Энгельберт Панасюк и французские хохмы

 
   НАВЕЯНО "ПАРФЮМЕРОМ" (практически сиквел)

   Давно это было, ещё во времена СССР, ещё когда эстрадного артиста можно было живьём увидеть за полтора рубля, ну, максимум за три, сидя не очень далеко от сцены и неистово хлопая в ладоши.
  Сейчас никого не удивишь неравным браком типа "звезда-фанат", а тогда с этим делом было строго - иностранцы в государстве все на учёте состояли, и общаться с ними можно было, хоть и за дёшево, но с почтительного расстояния. Короче, мало кому везло поручкаться. Да и побаивались многие.
  Одной из первых ласточек в деле братания с заморскими песенными идолами стала мать Энгельберта Панасюка. По крайней мере, так говорят. Вот показания свидетелей, то бишь соседей семьи Панасюк:
  Как-то поздним вечером врывается к ним мать матери Энгельберта Панасюка, то бишь его бабка, и кричит:
  - Одолжите десять рублей! Роберт Янг сделал предложение!..
  О гастролях Роберта Янга знали абсолютно все горожане, по крайней мере, все те, кто хоть раз в день выходили на улицу прогуляться - афиш было море. Но и о страсти бабки Энгельберта к бутылке все тоже были преотличнейше осведомлены, поэтому с выдачей десятки соседи не спешили, так и ушла бабка ни с чем.
  Долго ли, коротко ли, а понесла бабкина дочь, мать теперешнего Энгельберта. Надо сказать, что в ту пору афиши менялись часто - чуть ли не раз в три дня, ибо заграничные певцы так и норовили приехать к нам на гастроли, да и насчёт качества гостиниц не шибко вредничали, не то, что сейчас. Кроме Роберта Янга в ту пору частили к нам и другие артисты, вплоть до Энгельберта Хампердинка, вплоть до Сальваторе Адамо. Короче, когда пришла пора бабкиной дочери рожать, уже мало кто из соседей чётко ориентировался в вопросе и мог точно сказать, кого именно поминали всуе в том семействе ближе к сроку.
  А дочка бабкина, между делом, уже будучи беременной, часто в разные гостиницы наведывалась, не считаясь с запретами КГБ. "Мне нельзя отказывать, вот и пропускают везде, где остальным ходить не положено!" - твердила она, отбиваясь от нетактичных вопросов. Кстати сказать, внешний облик у неё тогда сильно изменился - в плане одежды. Раньше одевалась кое-как, лишь бы покороче, а после посещения гостиниц буквально шиковать стала. Но от кого именно дитя, никто так и не понял...
  Так и осталась бы тайна неразгаданной, ежели бы не одно пристрастие Энгельберта. Нет, не к бутылке, а ко всяким французским штучкам. Причём, пристрастие то выплыло наружу, когда он уже взрослым сделался, мать его бабкой стала, а бабка - та и вовсе умерла. Но гены-то, гены! С генами не поспоришь.
  Те соседи, кто знали мать Энгельберта ещё девицей, тоже наполовину вымерли, а кто выжил и остался при доброй памяти, внезапно осознали: отцом Энгельберта был вовсе не Хампердинк, как считалось вначале, а Сальваторе Адамо. И не потому, что у него в детстве был серьёзный дефект речи (картавил), и не потому, что в семейной жизни предпочитал французский способ (со слов жены), и даже не потому, что на склоне лет стал носиться с книгами о французской парфюмерии (все знали, как пахнет его тёща, от души сочувствовали). А потому, каким хитрым, буквально робеспьеровским способом он с тёщей расправился - чисто как французы со своей протухшей монархией. О, гены-гены!
  Став отцом нескольких детей, многократно съехавшись и разъехавшись с тёщей, Энгельберт Панасюк от безвылазной тоски внезапно обзавёлся хобби - впал в изобретательство. В тот момент тёща снова проживала с ним на одной жилплощади, он с ней только-только помирился, но... Запах! С этим запахом Энгельберт примириться не мог, как жена ни умоляла. И вот однажды задумал он недоброе (из показаний соседей).
