Вернусь в Егорьевск конца тридцатых годов. - Наконец - то дочка. Нет, мой отец не произнёс этих слов, по крайней мере, моя мама от него их в тот день не слышала. Но он был очень радостным в майский тот день, пригласил соседей, на столе стоял букет сирени и всё вокруг, казалось, было принизано запахом этих весенних цветов. Отец хотел назвать дочь Майей, раз родилась в этот месяц, 23 мая 1938 года, но, кто - то отсоветовал, сказав, если назвать Майей, так всю жизнь она и будет маяться. Выбрали другое имя - Салихат, соседи перевели на свой лад, - Сима, так и называли её.
Сестра моя и лицом и характером вся была в отца. В чём – то ей повезло, по крайней мере, в отличие от меня, хоть и не долго, рядом с ней были и отец и мать. Она с детства слышала родную речь, могла говорить на родном языке. Потом, вернувшись в Дагестан, я пойму как это важно, уметь говорить на языке своего народа с самого рождения. Моя сестра с самого детства отличалась непоколебимой убеждённостью, что за правду, какой бы она не была, нужно бороться до конца. Она терпеть не могла лжи в любом её проявлении. Человек, хотя бы однажды сказавший ей неправду, навсегда терял её уважение. Возможно, она понимала, насколько это жестоко, но не могла поступиться принципами. Вместе с тем была доброй и отзывчивой, если дело касалось, оказать кому - то помощь.
Училась только на отлично, однако, после седьмого класса, устроилась на работу, а учёбу продолжала в вечерней школе. Это было вызвано необходимостью помогать матери, которая, не зная отдыха, трудилась в нескольких местах. Помню, что и я тогда, лет с десяти, с одиннадцати, пытался подрабатывать, и приносить в дом какие - то деньги. Меня за это ругали, а потом смирились, видя, как все мальчишки с нашей улицы, раздобыв тележки, дружной гурьбой устремлялись на вокзал встречать московский поезд.
Поручив тому, кто постарше возрастом, присматривать за мной, - мама с улыбкой, сестра с нескрываемым осуждением, отпускали. Самый честный способ заработать деньги, для нас заключался в том, чтобы успеть к поезду из Москвы и, завидев пассажира с чемоданами, предлагать свои услуги в качестве носильщика. По возрасту я был, пожалуй, самым младшим, зато был очень выносливым и мог с тележкой, где меня за чемоданами и видно не было, хоть на край города бежать за идущим впереди пассажиром.
Однажды, одна нарядно одетая женщина, у которой и вещей-то с собой особых не было, сойдя с поезда, остановила меня, положила в мою тележку какие - то лёгкие сумки и попросила довезти до её дома. Жила она недалеко от вокзала, за две, три улицы. Открыла калитку, пропуская меня во двор, а потом предложила в дом пройти, обещала напоить чаем. Конечно, хотелось зайти, тем более к чаю, она могла и конфеты положить, но я рассчитывал вернуться на вокзал, пока всех пассажиров не разобрали и, прямо так, сказал ей об этом. Она улыбнулась, спросила, сколько я собираюсь на этом заработать.
- Как сказать, сколько? При хорошем пассажире, да если повезёт ещё и двух. Ну, сколько? Можно и трёшку получить.
- Три рубля? Женщина всё также улыбалась, затем, не сводя с меня глаз, раскрыла сумочку, достала оттуда червонец и протянула мне.
- Нет, не надо. Вы мне рубль дайте, за то, что вашу сумку привёз. А эти деньги я не заработал, - наотрез отказался я от таких больших денег, зная, что сейчас поступаю правильно, потому что можно брать только то, что честно заработал
- Глупенький, считай, что я тебе их подарила, - настаивала она, протягивая деньги.
- Нет, - уже не так решительно, отказывался я, хоть и был соблазн, взять деньги, раз дают, и идти домой.
В конце концов, я всё же их взял, не выдержал. Тем более, она попросила меня крючок на дверь сарая прибить, так что, в каком - то смысле, я их действительно заработал. И чай мы с ней пили у неё дома за столом, накрытым большой белой скатертью. Чай был с конфетами и вареньем. Напротив стола, на стене, висели фотографии, две из них мне запомнились. На одной мальчишка в синей матроске, прищурившись, он смотрел, как я съедаю одну за другой конфеты, запивая их сладким чаем.
- Это мой сын, сейчас ему было бы столько же лет, как и тебе.
Женщина вздохнула и стала доливать чай в мой стакан. Теперь я рассматривал другую фотографию, где была изображена красивая женщина в большой белой шляпке, она была похожа на артистку, и мне даже казалось, что я уже где-то видел её, но где, в каком фильме, не мог вспомнить.
Словно читая мои мысли, женщина спросила: - Что, так и не узнал, на кого она похожа? Затем прошла в другую комнату, вернулась, держа в руках точно такую же шляпку как на фотографии, надела её.
- А сейчас?
- Так это вы, - удивился я, переводя взгляд с её лица на фотографию, - Вы, что, артистка?
Всё так и было, как я сейчас вспоминаю. Почти всё так, только отдельные детали помнятся смутно, но, эти фотографии, и то, как она ответила тогда, запомнилось довольно отчётливо.
