопал,
и надпись надписал,
что:
у попа была собака…
Часть первая. Лирическая.
Законный любимец незаконно правившей партии. Его обожали потаскушки, одураченные пропагандой невежественные массы и два, почивших в бозе, грозных вождя. Даже дрянной гуманист Горький именно этого плюгавца и пройду считал наиболее симпатичным.
«Бухарин мне как сын! Золотое дитя Революции!» – авторитетно прокартавил дряхлеющий Ленин. Зачатый под сенью редакции «Правды» служебный роман любимца с младшей, застрявшей в старых девах сестрой Ильича, вполне мог бы увенчаться августейшим браком, однако совратитель ловко вывернулся из цепких объятий смахивающей на питекантропа Маняши. Озадаченный правитель в сердцах чертыхнулся: «И никакой не сын! и вообще непроходимо глуп! никогда и ничему не учился! зарвался в левоглупизм до чёртиков!» Под занавес и Маняша припомнит изменщику: проголосует на Пленуме в 37-ом за решение Хозяина об изоляции всеобщего любимца.
«Бухарчик, мы с тобой – Гималаи, остальные – ничтожества», – столь льстиво поведал наедине о сокровенных замыслах змеемудрый Сталин. «Дзержинский – нуль… Каменев – нуль… Зиновьеву – не подам руки… Троцкий – нуль… Крупская – нуль и дура…» – радостно захихикал легковерный и доверчивый любимец. Зашедши проведать, Сталин интересовался у довольного кремлёвской кормёжкой папищика: «А скажите, Иван Гаврилович, чем вы своего сына делали? Желаю метод ваш позаимствовать. Ах, какой сын! ах, какой сын!» – восхищённо цокал языком он, поглаживая Бухарчика по плечу и ниже. Но однажды приревновал вдруг, – не без основания, – к своей привлекательной Наденьке Аллилуевой и, наливаясь гневом, просипел: «Ещё раз тронешь… Убью!..»
Пожалуй, всех превзошёл небезызвестный Рыков, начистоту объяснившийся в частном письме: «Знай, Николай, что я люблю тебя так, как не смогла бы любить даже влюбленная в тебя женщина. Твой Алексей». Но на московском показательном процессе и он предаст, публично оклевещет возлюбленного.
И-ох, коварные! Минуй нас пуще всех печалей однополая большевистская любовь!.. Поговорим о гетеросексуальных увлечениях.
Сексуально озабоченные главари большевизма негласно состязались в том, кто обзаведётся большим числом молоденьких жён, содержанок, любовниц. Предпочтение отдавалось особям еврейской национальности, – посмазливей лицом, да порельефней фигурою. На амурном фронте мой антигерой – конкурент не из последних! Миниатюрная обладательница мелодичного голоска Августа Короткова пользовалась взаимностью Бухарчика дольше прочих. В качестве неразлучной секретарши, она из Коминтерна перешла в НИС, из НИСа – к финальному посту влиятельного сановника – в «Известия». «Пеночка», – как ласково окрестил её большой знаток птиц, – осталась верна ему до последних дней. Единственная из любовниц отважилась прийти на квартиру в Кремль, когда былой возлюбленный оказался в опале, и все шарахнулись прочь, как от прокажённого.
Однако владела им «Пеночка» не безраздельно. С тридцать второго года, сопутно служебной, зародилась в уютном купе спального вагона иная привязанность. Имя купейной полюбовницы, как и других безвестных, пылко отдававшихся Бухарчику в эСэСэСэРе и за его рубежами, время поглотило в нети. Наверняка разыгрывались мотыльки-романы заграничные и курортные: юга мой ловелас посещал ежегод, чередуя Крым с Кавказом и Средней Азией. Предполагаю, что незнакомка, адъютантски опекавшая Бухарчика в его подвижках в Ленинград и по месту жительства, была молода и недурна собой. Взаимной чувство угасло года через два – после того, как прелестная незнакомка опрометчиво, в порыве постельной откровенности призналась, что совмещает приятное с небесполезным, состоя штатным осведомителем НКВД. Однако готова пренебречь доходной службой, если миляга Бухарчик незамедлительно женится на ней.
Из вышеизложенного вовсе не следует вывод, что любвеобильный партиец влачил сирое холостяцкое существование. Лет за шесть до революции он официально женился на двоюродной сестре – Надежде Лукиной. Некрасивая кузина была старше на год, к тому же оказалась неизлечимо больна, и бездетный брак распался в начале 20-х. Второй брак с Эсфирью Гурвич не был столь продолжителен, расстались, – кажется по её инициативе, – в двадцать восьмом. «Козя, Козечка» – как вычурно называл дочурку переменчивый родитель, осталась при матери.
Большевики – ребята скрытные. Исчерпывающе их интимную жизнь мне не показать, но на третьей предгибельной и потому ставшей последней женитьбе заострюсь особо. Она породила много смешков и сплетен в видавшем всякий разврат кремлёвском дворе. Третий брак Бухарчика и впрямь неординарен. Сам всевластный Сатана-Сталин, вынужденный в силу своего богоподобного окультивания соблюдать внешне-показные нормы приличия, позавидовал столь безумному союзу.
– Николай, я тебя поздравляю! – вскоре после свадебки затрезвонил глубокой ночью домашний телефон. – Ну, ты хват! И в этом меня переплюнул!
– В чём же, дорогой Иосиф Виссарионович? – сбледнев с лица и поддёрнув трусы, пролепетал осипшим тенором Бухарчик, давно отученный фамильярничать с «Кобой».
– Ну как же! – мыкнул в трубку поддатый Хозяин. – Красивую жену отхватил. Поживей и моложе моей Нади!.. – Донёсся гвалт бражного застолья, и на том конце провода трубку швырнули на рычаги.
Ой, неспроста Сталин потревожил Бухарчика. Бурным усладам медового месяца молодожёны предавались в спальне его покойной жены, после само(убийства) которой и произошёл, по просьбе Сталина, обмен кремлёвскими квартирами. Да и то досадливо задевало Хозяина, что лысый паразит обрачил девочку с чёрными косами до колен – младше себя аж на 26 лет!..
Осиротела Анютка в титечном возрасте и до пяти годков проживала с дедом в Белоруссии. В марте 1918-го объявились новые родители, революционеры-большевики, и Анютка сказочным образом перенеслась в трёхкомнатный номер роскошной гостиницы «Метрополь». Сиротку еврейской национальности удочерила родная сестра покойной матери, бывшая замужем за Михаилом Зальмановичем Лурье (Юрием Лариным). Именно его стараниями подросшая приёмная дочь угодит в объятия дружка-однопартийца и станет Ларкиной-Бухаркиной. Родившегося сына назовут в честь придурковатого сводника, о котором стоит сказать подробнее. Калека, физически неполноценный с рождения (без посторонней помощи ни раздеться – ни вымыться) отчим Анютки с трудом передвигался по комнате; при этом, устрашающе выбрасывая вперёд ноги и нелепо взмахивая рукой. От ужаса девочка юркнула под диван, откуда рассвирепевшая мачеха вытурила пуглянку палкой. Знакомство с Бухарчиком произошло тоже на большевистский манер. Крепко спавшую Анютку вдруг кто-то грубо дёрнул за нос. Разбуженная девочка увидела громко ржущего Бухарчика, проживавшего этажом ниже.
