Правый зеркальный шкаф тоже под посудой. Наверху стоят два кофейных сервиза; один из них, украшенный болгарским узорчатым поливом, с массивными чашками, в которых кофе долго не стынет, подарен мне в день защиты диссертации. Было это 9 апреля 1979 года: девушки-аспирантки сложились и таким манером утешили меня в моем горе. Защита была из рук вон и продолжалась восемь часов. Откровенная попытка "зава¬лить" диссертанта. Орудием злодейства был некий профессор Панфилов, член партбюро факультета: он обвинил меня в извращении учения Ленина и посчитал, что мое место в Бутырках. Время было крутое: такого рода обвинения даром не проходили. СССР готовился к броску на юг; жириновская метафора о кирзовых солдатских сапогах русского солдата, которые надлежало омыть в Индийском океане, тешила и кремлевских старцев. Страну держали в ежах, и невинная в сущности попытка объяснить непонятную дружбу Чехова, которого будто бы Ленин уважал, с Сувориным, которого Ленин обозвал социальным лакеем, истолковывались не иначе как диссиденство.
Да, горькое было событие! Зато воспоминание сладко. Весь Ученый совет проголосовал за меня. Кафедральный люд сочувствовал; Боря Черемисин сочинил стихи; Людя Капитанова и Таня Чебанюк гладили по головке... У Тани к тому времени погиб муж. Страшной смертью погиб: при аварии в литейном цеху оказался отрезанным на площадке с бочками горючего. Спасаясь, побежал через поток расплавленного металла...
Вот и моя защита казалась бегом по лаве.
Удивляюсь, как все это вынесено, пережито, не брошено. Помню, пришел я к машинистке с документами по защите - одна стенограмма дебатов оказалась в сотню страниц!- она смотрит сочувственно. Уж и машинисткам было ведомо, как избивали меня. Кто-то из девиц потом признался, что имела поручение от "конторы" присматривать за мною.
Диссиденство же мое было явно курьезного свойства - как и у всех тогдашних арзамасцев, живших в глубокой провинциальной задумчивости. Один остроумец заметил: время у вас московское, а век - прошлый.
Студент литфака попал в антисоветчики по игорной невезухе: проигрался в карты, его заставили крикнуть в окно:"Брежнев - дурак!" Я попал под колпак на картофельной страде, которая разворачивалась в педвузах каждую осень. Вот, копаем мы свою картошечку в Пушкарке - отделении совхоза "Культура". Ударил мороз; заправщик пропил все горючее, техника стоит. Быт неустроен: ни тепла, ни пищи, ни бани. Начальство пьет; я вставал в пять утра и посылал своих ребят кормить свиней, доить коров, пилить дрова...
Студенты выпускали сатирические стенгазеты: девочки - "Бабью долю", мальчики - "Мужицкую правду". Рисовали карикатуры на директора совхоза да на секретаря парторганизации. Секретарша, узрев листки, мгновенно стукнула; газеты изъяли, меня вызвали куда надо.
- Ну, так что за газетки вы там выпускаете?
- Да так, боевые листки.
- А как называются "боевые листки"?
- У девочек - "Бабья доля", у мальчиков -"Мужицкая правда".
- А знаешь ли ты, дорогой наставник, что враги социализма в тридцатых годах тоже выпускали "Мужицкую правду"? Кулацкие листовочки...
- Так и пошло...Был у меня в группе студент-сексотчик, он доклады-
вал, чему я учу юношество. Бывало, ректор беседует со мной:
- Лучше бы ты машину шифера украл. От э т и х не отвяжешься.
Даже в Ялте был случай престранный. Получаю письмо - вроде как с Урала. Какой-то сумасшедший сообщает, что он новый Христос, Мессия и все такое прочее. Дескать, кагебешный патриарх сдал его властям, и те ввергли его в узилище. А поскольку, де, в чеховском музее бывают иностранцы, то Иисус просит передать сие письмо господину канцлеру Колю или госпоже Тэтчер.
Чтобы ему, Иисусу, разрешили выехать за границу.
Долго чесал я затылок. Потом послал письмо туда, где его, очевидно, изготовили. Оттуда - ни ответа, ни привета. На том и сказке конец, как любила говаривать в младенчестве внучка Настенька.
Шлейф диссиденства был причиной диссертационных страданий.
Потом долго не утверждали. Я думал: все, хана. Оказалось, неверно оформлен протокол сдачи экзамена по специальности. В 1980 году поехали на машине получать диплом. По дороге едва не погибли: с грузовика сорвался металлический ящик и, прыгая по дороге, помчался на нас. То есть, мы на него. Но Господу было угодно, чтобы я дожил до Ялты и, попивая кофе, написал повесть "Шкаф". Оказывается, чашки держит не только тепло напитка, но и тепло души.