- Артистка? - с какой то печальной задумчивостью повторила она вслед за мной и тут же рассыпая весёлый смех, вскинула голову в белой шляпке, - Нет, просто женщина!
В следующий раз я увидел её через пять лет, в декабре 1959 года. Я шёл в библиотеку, которая находилась рядом с лётным училищем. Пронизывающий ветер забивал снегом открытое для него пространство на моей одежде. Мои усилия поднять воротник и спрятать руки в карманы пальто были тщетными, потому что воротник тут же снова падал, а рукава пальто, из которого я давно вырос, были короткими. Снег обжигал лицо, бил по щекам и, казалось, из всех кто ему встречался в этот день, именно мне пытался он преградить путь и заставить вернуться назад. Но, назло ему, я шёл вперёд, наклонив голову и, наверное, был похож на упрямого бычка, который пытается столкнуться с ветром лбом. Если я действительно так выглядел в ту минуту, то это должно было от души позабавить, не менее упрямый ветер. Который мог сразиться со мной не только лицом к лицу но, пренебрегая правилами честной схватки, налететь сзади, ударить в бок, или просто подставить подножку, что он не раз и делал. Возможно, я бы действительно сдался и вернулся домой, если бы рядом не остановился автобус. Кто - то приоткрыл дверцу и спросил, как проехать к лётному училищу.
- Давайте я вам покажу, я тоже туда направляюсь, - ответил я, вползая в салон автобуса. Именно вползая, другое слово трудно подобрать, видя, как я, вцепившись за поручни окоченевшими руками, пытаюсь переступить через покрытые ледяной коркой ступени.
- Куда здесь ехать, вверх, или направо? спросил водитель, который ещё умудрялся сквозь залепленное снегом лобовое стекло различать, где расходятся дороги, из которых одна идёт вверх, а другая направо.
- Вверх, указал я рукой, - а дальше, я скажу, где нужно будет повернуть.
В автобусе было тепло. И мне удалось, растерая ледяные руки, вернуть им тепло, настолько, что мог сгибать и распрямлять пальцы.
Я стряхнул снег с одежды и заметил, как внимательно меня разглядывают сидящие в автобусе люди. Мне тоже было интересно на них смотреть, на женщин, а их было большинство, и все сплошь, в дорогих шубах, на мужчин в кожаных пальто подбитых мехом.
- Мы, понятное дело, артисты, - обратился ко мне тот, чья шея была обмотана белым шарфом, - у нас сегодня здесь концерт, нашим зрителям никуда идти не нужно, это курсанты училища, они, наверное, давно в зале сидят, нас ждут. А вы, молодой человек, позвольте вас спросить, куда направляетесь в такую погоду?
- В библиотеку, - коротко ответил я, меня покоробило это высокомерное обращение, как будто даже с насмешкой, - «молодой человек», да ещё это - позвольте вас спросить. Так, раньше всякие господа говорили, а теперь, наверное, только артисты и разговаривают, - подумал я. И тут заметил её, ту самую женщину, которой я тогда сумки подвозил на тележке.
- А давайте его к нам на концерт пригласим? - сказала она, обращаясь к своим спутникам, улыбаясь при этом так же, как и в тот раз.
Я так долго, не отрываясь, смотрел в её глаза, что она слегка смутилась. Конечно, не узнала, не могла меня узнать. Сейчас перед ней просто был юноша, который, как она думала, наверное, вспоминал, что видел её раньше в кино. И всё. И уж никак не тот мальчик, который тогда напомнил ей её сына? Да, возможно, она долго ещё вспоминала о нём, видела вновь и вновь его лицо, но это навсегда осталось там, в том её безвозвратном прошлом.
- Ну, что же вы, возьмите, - женщина протянула пригласительный билет, где были указаны и место и ряд. И это напомнило мне, когда, так же, как и сейчас, с той же улыбкой, на том же лице, она протягивала мне когда-то деньги.
- Спасибо, обязательно приду, - сказал я этой женщине, у которой были грустные глаза, несмотря на то, что она улыбалась.
-Вот и хорошо, - ухмыльнулся мужчина с белым шарфом, - А то мы думали, что вы, молодой человек, откажитесь, тогда бы наш концерт, увы, мог бы не состояться.
Он посмотрел на сидящих в автобусе, рассчитывая, что всех рассмешат его слова. Но никто не засмеялся и даже не улыбнулся, видя, как я демонстративно, даже не посмотрел в его сторону.
Подсказав водителю, где надо свернуть, чтобы проехать к главным воротам, ещё раз поблагодарив за приглашение на концерт, я вышел из автобуса.
Да, всё это так и было. И ранняя весна, пришедшая, после зимних холодов. И я, сразу повзрослевший в тот год, переступив из детства в юношескую пору, как через ручейки, по которым ещё недавно пускал бумажные кораблики. С высоты своего возраста, я смотрел, как теперь, то же самое, делают мальчишки из младших классов. Покачиваясь на воде, медленно плывут по течению их белые кораблики, унося с собой размашистые кляксы на странице, вырванной из школьной тетради.