В 1904 году сопутники унесли Лурье-Ларина из якутской ссылки в большой плетёной корзине. К несчастью России, страхолюдный груз уцелел! Полупарализованный инвалид с перекошенным злобным лицом и немощными, роняющими телефонную трубку руками, стал после революции членом Президиума ВСНХ и Госплана, руководил экономическим отделом ВЦИК. Поначалу к его мнению прислушивался Ленин, потом хватился: «Фантазия есть качество величайшей ценности, но у товарища Ларина её избыток. Если бы весь запас фантазии Ларина разделить поровну на всё число членов РКП, тогда бы получилось очень хорошо!» – и запоздало порекомендовал не привлекать того к государственной деятельности. Многие декреты первых лет советской власти, нечитано подмахнутые Лениным, были плодом горячечной фантазии этого прожектёра. В тридцать месяцев он сумел до основания разрушить национальную экономику великой державы, каковой являлась Россия до октябрьского переворота. Но лишь с 1929 года Ларин окажется не у дел.
Мда! Это был редкостный оригинал! Возмутило его древнерусское название деревни «Кобылья лужа», и что же?.. Переименовали, в… «Советскую лужу». Совпал десятый день рождения Анютки с днём похорон Ленина и, ничтоже сумнящеся, он передвинул именины на 27 мая, настоял в загсе на обмене метрического свидетельства. «При социализме в каждом новом доме будет своя столовая, своя прачечная, свой детский сад…» – такую ахинею изрекал писклявым фальцетом опупевший безумец с трибуны, поднесённый к ней на мозолистых рабочих руках. «Вскоре наука дойдёт до такой степени развития, что каждый человек по своему желанию сможет превращаться из мужчины в женщину и наоборот. Например, Бухарчик сможет стать Ниной Бухариной с длинной русой косой», – не то фантазировал, то ли мечтательно бредил он на страницах центральных газет. Пожалуй, пиковым достижением экономиста Ларина было предложение о непрерывной рабочей неделе – в качестве подспорья первому пятилетнему плану. Славен также тем, что «закинув глазки», безошибочно складывал и множил в уме многозначные цифры. Арифмометров в ВСНХ не хватало.
Присовокуплю к сему непомерное честолюбие и тщеславие уродца. Одну из своих статей он подписал рифмовкой:
Я не нарком и не цекист,
Я просто Ларин коммунист, –
весьма прозрачно (не правда ли?) намекая, что заслуги его недооценены партией. «Мне представляется, – вторит ему состарившаяся Анютка в недавно опубликованных мемуарах, – что значимость Ларина в первые годы после революции значительно превышала занимаемые им посты. Он не был членом ЦК… не был наркомом». И, слава Богу, утешаюсь я.
В январе 1932 года Сталин сатанински поиздевается над этой чертой характера, присущей многим большевикам. Позвонив на квартиру, потребует пригласить к телефону Ларина. Но фантазёр при смерти, и взять трубку конечно же не в состоянии. «Как жаль, как жаль, – притворно сокрушится прекрасно обо всём осведомлённый Хозяин, – а я хотел его наркомземом назначить».
Через час после телефонного звонка Ларин скончался. Сходя в гроб, благословил приёмную дочь следующим пожеланием:
– Интересней прожить с Бухариным десять лет в Кремле, чем с другим всю жизнь в коммуналке. – И совсем уж тихим, полувнятным лепетом: «Прах мой развейте с самолёта…»
Последнее сочли бредовой фантазией, упокоили по обычаю тех лет – в кремлёвской стене. Изучением изъятого из черепной коробки уникального мозга Ларина спешно занялся соответствующий институт. Отдыхавший в Нальчике Бухарчик на похороны друга опоздал. «Две недели отец мучительно умирал, сидя в кресле… это была пытка», – недоумённо читаю я в мемуарах состарившейся Анютки. Комментарии излишни. Друг неиспытанный, что орех не расколотый.
Нет таких крепостей, которые не взяли бы приступом настырные большевики. Пусть не всесветно, но в Москве Бухарчик знаменит и популярен, в Кремле проживает на всём готовом с прислугою, в красные праздники с Мавзолея, подвыпив, марширующим массам честь отдаёт, прикладывая руку к унаследованной ленинской кепчонке. И отроковица 1914 года рождения уступила многолетним домогательствам члена партии с 1906-го, отдалась плешивому обольстителю с реденькой ярко-рыжей бородкой. Любовь зла – из корысти полюбишь и облезлого козла! Неряшливый в одежде, грязный в побуждениях, делах и мыслях, Бухарчик вообще отличался «редкой небрежностью, распущенностью и неопрятностью, – свидетельствует Новгородцева-Свердлова. – Пуговицы у него на куртке всегда были оторваны вовсе или болтались на одной ниточке, воротник рубахи засален, галстук помят и сдвиут набок. «Ну как тебе не стыдно, – матюгался при встречах элегантно упакованный в чёртову кожу Яков Свердлов. – Ходишь свинья свиньёй! Неужели думаешь, что станешь люб рабочему классу, вырядившись засранцем?..»
Понять мотивы, толкнувшие Анютку Ларину на неравный брак – архипросто. Пикантное, должно быть, удовольствие вкушать карамельку из сахарницы с затейливой вязью на донышке – «Стеклозавод имени Бухарина». Портреты молодого Бухарчика публиковались в официальных плакатах-фотографиях с 1917 года. В девятнадцатом появилась пластинка с записью его безумных речей, на оборотной стороне которой ленинский картавый голос. Одна из улиц Москвы с 1919 года носила имя Бухарина. Да, не счастье ли, обнявшись, проехаться по ней на лимузине! В его честь были переименованы трамвайное депо, парк, библиотека, рабфак, таможня и несколько фабрик; он – почётный член Московского Совета. Даже ташкентцы ходили по улице имени Бухарина. Выступления рабочих делегаций на съездах заканчивались здравицами в его честь, в которых он всерьёз именовался «железным вождём». Что ни речь, то – овация. Наряду со Сталиным, Бухарчик один из ведущих руководителей партии. Заболей Сталин, да как Ленин схоронись в Мавзолей и… Дых захватывает! Анютка Ларина – русская царица!.. Незатейливы думки меркантильной девицы, отказавшей в любви сверстнику – Сокольникову младшему. Одно слабо мне уразуметь – границы большевистской аморальности. В кремлёвской квартире «молодые» проживали совместно с папищиком Бухарчика, домработницей и… его первой женой – советчицей Надеждой Лукиной. Ни одного крупного шага не предпринимал Бухарчик без совета с кузиной. Симбиоз за пределами моего понимания. Нонсенс!
Часть вторая. Политическая.
