- Бяша, Бяшечка!
Перламутровые розовые ноготки неторопливо, нарочито путаясь в густой растительности Петра Фомича, спускались все ниже и ниже.
Плечи, грудь, живот. Туда, к запретной пограничной линии, пересечение которой волшебно превращало 67-летнего среднестатического пенсионера в тигра, орла, неутомимого самца.
Исторически так сложилось, что в пикантнейшие моменты близости с женщинами Петр Фомич всегда закрывал глаза. Привычка.
Супружеский долг (минус последние восемь лет), отдаваемый им нечасто, но добросовестно, исключением не был. Впрочем, даже если бы Петр Фомич и решил изменить своему многолетнему стереотипу, это никак не отразилось бы на конечном результате. Потому что случались те супружеские слияния обычно под покровом ночной тьмы, глаз выколи. Правда, и тьма особой роли не играла – неизменно их тела кутались, прятались, стеснялись. Стеснялись друг друга, соседей по коммуналке, а позже и дочки за картонной предательской стеной. И молча, наспех свершали они свой необходимый, но, словно постыдный обряд, а после равнодушно отворачивались в разные стороны, делая вид, что ничего не произошло.
Марго перевернула прежние представления и предпочтения Петра Фомича. Поставила с ног на голову.
Любые нюансы их близости – зрительные, слуховые, тактильные действовали на него наркотически-возбуждающе и доставляли не меньшее наслаждение чем глубокий, взрывной финал.
С возрастающим томительно-сладким мучением наблюдал Петр Фомич блуждания тонких, бархатных пальцев хаотично, но верно, приближающихся к главному призу, нетерпеливо подрагивающему в полубоевой стойке.
- Ужас какой, прожить вместе тридцать девять лет, да, Бяшечка? – пальцы внезапно прекратили свое восхитительное кружение и выжидательно замерли, так и не достигнув заветной черты.
Раздосадованный нечаянной остановкой Петр Фомич молчал. Главный же приз, сбитый столку, разочарованно и жалко сникал под грузом свалившегося на него неуместного вопроса.
- Скажи, ужас, да?
- Да, да, - выдохнул молитвенно Петр Фомич, желая лишь одного, - все, что хочешь. Да.
Явление под названием Марго материлизовалось в жизни Петра Фомича тогда, когда он, собственно, уже ничего не ждал. Свершившаяся биография, в которой уверенным, не терпящим помарок почерком, расставлены были все акценты, точки, даты, за исключением, пожалуй, последней.
Линия жизни, что четко и обнадеживающе бороздила правую ладонь Петра Фомича, сулила ему жизнь долгую и, хотелось верить, более-менее счастливую.
Он узнал далеко не сразу, что жизнь – великий фокусник, мистификатор. Только вместо искусственных цветов, лопоухих кроликов и разноцветных линялых лоскутов она прячет в свой магический бездонный цилиндр пространство и время.
Вот так однажды Петр Фомич, уснувший накануне мечтателем и творцом, владельцем будущих открытий и свершений, проснулся бредущим по замкнутой траектории, не имеющей ни начала, ни конца.
Прямая, как стрела, линия его жизни, указующая вперед и только вперед, каким-то невероятным образом в одночасье превратилась в окружность.
И, судя по его усталости и недовольству, брел он по новому искривленному пространству давно, но припомнить, когда случился этот метаморфоз, Петр Фомич не мог. Как ни старался.
Первые годы осознанного кругового хождения он еще дергался, пытался соскочить, найти выход. Но, чем дальше, тем больше увязал в таком существовании и даже находил ряд преимуществ перед прежним своим бытием, полным неопределенностей и допущений.
В тот февральский день Петр Фомич, согласно круговому многолетнему расписанию, брел в сторону рынка. Обязательный субботний променад за молочкой. Для, во имя, ради внучки Насти.
Щурясь от яркого солнца, оступаясь в снежных вчерашних завалах, не отвлекаясь по сторонам, шествовал Петр Фомич. Серьезно, по-пенсионерски сторожко.
- Ой, мамочки!
Испуганный звонкий возглас толкнул его в спину, развернул на сто восемьдесят градусов.