Добрая аура у скромной кофейной посуды.
В сущности, каждая вещь способна открывать шлюз в море памяти. ...Скрипнула дверь; цокая коготками, явилась такса Душечка. Кривоногое чудо сидит на ковре и осуждающе смотрит карими глазами; ей не нравится мое бдение с книгами и бумагами. Она забирается на колени и вы¬разительным движением перекрывает обзор. Дескать, пора заняться и мной. Я беру сушку, пускаю колесом по полу; такса срывается и ловит ее, как дичь.
Животное в доме, конечно, радость. И польза. Лет десять назад, когда мы жили в трехкомнатной квартире с видом на весь Южный берег, у нас завелся кот Васисуалий. Короткошерстная бестия с замашками экстрасенса. Бывало, сижу на диване, зрю в телевизор. Появляется Вася и усаживается напротив. Не мигая, смотрит на меня; желтые глаза че¬го-то требуют. У меня начинает ломить за грудиной. Иду на кухню, достаю валерианку. Кот тут как тут. Запиваю капли, остатки выплескиваю на пол. Кот жадно лижет, а потом закатывает глаза и брякается на спину. Балдеет. Я серьезно подумывал, что именно Васисуалий внушает сердечное недомогание. Тем не менее: кот объединял разрозненное семейство в нечто целое. Кот стал микстурой, от которой балдели все - начиная от весьма строгой тещи, которая учила меня, как директорствовать, и кончая сыном, одержимом юношеским максимализмом.
Мы уже давно разъехались. Теща переселилась на кладбище; сын с женой и дочкой - в двухкомнатную квартиру; мы с Татьяной остались один на один. За тридцать лет супружества на семейной шкуре наросло много бородавок, за которые задеваешь и раздражаешься... Маленькая такса свела бородавки на нет. Сначала вместе выхаживали крошку, таскали на прививки, а потом она завязала ослабевшие семейные узы тугим узелком. Душечка любит меня, любит Татьяну; мы соответственно ¬ее. Сумма любви в семье резко возросла, больше стало доброты и терпимости. Спасибо тебе, длинноносое чудо.
Противоядие от графомании.
Впрочем, она же графоманию и стимулирует. Вот, сижу, уткнувшись в бумаги и мусолю ручку. Такса подбирается сбоку и вытягивает из кармана платок. Отнимаю и засовываю поглубже. Длинный нос таксы снова погружается в недра - платок опять в зубах.
- А что, если научить таксу таскать деньги? - мелькает в голове.
Прячу в карман карамельку, и ради лакомства собака проделывает операцию на бис. Воображение завертелось, и я уже брежу рассказом "Каштанка-2". К примеру, некий пенсионер обнищал и приучил таксу лазить по авоськам. Такса втирается в очередь, вытягивает кошелек, летит за угол и прыгает в сумку. Набегает толпа. "Собака? Не видел, не знаю". От волнения пенсионеру делается плохо, хватает воздух.
Собака высовывает из сумки морду, в зубах - нитроглицерин...
Вариант. Собака утянула кошелек у нового русского. Крутой мордоворот наезжает на старика. Тот от волнения умирает. Красный пиджак отдает кошелек на похороны, а таксу берет себе. Развлечение на даче: крутые выкладывают портмоне, собака по запаху находит доллары и марки. Рубли и гривни игнорирует.
Концовка. Нищий сидит на набережной и дремлет. Просыпается от шороха: в шляпе лежит тугой кошелек; рядом, вежливо склонив голову - такса...
Недурно, а? Впрочем, набережная и собака...Собачка на набережной... Дама с собачкой? Нет, не о Чехове речь. Впрочем, почему нет? И о собаке тоже.
В саду шелками шелестят
Жеманясь, веерные пальмы.
На Могаби бросает взгляд
Старушка в сизоватой тальме.
В ее руках - аккордеон.
А гору непогода кроет...
Кобель, наряженный в шифон,
Музыку слушает и воет.
Старушка зла на Могаби.
Играет, не давая спуску.
Собака воет от любви
Или от жалости к искусству.
"Каштанка!"- будто бы во сне
Вдруг донеслось. И за толпою
Мелькнули кепи и пенсне,
Знакомый профиль с бородою...
Аккордеон умолк, и пес,
Ломая клоунскую шляпу,
Лизал глаза, щеку и нос...
Маяк моргал, а дождик капал...
Когда стихи появились в ялтинской газете, многие узнали старушку: раньше она водила экскурсии, потом зарабатывала на хлеб собачьими концертами. Поэзия - концентрат реальности. Точно так же современники знали блоковскую незнакомку. Ресторанная проститутка...
Такса, словно догадываясь о недостойном предмете размышлений, ставит лапу на бумагу.
Собачья цензура!