Страницы одной жизни. Страница девятая

 

        Приметы   весны   на  нашей   улице    имели    свои   особенности.   Талые  сосульки  на  крышах,  серые  осевшие  сугробы,  ручейки,    полоска     пробившейся   травы   с  изумрудным   оттенком    новизны,   всё,  что   казалось,  можно  было  увидеть  и  на  других  улицах,   но   у  нас,  на   улице  Старо  -  Полевой,  было   более   ярким   и    свежим.  Словно   солнце  именно  отсюда,  с  нашей  улицы,  начинало  согревать  землю    ранним   весенним   днём.
Не   знаю,  сохранилась  ли  она  сейчас,   эта  улица   в   Егорьевске.    Я   вижу   её  разной,  и   той,  что  осталась    в  моей   памяти,   и   по  рассказам   мамы.   Вижу   со  старушками  на    скамейках   лузгающих  семечки   и   бросающих   любопытные  взгляды  на  прохожих.   Вижу  хмельной   со  сватами,  с  повязанным  через  грудь   белым    полотенцем,  в  фуражках  с  приколотым  к  козырьку  цветком, с  гармонистом   в  окружении  девчат,  с  женихом  и  невестой,   на  свадьбе   которых  гуляет   вся  улица.  Вижу  с мальчишками,   играющими  в  лапту  и  гоняющими,   сшитый  из  тряпок, футбольный   мяч.  Вижу,  с  открытыми   настежь  воротами,   из  которых   выносят   обитый   красной   тканью   гроб.     Идут   мужчины  с  непокрытой   головой,   женщины  в  чёрных  платках,  с надрывным  плачем   и  покрасневшими  от  слёз  глазами.   Я  вижу   эту  улицу   разной,  весёлой  и  грустной,  в  вечерних  сумерках  и  в  лучах  рассвета.
         Рядом   с  нашей   улицей   находились  другие,  Гражданская,  Советская,  имени    Софьи   Перовской,  Ногина,  и  на  каждой   были    свои  команды   мальчишек.  Были,   разумеется,   и   свои  девчонки,  которые    делали   вид,  что    не  обращают  на   тебя  внимания,  потому  что  ты    не  с  их   улицы,  но,   тем  не   менее,  всё   о  тебе   знали.  Ох,  уж  эти  девчонки   с  соседней   улицы  и   что  в  них   было  такого,   что    именно  к  ним   нас  тянуло,  когда   мы   становились   старше  и   назначали  им   свидание,    в  стороне  от  наших   домов.  Чаще   всего   это  были   скамейки   в  городском   саду,   где   вечерами   играл   духовой   оркестр   и  где   по  тенистым   аллеям   гуляли   влюблённые   парочки.
   Да,   всё   это   было,  было,  было.    И   в  пору   моей   юности   и   задолго   до  неё.   Всё   так   же   играл   в  саду  городском   духовой   оркестр,   пахло   сиренью   и   женщина   в   кружевном   переднике,  продавала  мороженное,  белые  кружочки   с  тоненькой  вафельной   корочкой. 
Сохранившиеся   воспоминания     моего    детства    послевоенной   поры,    дополняются    в    памяти   воспоминаниями   мамы   о   времени,    связанном с  этой    улицей,   и   с   маленьким  нашим  домом. 
 И  хотя   было   это   задолго   до  моего   рождения,  иногда   так   ясно   и  зримо   всё  ощущаю,  словно   происходило   это     в   моём   присутствии.   
 В   один   из  летних   дней    19 3 9   года,   по    улице   Старо – Полевой,   медленно   ехала   чёрная  легковая   машина,  которую  в  народе  называли   не  иначе    как    черный    воронок.  Подъехала  к  дому  номер  шесть,  где   жил   и  работал  жестянщиком   мастер – лудильщик  с  Кавказа.