Через полвека забвения имя Бухарчика вновь на волне популярности. Благодаря усердью пишущих «подручных партии» и словоохотливой, до дней горбачёвской перестройки дожившей Анютки, он воспарил эфирным Христосиком, великомучеником за веру. Выходят жития чудесно воскресшего божка, избранные труды (марксистко-ленинская бредятина, некогда изъятая их всех библиотек), снимают фильмы, ставят спектакли, бессчётно тиражируется, – вряд ли когда существовавшее, – письмо «Будущему поколению руководителей партии», якобы написанное Бухарчиком перед арестом, незабывно заученное наизусть молодой женой (в наверняка прослушиваемой квартире, с домработницей – стукачкой НКВД) и конспиративно уничтоженное. И весь мир поверил на слово вдове донельзя изолгавшегося большевика, не сочтя письмо блестящей мистификацией достойной дочери фантазёра Ларина. Склонен считать, что родилось оно в пору хрущёвской «оттепели», после ХХ съезда. Чего ни измыслишь для реабилитации самой себя и убиенного супруга. В 1937-ом, накануне ареста, Бухарчик выводил дрожливо трясущейся рукой плаксивые мольбы адресату поближе. Начинались они одинаково: «Дорогой Коба…» Да и в мемуарах вдовы много наносного, быт Бухарчика лживо прибеднён, образ негодяя – сусально приукрашен. «Железный вождь» постоянно одалживает деньги у личного, состоятельного шофёра, единственный костюм Бухарчика так обветшал, что Сталин за счёт казны заказывает любимцу, для выезда за границу, новый…
Но пролистнём же наконец ставшее вседоступным творческое наследие партийного горетеоретика-недоучки; русского по национальности, родившегося в семье учителей в Москве и не закончившего полного курса ни гимназии, ни университета; злостного пакостника с юных лет, активно занимавшегося вредительской деятельностью, а после захвата власти большевиками тысячекратно зловредительство умножившего, состоя на высоких постах:
в коллегии ВЧК в годы красного террора («Отныне мы все должны стать агентами ЧК. В революции побеждает тот, кто другому череп проломит»);
в кандидатах и членах ЦК и Политбюро в период репрессий и насильственной коллективизации («Мы не будем размениваться на мелочи, а будем делать всё, что прикажет партия»);
в Коминтерне («У нас могут быть две партии; одна у власти, другая в тюрьме»);
в академиках («Многие с презрением относятся к старой морали и это хорошо!»);
и в главных редакторах оголтело лживых газет «Правда» и «Известия». Именно Бухарчик теоретически обосновал репрессии 1918-20 годов. Многократно и публично восхвалял всё творившееся в стране с 1929 года. Возглавляя газету «Известия», широко пропагандировал культ личности Сталина.
Какой здравомыслящий, знакомый с азами материального производства человек громогласно утверждал бы, к примеру, следующее:
«Ведь теперь так: если человек – сапожник, то он всю жизнь тачает сапоги и, кроме колодки, ничего не видит; если он – пирожник, он всю жизнь печёт пироги; если человек – директор фабрики, он всё время управляет и приказывает; если он – простой рабочий, он всю жизнь исполняет чужие приказания и повинуется. Ничего подобного нет в коммунистическом обществе. Тут люди все получили разностороннее образование и знакомы с разными производствами: сегодня я управляю, подсчитывая, сколько нужно произвести на следующий месяц валяных сапог или французских булок; завтра я работаю на мыловаренном заводе, через неделю, может быть, – на общественных парниках, а ещё через три дня – на электрической станции. Это будет возможно, когда все члены общества будут получать надлежащее образование!»
Что характерно, не умнел лысея, а напротив дубел от года к году, оставаясь вне критики. Вот ещё один, изумительнейший образчик из откровений ленинского выкормыша:
«Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материла капиталистической эпохи».
В 1925 году, дискутируя с «человеческим материалом» о судьбах русской интеллигенции, этот, ложно прослывший «мягкосердечным» большевик, наговорил много любопытных разностей:
«Я имею ту привилегию или недостаток, что сам выхожу из интеллигенции и прекрасно знаю её. Первое, что я услышал в 17 году от старых своих учителей, которые даже божьей коровки не обидят: «Да, вы, – говорили они, – пожалуй, немецкий шпион». А когда дело дошло до разгона Учредительного собрания, то все люди не нашего лагеря кричали нам: «Убийцы, палачи!»
В день разгона Учредительного собрания (на котором Бухарчик присутствовал делегатом от большевиков), последними была жестоко расстреляна из пулемётов мирная демонстрация питерских рабочих. Так вот:
«…то, что нам вменяется в вину, это есть с точки зрения коммунистической величайшая добродетель. Если бы мы вам вручили судьбы России, чтобы вышло? Вы бы так одной мёртвой лошади испугались, что в панике бросились бы бежать. Когда надо было шагать через трупы, то, извините, для этого надо было иметь не только закалённые нервы…»
Бухарчик – один из главных вдохновителей и заправил октябрьского переворота в Москве 1917-го. Кровавая бойня; бушевание пьяной черни, попутно громившей винные погреба; стрельба из тяжёлых орудий по Кремлю и московским улицам; пробитый снарядом купол собора Василия Блаженного; множество убитых в частных квартирах женщин и детей… Общее число жертв (по разным источникам) – от одной до двух тысяч человек. Отсидевшийся в штабе на Пречистенской Бухарчик, узнав о количестве погибших в уличных боях (как явствует из сомнительных воспоминаний состарившейся Анютки), расплакался навзрыд. Если верить мемуарам, он чаще прочих рыдает и впадает в истерику. На похоронах Ленина глаза слезились у многих «твёрдокаменных», но так как Бухарчик – чисто по-бабьи, навзрыд – не голосили и родственники покойного. В 1930 году, проезжая по Украине, Бухарчику довелось увидеть на станциях множество умирающих от голода, с опухшими животами людей. По приезде, в своей кремлёвской квартире он бухнулся в истерических рыданиях на диван, после чего, глотнув валерьянки, отёр крокодиловы слёзы и с аппетитом вкусненько покушал, навсегда забыв виденное, как страшный кошмарный сон. Неврастеник. Истеричная барышня. Рыдающий большевик, смертельно разящий словами. Многие злодеи сентиментальны, этот, ко всему прочему, неисправимый позёр. В 20-е годы, в журнале «Огонёк» публиковалась фотография: Бухарин записывает на коробке папирос обещание обступившим его пионерам – «Бросаю курить!» На последующих фото более позднего периода друг пионеров запечатлён снова с дымящейся папиросой.
Слова, обвальные потоки слов… Безудержное, как дизентерийный понос, словоблудие «Колечки Балаболкина». Написал «Азбуку коммунизма» – потом отказался от этой работы; написал «Экономику переходного периода» (возможно за него написали) – отказался; от «Заметок экономиста» также отказался… Всю жизнь будет отрекаться не только от былых убеждений («Лозунг «обогащайтесь!» я трижды снял!..»), но и от учеников, соратников, от имевших неосторожность быть друзьями, а перед смертью позорно обгавкает и осрамит на весь мир себя.
Цитирую:
«Мы последнюю кухарку поднимаем до уровня государственных задач. Мы приглашаем всех людей подняться на этот уровень политического развития, который Владимир Ильич находил необходимым для кухарки…
Мы от своих коммунистических целей не откажемся! Нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы идеологически на определённый манер. Да, мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их, как на фабрике… мы других людей вырабатываем для того, чтобы устроить другой порядок. Мы рассуждаем как строители, как архитекторы…
(А на поверку – хуже захудалой кухарки!)