Глаза. Да, первое, что поразило его – глаза незнакомки, живописно растянувшейся на асфальте. Огромные, фиолетово-черные, умоляющие.
Как истинный джентльмен, Петр Фомич мгновенно подскочил и галантно, насколько позволял его солидный вес, протянул руку пострадавшей.
Узкая прохладная кисть утонула в его ладони и не торопилась высвобождаться, хотя женщина уже стояла рядом, уверенно упираясь в земную твердь.
- Вот… упала, - жалобно протянула она, комментируя факт, очевидный и не требующий комментов.
- Вижу, - ответил Петр Фомич и неодобрительно покачал головой. – Кто же в этакую погоду в каблуки наряжается.
Незнакомка, мило конфузясь, выставила вперед маленькую аккуратную ножку в черном сапожке и, лукаво прищурясь, протянула:
- Зато красиво.
Петр Фомич обомлел, не веря своим глазам – хозяйка пленительной ножки с ним явно кокетничала.
- И как зовут моего спасителя?
Так они познакомились.
Петр Фомич проводил прихрамывающую и доверчиво приникшую к его руке женщину до подъезда ее дома. На прощание, вздохнув, Марго сказала:
- Странно, живем почти рядом, а не встретились раньше. Такого интересного мужчину я бы непременно запомнила.
Домой Петр Фомич летел, позабыв и о рынке, и о всегдашней одышке, и о щелкающем левом колене.
Волнующие моменты случайного знакомства проплывали в голове, будоража ум и сердце, реанимируя в памяти полузахороненные за ненадобностью инстинкты.
Вспомнилась завораживающая белизна лица в обрамлении каштановой челки и невесомость девичьего стана, которая, впрочем, лишь сооблазнительно подчеркивала имеющиеся аппетитные огруглости, и стройная ножка в черном сапожке, и влекущая разница в возрасте.
Полузабытое ощущение томления шевельнулось в паху, и Петр Фомич, крякнув, остановился переждать вспышку неуместного возбуждения.
Удивляясь своему хладнокровию, он соорудил супруге правдоподобную историю жуткой автомобильной аварии, где ему пришлось отдуваться в качестве свидетеля.
Супруга сострадательно заахала: «Петя, с твоим-то сердцем!» Накапала валокордина, и, решительно уложив свидетеля на диван, отправилась на рынок сама, прихватив Настю, дедову приставалу и липучку.
Петр Фомич почти сутки боролся с чувством долга перед семьей и приличиями. Но желание увидеть Марго победило и, уверив себя в элементарной необходимости навестить пострадавшую, он позвонил.
Номер мобильного телефона она написала ему сама, без ломаний сказав:
- Возникнет желание, звоните. Вечерами бывает так грустно одной, что ужас.
- Не верю, - не удержался Петр Фомич, - вы такая красивая женщина. От кавалеров, верно, отбоя нет.
- Настоящие мужчины сейчас большая редкость. Звоните.
Они пили кагор из пластиковых стаканчиков и целовались.
Прямо в подъезде, как подростки.
И ощущал себя Петр Фомич так же по-мальчишески легко и просто.
Захмелевшая Марго, просунув руки в распахнутую куртку Петра Фомича и обняв его, что-то рассказывала, смеясь и поминутно вскидывая лицо вверх – компенсировала недостаток своего дюймовочного роста.
Петр Фомич едва ли слышал половину ее слов – сердце безрассудно барабанило, перебивая все звуки и по сантиметру сползая вниз, вслед за теплыми пальцами Марго.
У него еще хватило разума подивиться на странную активность этих пальцев, ведущих какую-то свою, хлопотную и обособленную от других частей тела жизнь.
Пока Марго улыбалась, говорила, целовалась, пила вино, пальцы ее проделывали нечто, ведомое только им, и скоро Петр Фомич обнаружил их хлопочущими на пряжке своего ремня.
- Ты любишь жену? – неожиданно спросила Марго.
То, что она питает какую-то неистребимую тягу задавать нелепые вопросы в самые неподходящие моменты, он понял много позже. А тогда, чтобы не ломать приятность момента, ответил:
- Не знаю.
- Да или нет?
Пальцы замерли, ожидая ответа вместе со своей хозяйкой.