Из   машины   вышел   человек   в  военной  форме,  подтянул  ремень   на    кителе,  строго  посмотрел  на  женщин,  сидевших,  на  скамейке,   так   посмотрел,  что  их   тут  же,    словно  ветром  смахнуло.  Не  успел  от  машины  отойти,  а  скамейка  уже  пустой  была.  Подошёл    к   двери  дома,  громко  постучал.
     -  Кто  там,  входи,  дверь    не  заперта, -  в  ответ  на  стук,   крикнул  Магомед   и,  как  сидел,  наклонившись   над   каким-то  самоваром   с  паяльником   в  руке,  так  и  продолжал  сидеть,  не  повернувшись  к    порогу.  А  когда,  повернулся,   чуть  не  выронил    инструмент  из  рук. 
Не   приходилось   в   этой   мастерской   видеть   подобного   человека,   одного  взгляда  было  достаточно,  чтобы  определить   из   какого   он  учреждения   и   что    это  означает,   когда   такой   человек   заходит  в  ваш  дом.  Наверное,   сразу  вспомнилось,  где  и  что  он  мог   сказать,   если   к   его   дому   чёрный   воронок   подкатил. 
Бунавар   с  дочкой  в  этот   момент   дома  не  было,   а   когда    вернулась,  отец    ей    рассказал,    о  чём  говорил   с   ним  тот  военный,   за  исключением   того,   что  находилось  в  свертке,   который   он   ему  передал.    Из   всего    рассказанного,   она   поняла,   предлагают   Магомеду    работу  в  Москве,  в  наркомате   иностранных  дел,  не   дипломатом,  разумеется,  а  по  его  профилю,  в  ремонтной   мастерской.  Обещали,  дать   квартиру,  что  же  здесь   раздумывать,  соглашаться  надо.   
В  общем,  следующие   три  дня   они  только  об  этом   и  говорили,  как  заживут  на  новом   месте  и,  тем  более,    не   где-нибудь,   а   в  самой   Москве.
На  всю  ночь  уединился  в   мастерской  Магомед,  выполняя  какой - то  заказ.  Какой,   Бунавар  не  спрашивала,  а  он   сам    ничего    не  говорил.  Лишь  обмолвился   в  полголоса,   что  работа   срочная   и  секретная,  и  знать  об этом  никто  не  должен.
        -  А  то,  сама  понимаешь,  что  будет,  -    предупредил   он  строго    и,   ничего   больше   не  говоря,  занялся   работой.
 На   третий   день   снова  приехал  тот  военный,  забрал   свой   заказ,  оставил    адрес,  куда   нужно   явиться,  фамилию  написал    к  кому  обратиться   и  уехал. 
Выезжая    в   Москву,   Магомед  сказал   жене,  что  как  только   устроится,   приедет,  и   заберёт   её   с  дочкой   на  новую  квартиру.   
 Его   не  было   недели   две.  Бунавар   уже  стала  беспокоиться,  мало  ли,  что    могло  случиться,  а    куда   пойти, у    кого   спросить?    Покоя  не  знала  ни  днём,  ни  ночью.  Как    шум    или  шорох    какой,  за  дверью   услышит,  всё   бросает,   бежит  открывать.
Она  и  вещи  не  раз    уже   упаковывала,  то  свяжет  их  в  узлы,  то  снова   разложит  по  местам.  За  этим  делом  и  застал  её   Магомед,   когда  неожиданно  вошёл  в  дом.  Вошёл,  сразу  видно    в  плохом    настроении.   Молча,  сел  за  стол,  придвинул   к  себе  тарелку,  взял   ложку   и  тут  же,  словно  аппетит  у  него  пропал,  отложил   в  сторону.
       -  Никуда    мы   не  поедим,  здесь  остаёмся,  нечего  нам  там  делать, -  сказал,  отвечая   на  молчаливый  вопрос  в  её  глазах.