…Но когда говорят, что надо дать свободу творчества, то… При такой свободе из наших вузов выходили бы культурные работники, которые могли бы работать и в Праге, и в Москве. А мы желаем иметь таких работников, которые могут работать только в Москве…
Мы считаем, что идеалы у нас всечеловеческие и всемирные. Если рассуждать с точки зрения исторических идеалов, то всё то, о чём нам говорят, есть дохлая собака по сравнению с теми мерами, которые мы провели. У нас огромный размах борьбы, и то, что мы сделали, показывает, какой это размах… Поймите, мы имеем историческую ответственность не более, не менее, как за судьбы всего человечества… Мы подходим и к крестьянину только с точки зрения политической целесообразности…
(Какой стиль, каков язык?!)
Наша партия никогда не сможет выпустить руля из своих рук и стать на точку зрения другой идеологии… Ленин сказал, что мы введём всеобщее избирательное право. Мы это избирательное право введём, но тогда, когда всеобщее избирательное право никем не сможет быть повёрнуто против нас. Что вообще большинство населения не против нас, это мы знаем. Мы так захватили позиции, что никто не сможет повернуть против нас. Точно так же и в идеологической области…
Нужно с полной уверенностью уничтожать навыки старой мысли, нужно становиться под знамя марксизма Это знамя проверено во многих революциях…
Но коммунизм есть всеобщая любовь… Одна дама мне пишет: «Господин Бухарин, вы очень не любите слово «свобода», а, впрочем, это и понятно». Ничего не понятно. Разная свобода бывает… тюрьмы были и есть, государственные учреждения есть, система принуждения есть, террористический режим есть… Мы только перевернули понятие «свобода»…
Цинично откровенна мразь, упивающаяся бесконтрольной властью. В 1929 году Бухарчик попытается склонить к сотрудничеству с большевиками всемирно знаменитого физиолога Павлова. Старец с неохотою уделит посланцу Кремля несколько минут, во время пешего возвращения со службы.
– Руководители партии весьма огорчены вашим нежеланием участвовать в общественной жизни страны, не проявлением интереса к великим свершениям, – посетует Бухарчик.
– Интереса? – зло перебьёт насупленный Павлов. – Могу проявить интерес. Интересно, например, с какой это стати вы – академик?..
Незадолго до встречи, впервые в истории российской Академии наук в действительные члены прошли видные коммунисты: Бухарин, Кржижановский и им подобные лжеучёные. При баллотировании Бухарчик соединил в свою пользу ровно две трети предусмотренных уставом голосов: 20 против 10. Присутствуй на выборах академик Павлов, голос его был бы решающим, хотя по сути ничего бы не изменил: внедрением партийцев в Академию лично руководил всемогущий Сталин. Решающей являлась воля не седобородых учёных мужей, а властных правителей-недоучек. Так, месяца за три до смерти величайшего экономиста эпохи военного коммунизма, ему с издевкою позвонил Сталин и сообщил колыхнувшую новость: «Тыварищ Ларин, в блыжайшее врэмя ви будэтэ ызбраны дэйствытэльным члэном Акадэмыи наук». Наравне с интеллигентами, советские академики штамповались и вырабатывались, натренированные идеологически на определённый манер.
Парируя язвительный выпад прямодушного Павлова, Бухарчик уклончиво разъяснил: марксистская политическая экономия – наука сравнительно молодая, специалистов мало, и неудивительно, что-де в такой ситуации его избрали. На безрыбье и рак с плавниками. И тут же, не сходя с места, блеснул академическим кругозором, перечислив наповал сражённому Павлову триста названий бабочек по-латыни! В юности Бухарчик увлекался энтомологией и как-то на спор с гимназическими приятелями выучил их за один присест. Аргумент нешуточный, сгодилось.
Следует сказать, что склонить Павлова ко лжи Бухарчику не удалось. Известны письма мужественного академика к Советскому правительству, в которых он, без обиняков, пишет:
«Мы жили и живём под неослабевающим режимом террора и насилия… я всегда более вижу сходство нашей жизни с жизнью древних азиатских деспотий… Беспрерывные и бесчисленные аресты делают нашу жизнь совершенно исключительной. Я не знаю цели их (есть ли это безмерно усердное искание врагов режима, или метод устрашения, или ещё что-нибудь), но не подлежит сомнению, что в подавляющем большинстве случаев для ареста нет ни малейшего основания, то есть виновности в действительности… Тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с удовлетворением приводят это в исполнение, как и тем, насильственно приучаемым участвовать в этом, едва ли возможно остаться существами, чувствующими и думающими человечно…
Когда я встречаюсь с новыми случаями из отрицательной полосы нашей жизни (а их легион), я терзаюсь ядовитым укором, что оставался и остаюсь среди нея… Пощадите же родину и нас.
Академик Иван Павлов. Ленинград, 21 декабря 1934 года».
Мемуаристика умалчивает, убивал ли Бухарчик собственноручно, нажимая курок, присутствовал ли при казнях, бессудных массовых расстрелах, сохраняя при этом «выражение лица весёлое» (как зафиксировано в качестве особой приметы московским охранным отделением). Думаю, что присутствовал и убивал, влекомый любопытством ко всему необычному. Факты же красноречиво вопиют, что Бухарчик повинен в смертях многих и многих. В 1922 году не кто-нибудь, а именно он предлагал внести в программные документы Коминтерна положение о том, что «каждое пролетарское государство имеет право на красную интервенцию». Во времена пребывания Бухарчика в высших эшелонах власти, страну пронизали метастазы ГУЛАГа. В 1928-ом, когда он ещё состоял членом Политбюро, были бессмысленно расстреляны, частью отправлены в лагеря полсотни виднейших инженеров Донбасса, осуждённых по сфабрикованному «Шахтинскому делу», за которым последовали «Дело националистов» (1929 г.), «Промпартия» (1930 г.), «Союз меньшевиков» и «Трудовая крестьянская партия» (1931 г.), «Военные заговорщики – преподаватели академий и училищ Красной Армии (1930-1932 гг.)… Немало строк наворотил Бухарчик о якобы чрезвычайном обострении классовой борьбы:
«Обострение классовой борьбы идёт по широкому фронту… экономика, политика, наука, искусство… повсюду острые вопросы стали ребром… Но наиболее отчаянная борьба идёт в деревне…»
Новое словосочетание ввёл в обиход – «антикулацкая революция». И, поскольку, «кулак оказывает бешеное сопротивление, то с ним нужно разговаривать языком свинца». В итоге, загублены миллионы российских кормильцев и, как следствие, спорадически возникающий, доходящий до людоедства голод. Ещё Ленин обмолвился, что Бухарчик «в политике дьявольски неустойчив». Выступая с покаянной речью на XVII съезде партии, Бухарчик публично осудил бывших учеников, так называемой «бухаринской школы», поддержал развязанный против них террор. Для спасения своей паршивой душонки он меняет убеждения, как портянки в демонстративно носимых им сапогах, готов (как впрочем, любой из большевистской верхушки), на всяческую низость и всевозможную подлость. Кремлёвская бандитская «малина» живёт и властвует по законам волчьей своры: неугодного рвут в клочья и пожирают! Бухарчик с лёгкостью предал друга по Коминтерну Зета Хеглунда, друга по дореволюционной ссылке Михаила Фишелева, московского друга Владимира Смирнова, соавтора по популярной «Азбуке коммунизма» Евгения Преображенского… Семейное прозвище Бухарчика – «Лис». На московском показательном процессе другой отпетый негодяй Вышинский выразится точнее – «проклятая помесь лисицы и свиньи». Позорный конец Бухарчика закономерен, но до волчьей расправы он многих ещё, макнув лицом в кровь и в грязь, сведёт в безымянные могилы.