- Конечно, нет. Привычка.
- Ужасно, когда людей вместе держит лишь привычка. Да?
- Да.
И пряжка ремня, чуть поупрямившись для приличия, капитулировала.
В Петре Фомиче стали пробуждаться способности, до того дремавшие или отсутствующие вовсе.
В принципе равнодушный к запахам и предпочитающий кусок обычного банного мыла всей прочей химии, а к химии он скопом относил всю продукцию парфюмерной промышленности, Петр Фомич неожиданно обрел обоняние.
Марго и тут отличалась от всех остальных женщин, знакомых ему прежде.
Ее туалетный столик, приютивший армию флакончиков, самых фантазийных очертаний и цветов, благоухал райским садом.
- Мандарин, - говорила Марго, и Петр Фомич надолго припадал поцелуем к душистому запястью.
Жасмин… виноград… сирень… зеленый чай… Карта ароматов изучалась прилежно и азартно.
- Бяша, а чем пахнет твоя жена?
Петр Фомич недоуменно пожал плечами: не знаю, не помню, не пахнет.
Зато дома целый вечер ходил по пятам за супругой, усиленно вдыхал, определяя. Запах, несомненно, был.
Ему стоило труда расчленить это тошнотворное нечто на составляющие – изжога вчерашних котлет, скука прошлогодних снов, пыльный привкус старения.
Исправляя собственное несовершенство, Петр Фомич купил туалетную воду в одном из подземных ларьков.
- Аналог, - лениво сказала квелая туша, - Хуго Бос. Слышали?
Петр Фомич не слышал, но сдвинул понимающе брови и солидно кивнул.
- Берите, мужчина, не прогадаете. Известный французский бренд. Оригинал стоит три тыщи, наш Хуго обойдется вам всего в пятьсот.
- Дед наш зафрантился, - насмешливо улыбалась супруга.
Впрочем, дальше насмешек ее разговоры не шли.
Расцвет страсти совпал с бурным открытием весеннего сезона.
Потоки талого снега весело и звонко смывали не только грязь, накопленную за зиму, но, казалось, освобождали тело Петра Фомича от всех запретов и предрассудков, что мешали жить, любить, радоваться, наполняя кровь мятежными искрящимися пузырьками надежды, легкости, перемен. Теперь он не ходил, парил над землей, и от окончательного счастливого воспарения его удерживал лишь опостылевший якорь супружеской связи.
Встречались любовники на территории Марго.
Не бог весть что – двушка в хрущевке, где она проживала с 14-летней дочерью. Но выбора не оставалось.
Словно школьники, скрывающиеся от бдительного родительского ока, они предавались греху, тщательно подгадав часы отсутствия девочки.
Ласково теребя жесткие седые колечки волос на теле Петра Фомича, за которые он, собственно, и получил свое прозвище, Марго допытывалась:
- Бяшечка, я так хотела бы побывать в твоей комнате. Интересно, как у тебя там?
Петр Фомич грустил – своей комнаты у него не было. В первой комнате жила разведенная дочь с внучкой, вторая служила гостиной, местом семейных сборищ, а в третьей спали супруги, иногда забирая туда же двухлетнюю Настю.
- У мужчины обязательно должен быть свой кабинет, свое логово. Мужчина – главная единица в доме. Бяшечка, не понимаю ваших порядков, - жалобно тянула Марго. – Ведь квартира твоя. Твоя?
Квартира была Петра Фомича, полученная им еще в те справедливые социалистические времена, когда достойная старость гарантировалась государством.
- Долг каждой нормальной женщины – любить и беречь своего мужчину, - вещала Марго. – Если хочешь – молиться на него. Чтобы он никогда ни в чем не знал отказа.
Возможно, ее слова вызывали бы менее горячий отклик в Петре Фомиче, если бы не подкреплялись милыми, волнующими кровь взглядами, действиями, интонациями.
Порой нечаянно выпрыгнувшая из брючек татуированная ягодица, подарочно перевязанная лишь стринговой ленточкой, или совершенно случайно выскользнувшая из шелкового кимоно грудь полноценного четвертого размера способны убедить лучше всех слов вместе взятых.