Думал,  что  Бунавар   расстроится,  а  она,  как   услышала   это,   так   сразу  заулыбалась.   Не  признавалась   мужу,  но,  боялась   она    ехать  туда,  в  Москву.  Здесь  всё  привычно,  и  дом,  хоть  и  маленький,  и  соседи,  все   свои  люди.   А там?  Кто  его  знает,  как  оно  там  всё   будет.  А  главное,  отчего  улыбка  на  лице  и   глаза  радостью   светятся,  вернулся   муж,  живой   и  здоровый. 
        -  Ну,  чего  ты    улыбаешься?  Я  же     тебе   объясняю,   отказался    я   от  той   работы,  не  для  меня  она.
 -  И  правильно  сделал,  чего  мы  там  не  видели,  в  Москве  этой.   А  тут,  всё  же,  и   привычней  и  спокойней.
Говорила,   радуясь,  что  муж  приехал,  и   никуда   отправляться   не  надо,  и  тому,  что  он  сейчас  её  мнение  спросил  и  спокойно   слушает.
Потом   Магомед   рассказал,  как  он  там,  в  той   мастерской,  работал.  Всё  под  присмотром  и  под  контролем,  вход  и  выход  только  по  пропуску. 
 -  Не  для  меня  такая  жизнь,  -  заключил   он, -  я  свободной   жизни   хочу,  чтобы  сам  себе  хозяином  был. 
Помолчал   немного,  чувствовалось,  о  чём  - то   ещё  вспомнил    и   задумался,  говорить  дальше   или  промолчать.   Взгляд  его  скользнул,  с  лица  жены   на  кровать  где  лежала    маленькая   дочь.  И  показалось  Бунавар,   будто  заблестели  как - то  необычно  сейчас  глаза  его,  отвернулся   в  сторону,  вытер  ладонью   словно  и  впрямь,  что - то  в  них  попало   и,  не  поднимая   головы,   сказал:  -  От  квартиры   я   той  отказался,  в  тот  же  день,  как   увидел   её.  Жил   все   эти   дни   в   общежитии,  что   находилось   рядом.   А   квартира?  -  он  снова   замолчал,    подбирая    нужные   слова,   чтобы   объяснить,   почему   отказался    от   той  квартиры.     -  Квартира.   Ну,  как   тебе    объяснить?   Квартира,   она,  в  общем,   такая,  словно   там  ещё    живут  другие   люди,   те,  что  всё   время   там   раньше   и   жили.  Вышли   куда - то  и,   вот – вот,   скоро  вернутся.  Тарелки   на  столе, ложки.  Стулья   с  высокой   спинкой,  сразу  видно,   дорогие.      На  диване    кукла  лежит.   А   на  стене   фотографии,  семейные   и  большие  и  маленькие. 
Магомед   подробно   описывал    эту  квартиру,  где   всё   напоминало   о  прежних   её   владельцах.   И  всё,  казалось,   пытался   найти   слова   в   оправдание   себе,  почему  отказался   от   такой   хорошей   квартиры,   почти   в  центре   Москвы.   Казалось,  о  чём   бы   ещё   и  мечтать,   а  он,  взял   и  отказался.   Бунавар,   молча,  слушала,   ни   о  чём,   не   спрашивая,  не  перебивая.   Слушала,   и   видела,   со  слов   мужа,   эту   квартиру,   где    высокие   потолки,  где   посреди  большой  комнаты   стол,   накрытый    белой   скатертью,    на  стенах   фотографии   в   рамках.     Видела,    и   испытывала   неясную    тревогу,    которая  исходила   от  того,    недосказанного,   о  чём    так   и  не   решался   говорить     Магомед,  а  сама   она,   напрямую,   не  спрашивала.     Ощущала    сейчас,   слушая    мужа,   что     удалось   им   избежать,  бог  знает   какой,  но   угрозы,   которая,   висела   над   ними   в  те  дни,   но,   всё  же   прошла   стороной. 