«Во время «военного коммунизма» мы русскую среднюю и мелкую буржуазию наряду с крупной обчистили. Российский интеллигент, который одно время фордыбачил, саботажничал и т.п., был тоже выбит из позиций. Затем была допущена свободная торговля. Еврейская мелкая и средняя буржуазия заняла позиции мелкой и средней российской буржуазии, вышибленной из седла в период военного коммунизма. Если были маленькие лавчонки, на которых было написано «Иванов», то потом появились в большей пропорции и лавчонки, на которых написано «Розенблюм». Приблизительно тоже произошло с нашей российской интеллигенцией, которая фордыбачила и саботажничала: её место заняла кое-где еврейская интеллигенция, более подвижная, менее консервативная и черносотенная. Таким образом, частичное восстановление и новое равновесие произошло на несколько иной основе. При таких условиях понятно, лавочник Иванов склонен к разговорчикам в стиле: «всюду Розенблюмы. Россию жидам продали» и т.п. Российский интеллигент тоже склонен к разговорчикам в роде: «всюду Розенбляты, смотрите, Россию жидам продали» и т.п. Своеобразное положение, способствующее росту антисемитизма, заключается в том, что у нас в центральных районах, в центральных городах сосредоточены еврейская буржуазия и еврейская интеллигенция, переселившиеся из западных губерний и из южных городов. Благодаря этому наш безработный и мелкая буржуазия не видят еврейской нищеты, еврейской бедности… Такова база для роста антисемитизма у нас…
У нас даже в кругах нашей партии нередко проявляется антисемитская тенденция, уклончик, который есть оборотная сторона растущего великороссийского шовинизма. Это сказывается в «шутливых» анекдотиках, разговорах о «жидах, «жидочках» и т.д. …»
Пространная цитата из речи Бухарчика на Ленинградской губпартконференции, январь 1927-го. Для завершённости обрисованной оратором картины добавлю сочный мазок. Евреи и лица нерусской национальности переполняли все тогдашние учреждения и комиссариаты СССР, да и засевшая в Кремле правящая элита почти сплошь (процентов на восемьдесят) состояла из евреев. Сразу после 1917-го антисемитизм был объявлен большевиками вне закона. Ярлык «антисемита» стал равнозначен ярлыку «враг народа». За одно лишь сорвавшееся с губ слово «жид», – со всеми производными изъятое даже из словаря Даля, – человека могли и нередко лишали жизни. В 20-е годы официально процветала откровенная русофобия.
Что ж за вывод воспоследовал из изложенного? Вывод ведущего партийного идеолога прост, как вареная репа:
«Мы должны, товарищи, с антисемитизмом повести яростную борьбу… По этой националистической, антикоммунистической, совершенно непривычной «идеологии» мы обязаны бить и бить…
ударить не мешает и ударить в первую очередь, ибо великоросс должен говорить первым делом о грехах великороссов.
Если в нашей среде сомнительное «право гражданства» получает то, что в начале революции мы называли бы черносотенством, то по этому надо ударить покрепче…
…надо прежде всего великорусский шовинизм держать за ухо».
Тщетно пытался выискать я в трудах Бухарчика хоть словцо в защиту терзаемой русской нации, хучь бы вялый протест разнузданному геноциду против русской духовности и культуры, против амнезии – лишения русских памяти и национальной гордости. Оказывается, ещё в 1923 году Бухарчик предложил русский рабочий класс «искусственно поставить в положение более низкое по сравнению с другими». Со страниц бухарчиковых сочинений пышет нескрываемой русофобией; с определённого момента (не позднее года 1914-го) русским человеком Бухарчик быть перестал. Да и был ли он великороссом? Возвращение с начала 30-х годов в учебники и в публикации имён героев русской истории, свидетельств побед русского народа вызывало непримиримый протест со стороны Бухарчика. Он упоённо продолжал клеймить «рабское», «азиатское» прошлое России, обзывая её «нацией Обломовых». Он готов изничтожить деревенского поэта Дружинина, давшего своему стихотворению название «Российское». Проза Андрея Платонова убедила его в том, что Платонов – последователь библейского Онана. Заявив об этом в начале 30-х, Бухарчик употребил прямое выражение, площадную ругань.
«Тошно мне, законному сыну российскому, в своём государстве пасынком быть. Надоело мне это ****ское снисходительное отношение власть имущих, а ещё тошнее переносить подхалимство своей же братии к ним… Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живём», – возопит с отчаюги гордость земли русской и мировой поэзии Сергей Есенин. Вшивый интеллигент Бухарчик тоже кропает стишонки, мало чем отличимые от ильф-петровской «Гаврилиады». Всюду сунул он свой мерзопакостный носик, обсопливил поганец и русскую литературу. В «Злых заметках», опубликованных в качестве директивного руководства в газете «Правда» (которую редактировал Бухарчик на протяжении двенадцати лет), прольются в январе 1927-го его ядовито-вонючие испражнения. Он иронизирует над академиком Иваном Буниным, походя издевается над поэзией Тютчева, над вандальски умерщвлёнными дочерями последнего российского императора: «которые в своё время были немного перестреляны, отжили за ненадобностью свой век». Особенно изощрённо глумится и изгаляется он над памятью злодейски убиенного в 1925 году Сергея Есенина:
«Есенинщина – это САМОЕ ВРЕДНОЕ, заслуживающее настоящего бичевания, явление нашего литературного дня… Причудливая смесь из «кобелей», «икон», «сисястых баб», «жарких свечей», берёзок, луны, сук, господа бога, некрофилии… и т.д., всё это под колпаком юродствующего квазинародного национализма – вот что такое есенинщина.
Говорят нам: крестьянский поэт переходной эпохи… Не совсем так!..» Поэзия Есенина – «это отвратительная, напудренная и нагло раскрашенная российская матерщина, обильно смоченная пьяными словами и от того ещё более гнусная… Есенинская поэзия, по существу своему, есть мужичок, наполовину превратившийся в «ухаря-купца»… ухарь припадёт сегодня к ножке «Государыни», завтра лижет икону.
Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого «национального характера»… И всё это наше рабское историческое прошлое, ещё живущее в нас, воспевается, возвеличивается, ставится на пьедестал лихой и в то же время пьянорыдающей поэзией Есенина…
Так помаленечку просовывает свои идеологические пальцы новая российская буржуазия… По есенинщине нужно дать хорошенький залп!»