Такова реальность без мифических прикрас о человеке разумном.
Здоровая заземленная натура Петра Фомича, не питавшая склонности ни к беспочвенным философским раздумьям, ни к рефлексиям разного рода, впервые в жизни встрепенулась и огляделась вокруг себя с оценочным прищуром.
Нам оценка строить и жить помогает. Тащит к заоблачным вершинам достижений. Повышает товарооборот. Свершает революции. Пускает ко дну семейные лодки. Заставляет карабкаться вверх, чтобы занять более высокий шесток, делая нас при этом умнее, богаче, здоровее, счастливее.
С изумлением, переходящим порой в жалость, оглядывал Петр Фомич ту, кому он отдал половину своей жизни. Лучшую, кстати, половину.
Венозные уродливые бородавки, пузырчато облепившие ноги. Неряшливые пегие корни непрокрашенных волос. Непропеченные куски теста, называемые грудью. Бегемотные складки, заменившие линию талии. Желтые деревянные ногти, незнакомые с педикюром. Неопрятный седой клок вместо интимной стрижки. Дряблые старушечьи телеса, неистощимые придирки, раздражающая опека и невыносимость от мысли, что все могло быть иначе. С другой.
Петр Фомич не был, что называется «бабником». Но и аскетом не слыл. За тридцать девять лет супружеской каторги у него случилось 3-4 вялотекущих интрижки разной степени продолжительности, не претендующих на большее.
С появлением Марго его жизнь наполнилась такими изысками, о существовании коих он, если и догадывался, то смутно и опасливо.
Как когда-то в далеком беззаботном детстве стоял теперь уже 67-летний Петенька перед заветной, влекущей витриной. Потрясенный, истекающий слюной и готовый отдать последнюю мелочь в кармане. Только сейчас за стеклом лежали не шоколадные конфеты, кружевные торты и фигурные пряники. Более лакомые и влекущие деликатесы нарушали нынче его душевный покой.
Радужные вагинальные шарики, съедобные трусики, возбуждающие ментоловые любриканты, затейливые страпоны, меховые наручники, бикини-триммеры, таблетки, усиливающие потенцию… Да, без них он уже не мог обходиться.
Не мог Петр Фомич обходиться и без слов «Ты самый, самый», без жарких оргазмических стычек, без бесконечных перезвонов, без глупых и смешных прозвищ, без адреналиновых ласк практически на виду у всех, без затянувшихся бесед обо всем и ни о чем особенно. Все имело смысл. Все жаждало продолжения.
Он помолодел лет на двадцать и на столько же килограммов похудел. Не заморачиваясь нравственными аспектами, виртуозно делил себя между Марго и женой.
И, словно подтверждая классику жанра, обманутая половина ни о чем не догадывалась, принимая на веру всего его объяснения, шитые белыми нитками.
Час «Х» наступил, когда Петр Фомич, расслабившись и потеряв всякую бдительность, наивно полагал, что его безответственное счастье будет длиться вечно.
Однажды, когда утомленные любовники лежали, обнявшись, и Петр Фомич начал даже сонно похрапывать, Марго, порывисто сев, вдруг сказала:
- Бяша, не хочу тебе врать. Слишком я дорожу нашими отношениями. Но… Ты женат, а сволочью я никогда не была. Рушить чужую семью, это так… мерзко. Мне почти сорок два, и, как каждая нормальная баба, я мечтаю о браке. Не два или три раза в неделю, а вместе… навсегда. Прости, но я зарегистрировалась на сайте знакомств. Да, нам придется расстаться. Возвращайся к семье и будь счастлив.
- Как же так… а как же я? – недоумевающе промямлил Петр Фомич, еще невполне проснувшись.
- Но ты же женат.
- А, если бы я не был женат?
- Не трави мне душу, - сквозь слезы ответила Марго.
- Как уходишь? Куда уходишь? – супруга продолжала жалко улыбаться, все еще не веря. – Это что, шутка такая?
И без всякого перехода заголосила, причитая, как о покойнике:
- Ирочка, доченька, твой отец сошел с ума! Он нас бросает!
Дочь стояла в дверях руки в боки, смотрела на отца с насмешливой укоризной:
- Пап, ну кому ты сдался? Сколько ей лет?