 -  Всё,  что  не  делается,  всё   к  лучшему,  -  заключила   она  мысленно  и,  глядя   на   мужа,  подумала:  -   А  ведь  похудел   он   за  эти  две  недели   и   лицом   бледнее   стал,   нелегко,   наверное,   было   ему   там,  в   Москве.  И  уже   были   её   мысли    далеко   и  от  той   квартиры   и   от   Москвы,  и   хотелось   вдруг   похвастаться    перед   мужем,   что  за   это   время,   пока   его    не  было,      без   дела   она   не  сидела,   посуду,  что  приносили   на  починку,   как   заправский   мастер   сама   и  чинила.   Деньги,  что   выручила   за      работу,   не  бог   знает   какие,   но   всё   же,   отложила. 
И  сейчас   ей   не  терпелось,   достать  их   и     удивить  Магомеда,  вот,  выходит,   какая   у  него   жена,  работящая   и  бережливая.
А   он,   тем  временем,  продолжал  рассказывать   про  ту   квартиру,  от  которой     отказался:    -   Инженер,   оказывается,   там   жил,   мне   об  этом    соседка   по   лестничной   площадке    сказала.   Я   ей   сумки  помог   донести   до  двери   её   квартиры.  Узнала,  что   буду    рядом   жить,   вначале,   всё  насчёт   меня   выясняла,    кто   я    и   откуда,  любопытная   такая   старушка,  а  потом  и  рассказала,  про  того   инженера.   
Месяц   назад,  говорит,   приехали   за   ним   ночью    и     увезли  куда  -  то.   Куда?   Известное   дело.    Был  человек  и,  нет  человека.
Заключив   этими  словами   свой   рассказ,   Магомед   поднял  голову   и  смотрит   на   жену,  долгим   внимательным  взглядом.   Хотел  ещё,  что – то   сказать,  а  может   спросить,  о  чём   в   последнее   время,  всё   чаще   себя   спрашивает,   но  так  ничего   больше  и  не  сказал.
 Люди,   в   те   годы,  научились   дополнять   слова    взглядом,  который   ещё   не   успели  запретить,    а   взгляд,    заменяющий   слова,    дополняли   молчанием. 
 -  А  в   свёртке  том,   который   тебе     военный   тот   приносил,  там,  что,  действительно,  что - то  секретное   было?  -  спросила   Бунавар,  чувствуя,   что  сейчас   уже  можно  об  этом  спрашивать.
-  В  свёртке?   Да  нет, -   смеётся    Магомед,  это  я,  просто  так   тебе    тогда    сказал.  Чайник   там  был,   тонкой   работы,  носик  у  него  и  ручка   были  поломанные.  А  этот   капитан,   из   НКВД,  хотел,  чтобы    как  новый    был.  Вот  я   ему   и  сделал,   блестел  не  хуже    чем  новый.
            Сейчас,   вспоминая   тот  рассказ   матери,  как   отец   был   приглашён   на   работу   в   Москву,  как,   буквально   в  течение    нескольких   дней,  получил   квартиру,  от  которой,  почти  сразу    и   отказался,   вспоминая   это,   думаю,  что   возможно,  останься   там   отец,   жизнь   моя  сложилась   бы   совсем   иначе.   Не   знаю,  к   лучшему   или   к  худшему,  но,   что   всё    в  моей   жизни   могло  бы   быть  иным,  это    уж   точно. 
 А   впрочем,  так   можно   до  бесконечности    всё   перечёркивать   в   мыслях,   проводя   от   прожитых  дней,  новые,    воображаемые   линии    судьбы.  Только   ни  к  чему   это,   пустое   это  занятие,  предполагать,   как  бы     всё   сложилось,  сверни   судьба   с   намеченного   пути.   Есть   лишь  то,  что   было.  Об  этом,   что   было,   и  веду    рассказ,   уходя    то   и   дело    к   тому    времени,    когда   самого   меня   ещё   и  не  было.