Залп шандарахнули такой, что до сих пор в сердцах отзывается. Вскоре после публикации «Злых заметок», был закрыт основанный в 1926 году «Музей Есенина». До конца 40-х годов включительно, не прекращалась бешеная посмертная травля великого русского лирика. В спешном порядке запустили к производству киносценарий «Против есенинщины», напичканный цитатами из «Злых заметок» Бухарчика. Сочинения Есенина занемотствовали, как если бы оные не существовали никогда. Горька и трагична участь крестьянских поэтов есенинского круга.
Но и на этом урод земли русской не угомонился. В год выхода «Перековки» – коллективной книги о Беломорканале, воспевавшей подневольный рабский труд, Бухарчик публично ляганул Есенина с трибуны Первого писательского съезда:
«с мужицко-кулацким естеством… разухабисто-ухарский тембр поэтического голоса… с самыми отсталыми элементами идеологии… с культом ограниченности и кнутобойства… Его настоящее поэтическое нутро было наполнено ядом отчаяния…»
Бухарчик, отнюдь, не чурался именитых стихотворцев. В числе почётных друзей толстомордый купчина Демьян Бедный; преданный покровителю Пастернак посвятил Бухарчику туманное стихотворение «Волны»; Бухарчик поигрывает в дружбу с талантливым Мандельштамом, пока не угодит в дерзко-знаменитое:
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей,
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет..
«Тонкошеий вождь» наотрез откажется разговаривать с пришедшей к нему на приём женой арестованного Мандельштама. Закажет угодливому Пастернаку одические стихи о Сталине и опубликует их в новогоднем номере самолично редактируемых «Известий».
Ну да, сколько ни подтявкивай, Хозяин уж разлюбил. Богу – богово, кесарю – кесарево, Бухарчику – собачье.
Часть третья. Фарсово-трагическая.
Находясь летом 1918-го в Берлине, Бухарчик прослышал о чудесной гадалке, верно предсказывающей судьбу. Потехи ради, он посетил обитавшую на окраине немецкой столицы хиромантку-гадальщицу. Предсказательница напророчила Бухарчику нечто вовсе уж несусветное:
– Вы будете казнены в своей стране, – изрекла она, бегло изучив пухленькие, несвычные к созидательной работе ладошки.
Ошеломлённый, с деревянной улыбкой на лице, Бухарчик упавшим голосом спросил:
– Вы считаете, что Советская власть не устоит?
– При какой власти казнят – определить не берусь, но обязательно в России…
Пророчество гадалки оказалось вещим. Враг народа Бухарчик в марте 1938-го был расстрелян – через двадцать лет, в своей стране, при Советской, прославившей его власти, взращённым на собственную погибель кровожадным палачом. Судил его (словами казнённого выражаясь), «пролетарский суд – суд справедливый».
«В кровавой борьбе с капиталом рабочий класс не может отказаться от высшей меры наказания, – бодро выводил этот партийный горетеоретик, будучи на Олимпе власти. – Но чисто объективное сравнение пролетарского суда с судом буржуазной контрреволюции обнаруживает чрезвычайную мягкость рабочих судей в сравнении с палачами буржуазной юстиции…
Пусть буржуазные «порядочные люди» смеются и предвещают нам близкий конец. Мы надеемся ещё спеть над их могилой «вечную память…»
Жизнь рассудила по пословице: не рой другому яму, сам туда загремишь! За все противоправные, подрывающие устои государства деяния, в которых уличён был Бухарчик при царском режиме, негодяй схлопотал от «палачей буржуазной юстиции» всего-навсе несколько месяцев вполне сносной отсидки, да ссылку в Онегу Архангельской губернии, откуда через полгода уже, затосковав по теплу и притомившись от безделья, съехал за границу.
В 1922 году, когда Ленина разбил паралич, Бухарчик навестил приболевшего Троцкого. Поведав ему о тяжёлом состоянии Ильича, Бухарчик кончил тем, что повалился к Троцкому на кровать и, облапав через одеяло, запричитал: «Не болейте, умоляю вас, не болейте… есть два человека, о смерти которых я всегда думаю с ужасом… Это Ильич и вы». Пятилеткой же позднее, Бухарчик с присущей ему «бешеной энергией своего политического темперамента», помог Сталину расправиться с троцкистской оппозицией и, впоследствии, выдворить ненавистного многим Троцкого за пределы страны.
«Лучше десять раз Зиновьев, чем один раз Сталин… Чингисхан с телефоном… Дьявол, а не человек!» – сетовал Бухарчик в тесном семейном кругу, а сам тем временем, с присущей ему «бешеной энергией своего политического темперамента», пособлял Сталину крушить в пух и прах оппозицию Зиновьева и Каменева, злорадно наблюдал за расправой, окончившейся ссылкой, а позднее и физическим уничтожением бывших союзников. «Циник-убийца Каменев омерзительнейший из людей, падаль человеческая… Что расстреляли собак – страшно рад!» – писал он в личном письме Клименту Ворошилову.
Когда на XVI съезде партии распинали его собственных сторонников, Бухарчик малодушно отсиживался в Крыму, обхаживая смазливую Анютку, не сделав ни единого символического жеста в их защиту. Мнимо больной Бухарчик уплывал в море так далеко, что однажды был задержан пограничным судном.
Памятливый Коба ценил собачью преданность и прошлые заслуги Бухарчика перед партией, в лице её Генерального секретаря. Мизерной частью вконец ожесточившего сердца продолжал любить многажды серьёзно оступавшегося, но ни одного постановления ЦК не нарушившего помогателя. Не бухарчиковой полуистерической, показной привязанностью, но как терпеливый наставник любит не совсем безнадёжного путаника-ученика. В 1936-ом, когда тучи над переметчивым Бухарчиком непроницаемо сгустились, Коба выпроводил опального любимца в Париж – сторговывать и на подтирку негодные архивы Маркса и Энгельса. Поддавшись мимолётному капризу, предоставил обречённому на заклание любимцу реальный шанс стать невозвращенцем. Тонкий психолог Коба прекрасно понимал, что мягкохарактерный, слабовольный неврастеник к серьёзным подрывным действиям против него не способен и гадить, как Троцкий, из-за кордона не будет. Разве в одном он неисправимо опасен – в желании вождить. Вся эта кодла ленинских последышей стремится верховодить, рвётся управлять государством, разумея в политике меньше кухарки. К истым ленинцам Коба всегда питал до поры таимую, лютую ненависть, а вот к заслуженному лизуну теплилась на донце запроданной Дьяволу души неизбывная нежность. Седьмой год не было и тени разногласий, и ничего тайного не затевал пёс супротив Хозяина, изъявлял готовность собственной жизнью ради него пожертвовать. Поэтому и одну из жён – молодую, забрюхатевшую Анютку выпустил Хозяин к Бухарчику в Париж. Пущай милуются, вокруг Эйфелевой башни в обнимку хороводят.