  Взял в один прекрасный день Энгельберт Сальваторыч пропуск на завод ЖБИ, притащил оттуда несколько металлических пластин, размером со взлётно-космическую площадку каждая, и разместил их у себя в сарае. Да не просто разместил, а выложил ими все стены, потолок и пол (сарай огромный был). Затем стал загонять туда всякий скот большими группами, причём бОльными пинками, из-за чего весь гнев скота оседал на металлических пластинах, пропитывал их злобной аурой, а злоба, как известно, большую взрывчатую силу имеет, особенно в концентрированном виде.
  Когда той взрывчатой ауры в сарае накопилось столько, что уже никакая скотина туда не соглашалась входить, даже после сильного пинка (сразу назад вылетала, сама не ведая почему, а не из вредности), решился Энгельберт на проведение решающего опыта, рокового, так сказать, эксперимента. Речь, конечно же, снова шла о тёще.
  Перенёс немного погодя наш Сальваторыч все эти пластины в лес - строго по одной, чтобы самому не пострадать часом, от многократно усиленной злобы не пораниться. Синяки, правда, остались, но это мелочь по сравнению с тем, что ему удалось совершить...
  А совершил он следующее (сам себе потом всю дорогу не верил):
  Пригласил он как-то тёщу в лес "за земляникой", типа на пикничок ввечеру. Та сразу согласилась, так как возомнила, что и ей, в кои-то веки, от заграничной любви чего-нибудь перепадёт (всю жизнь завидовала дочери, грымза старая!) А в лесочке уже всё готово было: злобные пластины стопочкой лежали, накрытые скатёркой-самобранкой с разными заманчивыми бутербродами и выпивкой. Надо сказать, что для чистоты эксперимента углы скатерти были привязаны канатами к высокому стройному пеньку, а бутеры и выпивка - вообще бээфом приклеены.
  Ринулась на всю эту прелесть тёща, забыв даже про секс, в любом деле всегда старалась первой быть, хоть кого-нибудь, хоть зятя любимого, но обогнать непременно ей надо было...
  А Энгельберт Сальваторыч, который психологически всё давно просчитал (не зря заблаговременно ознакомился с теориями Жана-Жака Руссо и ему подобных), в тот же самый момент подскочил к пеньку, перерубил канаты и стал ручонки свои французские от удовольствия потирать. И не зря это делал, не преждевременно радовался: тёща, едва ступив на скатерть-самобранку, улетела вместе с нею в небеса, а оттудова - прямиком на космос курс избрала, толкаемая неизбывной, концентрированной злобной силой.
  Соседи, конечно, всё видели, на то они и соседи, но стучать никуда не стали - как докажешь, что соседка улетела на скатерти не по доброй воле, а волею зятя? Тем более что кроме них ещё имелись люди (Сальваторычевы друганы), всегда способные подтвердить, что Энгельбертикова тёща в самые свои распоследние дни была замечена, и не однократно, с толстой книгой русских сказок в руках, ибо внуков настрогал ей Энгельбертик немеряно - со всей своей французско-сексуальной дури!
   
  ПОСЛЕСЛОВИЕ:
   
  Насчёт французского способа расправы тут многие могли бы возразить, сказать, например, что идея похищена у Зюскинда (мол, у него тоже страшные энергии копились, только не в виде злобы, а в форме любви). А Зюскинд ведь не француз по происхождению, говорит охотнее всего по-немецки, хоть и написал хорошую книжку о французских духах. Что ж, мысль, в принципе, неплохая. Кто хочет, пусть напишет альтернативную историю, уже о своей тёще, с названием "Унесённая Зюскиндом". Маловероятно, чтобы Энгельберт был против.