- Какая разница? Она любит меня.
- Какая разница, - заплакала супруга, сморщив лицо до полной противности, - какая разница! Не ты ей нужен, Петечка, а квартира наша!
- Моя квартира, - оборвал Петр Фомич. – Моя!
- Не ты один здесь проживаешь, а и дочь твоя, и внучка.
- Они здесь не прописаны.
- Постой, пап, постой, - забеспокоилась дочь. – Ты же знаешь, там однокомнатная. И в ней живет Пашка с новой женой.
- Хорошо устроились на моем горбу, - Петр Фомич начал постепенно заводиться. – Тебе сколько лет? Тридцать четыре! Ты каким местом думала, когда замуж за этого тунеядца выходила? Да еще ребенка не побоялась родить. Всю кровь выпили, дармоеды! А, между прочим, есть женщины, которые всего добиваются сами. Сами! Брысь из моей квартиры!
- Петь, а Петь, - сказала супруга, всхлипывая, - а она знает о твоем больном сердце? О хроническом простатите? Что тебе, хотя бы раз в год, необходимо санаторно-курортное лечение? Что показана строгая диета при язве?
- Не делай из меня инвалида! Она любит меня!
- А ты ее?
- У папы последний гормональный всплеск, - не удержалась дочь.
- Вон из моей квартиры, вон!
- Сердце побереги, - супруга уже не плакала, но смотрела на него с унижающим состраданием. – Развод ты получишь. Но через суд.
Тем же вечером Петр Фомич перебрался жить к Марго.
В самом страшном сне не мог помыслить Петр Фомич той бездны ненависти, что обнаружилась в бывшей супруге.
- Если бы она тебя по-настоящему любила, то отпустила бы с миром, пожелав счастья, - голосок Марго дрожал от благородного обличительного негодования.
- За что? Что я ей сделал? – мучительно вопрошал Петр Фомич.
- За то, что разорвал путы многолетнего лживого притворства. За то, что захотел стать счастливым. Строить против тебя козни… это гадко, мерзко! До какой низости могут дойти люди.
Марго не преувеличивала – бывшая действительно объявила ему войну. Настроила против всех друзей и родственников. Обходными путями собирала сведения о разлучнице.
Звонил старший брат, сочувственно хмыкал в трубку, а потом выдал себя с головой:
- Петь, подурил и будя. Не в нашем возрасте такие кульбиты выписывать. Возвращайся в семью. Вместе самые трудные годы пережили, Ирку подняли. Теперь стариться вместе. Кстати, идея о разводе… не твоя ли профурсетка тебя надоумила?
- Я сам, сам! Мое решение!
Брат был решительно внесен в черный список бывших.
Петр Фомич почти не выходил из дома, боясь столкнуться с дочерью, караулившей его возле подъезда. Ирка плелась следом, как привязанная, ныла:
- Пап, показал характер и хватит. Помирись с мамой, вы же не сможете друг без друга.
Жизнерадостным вопящим колобком бросалась под ноги Настя. Хваталась цепкими обезьяньими лапками:
- Деда, деда!
- Ирка, - кричал, багровея шеей и отрывая от себя внучку, Петр Фомич, - бессовестная, ребенка убери! Спекулянтка, ничего святого нет!
Чтобы уберечь Петра Фомича от ненужных потрясений, Марго настояла на передаче всех полномочий ей. Доверенность на ведение судебно-разменных дел, заверенная у нотариуса, освободила Петра Фомича от встреч с родными, и он облегченно вздохнул.
Двадцать шестого августа состоялся суд.
Если бы не поддержка Марго, пристальная и спасающая, Петр Фомич не пережил бы то стыдобище, тот фарс, что устроили ему бывшие родные люди.
- Чего ты хотел, - говорила Марго после, - ты же видел судью. За километр фонит, что эта мымра ненавидит мужиков. Недотраханная неудачница.
Петр Фомич соглашался, уже не удивляясь, но, умиляясь проницательностью Марго и радуясь за себя. Везение страшной силы получить в одном флаконе страстную изощренную любовницу и мудрую преданную подругу.