Но видимо от пыли марксовых архивов нашло помрачение, может, довлело над судьбой Бухарчика зловещее предсказание берлинской гадалки, никак не перемог он пёсьей привязанности к бесповоротно охладевшему Хозяину и возвратился на кремлёвское подворье. Под отеческое крыло «капитана нашего государственного и партийного корабля, славного фельдмаршала пролетарских сил, лучшего из лучших, замечательного вождя трудящихся, полководца миллионов, чьё имя – символ великих пятилеток, исполинских побед и исполинской борьбы», – образным бухарчиковым языком выражаясь. Да и впрямь, кто он есть без Москвы и без направляющей длани мудрого Хозяина? Тьфу! Плевок на асфальте! Безвестный изгой – Советами отверженный, всем зарубежьем дружно презираемый… И песни громкие орал, и пронзительно свистел, сунув в рот два пальца, Анютку в людном месте облобызал, потискал, вниз головой вставши, по Монмартру на руках прошёлся… – как ни выпендривался, нет дела до ублюдка деловым парижанам, не восхищаются, московскую знаменитость в упор не узнают.
Но ведь и холуйски преданная, да непонятливая псина может Хозяина разъярить. Не нужна стала благосклонно принимаемая дотоле верноподданность. Иссякла хозяйская любовь, кончились поблажки, и началась трагикомедия…
…показательным процессом над Зиновьевым и Каменевым, в августе текущего парижского года. Арестовали друга Бухарчика – Сокольникова, на пару с которым посещали они берлинскую гадалку. Бухарчик же, закончив разработку новой сталинской конституции, махнул в отпуск – с отцом будущего борзописца Юлиана Семёнова отправился на Тянь-Шань побраконьерничать. А сойдя с гор в долину, вычитал из газет, что самовольно ушёл из жизни бывший союзник Михаил Томский. «Брызнула кровь из глаз. Вот как трагически пережил Н.И. самоубийство своего товарища», – такую гиль вычитал я в житии состарившейся Анютки. Воистину, бумага всё стерпит! Брызнула у плаксивого Бухарчика натуральная слеза, потому как все участники показательного процесса обвиняли его в чудовищных злодеяниях. Ни жив – ни мёртв, вальяжный отпускник кинулся на перекладных в Москву, да давай накручивать по «вертушке» Хозяину. В ответ равнодушно сообщили: «Иосиф Виссарионович в Сочи, отдыхают». Замуровавшись заживо в своём кремлёвском кабинете, Бухарчик извёлся, напрасно ожидаючи вызова к Хозяину. Ничего уж не тешит, ни на минуту не радует: ни гугукающий сын, ни покрасивевшая от треволнений Анютка, ни развешанные по стенам авторские акварельки, выставлявшиеся когда-то (представьте себе!) в Третьяковской галерее, ни богатейшие коллекции бабочек, ни задарма доставшаяся от перестрелянных буржуев многотомная библиотека. Посерели от пыли чучела орла, сизоворонёнка, горихвостки, сокола-кобчика, – охотничьи трофеи отважного следопыта Бухарчика. В запустение пришёл и маленький зоосад, размещённый в одной из комнат. Хорошо, что не видит терзаний непутёвого сына умершая в 1915-ом мать, мечтавшая вырастить биолога. Всё-то теперь раздражает.
– Уходи, уходи, папищ-щик! – злобно, как гусь, шипит Бухарчик на заглянувшего в кабинет обеспокоенного родителя.
– Что происходит, Николай, что происходит? Объясни!..
– Оставьте меня одного! Я хочу привыкнуть к тюремной камере!.. Я не выдерживаю, Анютка! Не вы-дер-жи-ваю!..
Лихорадочный звонок Хозяину, и равнодушно-ледяное: «Иосиф Виссарионович в Сочи, отдыхают». – «Бож-же мой! – хватается за плешь воинствующий безбожник и деятельный Антихрист, – в такое время он в Сочи!»
Меж тем, газета «Известия» продолжает выходить за подписью ответственного редактора Н.Бухарина. Всё бы ничего, да свели на очную ставку с другом юности, и подконвойный Сокольников показывает против Бухарчика сущую бредятину. Экспансивный Каганович ажно выматерился: «Всё врёт, ****ь, от начала до конца! Идите, Николай Иванович, в редакцию и спокойно работайте». Контрастный душ! Из жара – в ледок, то плетью, то веничком. Газеты сообщили о прекращении следствия по делу Бухарчика. На ноябрьском параде сам Хозяин, заметив на гостевых трибунах грустного Бухарчика, просит занять подобающее чину место на Мавзолее. Выслушать однако не пожелал, удалился до окончания празднества. А вскоре любимая газета «Правда» объявила Бухарчика, без тени иронии, «агентом гестапо»! И снова посыпались со всех сторон чудовищные обвинения. На письменные вопли «Дорогой Коба» ни словцом не отзывается, на телефонный вызов не подходит. Зато регулярно несут на квартиру, как члену ЦК, следственные показания обвиняемых, от которых неуёмно колотит крупная дрожь. Нервное напряжение достигает критического накала, Бухарчик мечется по кремлёвской квартире не хуже загнанной в клетку учёной лисички из домашнего вольера. Не кремлёвские башни, а сторожевые вышки видятся ему из окна. «Ужас! ужас!.. – подавленно бормочет он. – Читай, Анютка, сама, я не могу!.. Я не выдерживаю!..» – и как страус, ныряющий в песок, прячет голову под подушку.
Но однажды молодая жена застаёт мужа с лицом необычайно решительным. Бухарчик сидит за письменным столом, в правой руке револьвер, левым кулаком поддерживает так и не простреленную голову.
– Ах! – вскрикивает Анютка и, кинувшись к мужу, отнимает револьвер.
– Не волнуйся, не волнуйся, я уже не смог! Как подумал, что кровь из виска… лежу бездыханный… Я не могу выстрелить из револьвера, потому что тогда скажут, что я-де самоубился, чтобы навредить партии, – ловко оправдывается жалкий теоретик и трус, не дрогнув сгубивший миллионы. – Но, если только за мной придут… Нет, я не уйду отсюда! – истерично орёт он, хватая из ящика письменного стола второй револьвер, с дарственной гравировкой на рукояти: «Вождю пролетарской революции от Клима Ворошилова». – Я им в руки не дамся!.. – И через минуту: – Ох, тяжело, Анютка! Я уже не выдерживаю!.. Что если я умру от болезни, партия ведь ничего не теряет?..
На очередной Пленум Бухарчик решает не идти, пока не снимут с него необоснованные обвинения. В знак протеста объявляет смертельную голодовку. Простившись со всеми домашними, ложится в постель, умирать. Кремль загудел, как потревоженный улей. Все кремлёвцы, члены и нечлены, цекисты и чекисты возмущены экстравагантным поступком Бухарчика. Слыханное ли дело?! Не завтракать, не обедать и не ужинать… Голодать в Кремле, деликатесными харчами загруженном. Идиотство немыслимое! Позор на весь мир!
В смежной квартире гулко бабахает ночной выстрел. Самоустранился от борьбы Орджоникидзе, покончил с собой в две минуты. Не подымаясь с постели, исхудавший, обросший недельной щетиной Бухарчик пишет оду на смерть дорогого Серго:
Он был точно гранит средь пламенного моря
И рухнул в пену волн, как молния, гроза!..
Голод, однако, необорим. На седьмой день Бухарчик уж тренируется в ходьбе по комнате, но от протянутого Анюткой бутерброда демонстративно отворачивается: «Я не могу обманывать партию!» – и голодным плетётся на Пленум. «Смотри не налги на себя, Николай», – напутствует его Анютка. Лучше других знает, что сломлен уже без ареста, но хочется ей, чтоб Бухарчик ушёл из квартиры и из жизни гордо, громко заявив на весь мир: «Нет! нет! и нет! Я наговаривать и лгать на себя не стану!» Через год, когда она будет томиться на нарах в Томском лагере, признания мужа покажутся ей столь чудовищными, что возникнет сомнение – да не подставной ли, под Бухарчика загримированный всё это говорил. «Если бы он высказал всё это мне наедине, я сочла бы его безумным».
Нахлобучив шапку, Бухарчик с порога оборачивается и голосом провинциального трагика произносит: «Сына, сына воспитай большевиком. Обязательно большевиком!» На том и расстались, как оказалось, навсегда. Сына воспитать Анютке не довелось, и одним большевиком, кажется, стало меньше. Выучился на художника.
Войдя в зал заседаний, Бухарчик сходу бухается задницей на ковровую дорожку и остаётся неподвижно сидеть на полу – в проходе, ведущем в президиум.
– Я вам не Зиновьев и не Каменев, и лгать на себя не буду! – памятуя напутствие Анютки, сгоряча выпаливает он воззрившимся членам ЦК и Политбюро. Вид его не столько смешон, как жалок до неприличия, но разжалобить окостеневшие сердца «твёрдокаменных» однопартийцев невозможно. Одна старенькая, поседевшая в почётных президиумах Маняша Ульянова смахивает вышитым платочком набежавшую слезу.
– Типун тебе на язык, падла! – как в стременах взмывает с места лихой рубака Клим Ворошилов. Окажись под рукой вострая сабля, раскроил бы Бухарчика на две половинки! Но уже…
Неслышно ступая, держа на отлёте дымящуюся трубку, идёт к усевшемуся в проходе Бухарчику грозный Хозяин. Картинка достойная кистей придворных Налбандянов, сюжет для сына-большевика. Найдётся ли художник? «Побитый пёс в ногах Хозяина».
– Бухарчык,– тая гнев под усами, вкрадчиво спрашивает Хозяин-Коба: – Протыв каго галадаышь?.. Протыв партыи галадаышь? Прасы у партыи пращэныя, Бухарчык…
Исспросив у главарей ВКП(б) прощения за голодовку, Бухарчик сходит с трибуны в зал и вновь, как бесправный шут и пария, плюхается на пол в проходе. «Из уважения к Пленуму» он согласен немедленно поесть. За верно отслуженную команду пёс вознадеялся получить от Хозяина не обглоданный мосол, но трибуной завладел маленький нарком в ежовых рукавицах. Партийные волки истекают слюной в ожидании сигнала… И громкий клич к расправе прозвучал! Вся стая с визгом и рычанием набрасывается на бывшего собрата.
Нет в сердце ни капли жалости к отпетому негодяю, не вызывает сострадания позорный конец Бухарчика, однако смиряю злобный накал своего пера. Дальше Бог (или Маркс?) ему судья! В советских казематах умели превращать человека в сырое послушное мясо. В неволе провёл Бухарчик последний год бесславно прерванной жизни. Думаю, что не изнуряли его допросами с пристрастием, не подвергали мучительным пыткам, изощрённым истязаниям. Пару раз душевно побеседовал с ним нарком Ежов, от имени Хозяина поручился сохранить в целости драгоценную для партии голову, и Бухарчик включился в адово игрище, добровольно стал давать на себя и других требуемые следствием вымышленные показания. Объявший с головы до пяток страх и чрезмерно развитый, подогретый надеждой инстинкт самосохранения подавили в Бухарчике даже здравый рассудок. Получше многих знавший, что упрятан в тюрьму по личному распоряжению Сталина, он неотступно продолжал надоедать «Кобе, Кобочке» глупыми письмами: «Не верьте моим показаниям на следствии, в них всё – неправда». До смертного мига Бухарчик верил, что Коба смилостивится. Но какой стране недостаточно одного-единственного верховного вождя? «Мертвецы – самый спокойный народ», – обмолвился в ноябре 1917-го Бухарчик. Сталин исповедовал одну с ним религию. Напоследок требовалось, чтоб послушный пёс, не сфальшивив, отслужил по себе панихиду. И Бухарчик постарался, из-за страха на совесть. От ужаса перед возможной казнью не соображая, что творит, публично признал себя виновным в сонме преступлений:
организация заговорщицкой группы, именуемой «антисоветским правотроцкистским блоком», с целью восстановления в СССР капитализма;
расширение шпионских связей, крушения поездов, диверсии на шахтах, порча урожая, коней, крупного рогатого скота;
убийство Кирова, умерщвление Горького, Куйбышева и Менжинского; подготовка и совершение рукой эсерки Каплан покушения на Ленина в августе 1918-го;
подготовка террористических актов против товарища Сталина и других членов правительства…
Для любого из этих злодеяний Бухарчик был попросту слаб, не способен по причинам трусости, слабохарактерности и той роли, которую он играл в большевистской верхушке. Обвинения нелепы до абсурдности! Но какой же дурак оставит в живых сознавшегося в стольких тяжких преступлениях? «Высшая мера социальной защиты» – расстрел, с конфискацией всего лично принадлежащего Бухарчику имущества.
Прежде чем прозвучал приговор, в газетах появилась статья, посвященная персонально Бухарчику. Называлась она «Убийца с претензиями». Некогда состоявший в добрых и дружеских отношениях с казнённым Михаил Кольцов-Фридлянд («первое перо страны»), витийствовал:
«Другие убивали, вредительствовали, шпионили – он, следует понимать, по характеру натуры, по складу ума только мыслил, теоретизировал, «изучал» проблематику руководства. Но к прозаическим, грязным и кровавым делам прямого касательства не имел… Этакий гнусненький христосик в стане грешников. Этакая валдайская девственница в правотроцкистском публичном доме… Но кроме террора идеологического, кроме разговоров, измен, статеек и лозунгов, были террор и шпионаж вполне материальные. И к ним идеолог Бухарин имел прямое, конкретное отношение… Этот бандит ничем не лучше…»
Автор впоследствии угодил под тот же жернов, не спасло его блестяще исполненное поручение Хозяина. Но, как ни странно, Бухарчика он обрисовал весьма метко. Характеристика исчерпывающе точная. Этот бандит с большой дороги действительно ничем не лучше прочих, незаконно пришедших к власти в России в 1917 году. Он равно ответственен как за измену Родине, так и за тягчайшие преступления против своего народа. Он один из главарей, ввергших огромную страну в кровавую пучину братоубийственной бойни, бесконечной нищеты, мора и глада, унижений, доносительства, страха, опутавших её сетью концлагерей, уничтоживших, частью изгнавших самые светлые умы – цвет и гордость нации, с кровью выкорчевавших наиболее трудолюбивую часть крестьянства. Они не любили свою многострадальную Родину, а лишь всячески паразитировали на израненном теле ея. Кто же они? Террористы, вредители, изменники, враги народа. Это их пригвоздил меткими словами подло оклеветанный продажным выродком, истинно русский поэт Есенин:
Напылили кругом. Накопытили.
И пропали под дьявольский свист.
1992, январь.