Квартира продавалась долго и нудно. Деньги терять не хотели, цену не сбавляли – брали покупателя измором.
Молодые успели зарегистрировать брак, когда наконец нашелся покупатель, и Петр Фомич получил свои кровные шесть миллионов, ровно половину от стоимости бывшего совместного гнезда.
Стараниями Марго деньги вложили более чем удачно.
Трехкомнатная квартира в строящемся доме в районе Новой Москвы поразила Петра Фомича в самое сердце.
- Это что же, - всплескивал он руками, бегая от окна к окну и оглядываясь на Марго, - у нас такая же будет?
- Да, - умильно улыбалась риелторша, знакомая Марго, - через одиннадцать месяцев вы въедете в точно такие же хоромы. Сто двадцать квадратных метров. Четырнадцатый этаж, вид потрясающий. Через пять лет в районе построят линию легкого метро. Цена квартиры возрастет в разы. Оформлять покупочку на кого будем?
- На Петю, на кого же еще!
- Петр Фомич, сорри, я немного в курсе ваших былых неприятностей, - замялась риелторша. – Дело такое, все под богом ходим. Должна предупредить, вашими прямыми наследниками будут Рита и ваша дочь.
- Ирка? Нет, исключено.
- Правда, есть еще вариант. Можно оформить квартиру на Риту. При условии, что вы ей доверяете. В таком случае ваша дочь не получит ничего.
- Я – против, - сказала Марго. – Не хочу смешивать квартирный вопрос и мою любовь к тебе.
- А я – за, - и Петр Фомич игриво хлопнул жену по попке.
Когда на оставшиеся деньги приобрели для Марго однолетний «Форд», она благодарно повисла у него шее, по-девчоночьи восторженно вопя:
- Бяшечка, это мне? Ты – прелесть, просто прелесть!
Быть прелестью Петру Фомичу нравилось.
Закончились бои местного значения, и мирная счастливая жизнь обрушилась на голову Петра Фомича.
Не такой он себе ее представлял. Совсем не такой.
Сетовавший в прежней своей семье на недостаток покоя, Петр Фомич получил теперь его полной мерой. Только покой тот имел горький назойливый привкус одиночества.
Старые товарищи так и болтались в черном списке бывших, и выпускать их оттуда Петр Фомич не собирался, почитая предательство одним из тягчайших грехов.
Своими же друзьями Марго делиться не торопилась, говоря кратко, но категорично: «Тебе с ними будет скучно».
Сутками мельтешился Петр Фомич. От телевизора на кухню и обратно. Постоять у окна, наблюдая за квелой дворовой безголосицей, дойти до ближайшего супермаркета, придумать себе очередное бесполезное занятие.
Когда-то, в прошлой жизни, он водил еще мелкую Ирку в зоопарк. Никак не мог оторвать ее от вольера с медведями. Тощий, в неприглядных проплешинах свалявшейся шерсти тоскливо и обреченно метался зверь от стены к стене, игнорируя радостные возгласы и лакомые подачки. Иногда останавливался на несколько секунд, вперив в зрителей вопрошающий доверчивый взгляд. И снова принимался бродить по вольеру, словно что-то потеряв. «Мишке плохо, он в лес хочет, да, папа?» - теребила его дочь одним и тем же вопросом.
Странно, но того медведя Петр Фомич теперь вспоминал чаще всего.
Иногда звонил молодой жене. Та брала трубку редко, каждый раз строго выговаривая: «Бяша, неудобно, я же на работе».
Но и вечера, коих ждал Петр Фомич, как манны небесной, не спасали. Марго возвращалась часто заполночь: «Что ты хочешь? Новая работа, надо утверждаться в глазах начальства», отказывалась от ужина, падала и засыпала, едва коснувшись подушки.
Эротические игрушки скучали по ящикам комода, Петр Фомич перебирал их, вздыхая и ностальгически припоминая золотые денечки.
Но самым главным раздражителем для праздного молодожена стала обретенная падчерица.
Бесстыже сверкая голенастыми ходулями, в шортах, едва прикрывающих тощий акселератный зад, шаталась она по квартире, не видя, не слыша, не замечая Петра Фомича. Неряшливо лезла рукам в кастрюли, сея после себя грязь, неуют, раздрай. Недоделанная меломанка, глушившая своей дребедятиной весь подъезд. Неутомимая тусовщица, устраивавшая в отсутствие матери самый натуральный бордель.
Петр Фомич однажды попытался остановить тот разгул, но, в конце концов, махнул рукой и ретировался – падчерица смотрела на него пустыми глазами и нагло улыбалась.
Марго на все его жалобы недоумевающе удивлялась:
- Бяша, ты себя молодым вспомни. Пусть девочка радуется жизни, пока есть возможность.
Петр Фомич купил календарик и, как в былые армейские времена, отмечал крестиком каждый прожитый, вымученный день. Только теперь он мечтал не о дембеле. Оставалось девять месяцев и семнадцать дней до сдачи дома.
…Петр Фомич пробудился резко, словно от толчка или громкого звука.
Несколько минут сидел, приходя в себя и тупо всматриваясь в сгустившиеся сумерки, разбавляемые лишь телевизионным мельканием.
Опять заснул у ящика. Такие казусы стали с ним случаться через раз. Пошевелил затекшими конечностями и осторожно встал.
Из-под двери пробивалась полоска холодного электрического света, и невнятное покойное бормотание голосов обрадовало Петра Фомича. Значит, Марго вернулась.
Он заторопился, но у самой двери, взявшись за ручку, замедлился, а потом и вовсе замер, услышав свое имя.
- Что Петр Фомич? – спросил голос Марго.
И другой голос, насмешливый, тонкий и враждебный, ответил:
- Дрыхнет как всегда твой старикан. Надоел, сил нет. Ходит, все что-то вынюхивает, высматривает.
- Потерпеть надо.
- Тебе хорошо говорить – вечно дома нет. А я его видеть уже не могу! Весь в шерсти, как орангутанг, а на голове, уржаться можно, три волосины поперек черепа. Когда он ест, уши приходиться затыкать, чавкает как свинья. И воняет. Ты бы его, мам, мыться, что ли, заставляла.
- Бесполезно, - сказала Марго, - не отмывается. Так пахнут старость и нездоровье.
- Дожить до такого маразма… Лучше умереть. Не понимаю, на фига ты замуж за него шла? Ведь такие мэны вокруг тебя кружили…
- У тех мэнов одно на уме, - перебила Марго. – Вот года через три замуж запросишься, как жить будем? При тебе нянькой быть – не дождешься. Свободы хочу, любви. А тут скоро трешка достроится. Моя собственная. Собственная!
- А старикан твой как же? Его куда?
Петр Фомич, и без того жадно ловивший каждое слово, даже вытянул шею, боясь пропустить решение своей участи.
- Старикан? – задумчиво переспросила Марго. – Так ведь сердце у него. Всякое может случиться.
- Мам, неужели тебе не противно… ну, со стариком?
- Противно. Очень. А что поделаешь?
Глубоко вздохнув, Петр Фомич всхлипнул. Чтобы не упасть, прислонился виском к прохладному дверному косяку и медленно пополз вниз.
Уже сидя на полу, попытался выдохнуть, но не смог – всхлип, растопырившись зацепистыми паучьими лапами, упрямо сидел в горле, не выпуская воздух.
- Деда, деда!
На коленях, лицом к нему, сидела Настя. Поелозившись упитанной попой по дедовым ногам и наконец устроившись, она требовательно подергала Петра Фомича за брючину.
Он знал, внучка отстанет, лишь получив желаемое. Поэтому покорно сказал: «По горкам, по кочкам, по беленьким дорожкам, в ямку бух!..»
Но прежде чем Петр Фомич успел раздвинуть колени, доигрывая потешку и ловя визжащую от восторга Настю, как почувствовал, что сам куда-то проваливается.
Стремительно и легко, все ускоряясь, скользил он в плотной промозглой черноте, обступившей его со всех сторон.
Петр Фомич еще успел заметить, как где-то сбоку, на краю сознания, открылось вдруг солнечное окошко величиной с детскую ладошку, и Настин голосок, захлебываясь счастливым смехом, закричал: «Деда, исе, исе!»
Смех оборвался, окошко погасло.