Вынужденная, можно сказать, преамбула. О названии рассказа.
Собственно говоря, мы писали не о Ниночке – она даже не то, что не главный персонаж, она всего-навсего побудительный импульс к разговору о двух… самцах. А впрочем, какой сочинитель может наверняка сказать, какая дичь у него вышла из-под пера? Сочинять начинает он с одной установкой, затем же, глядь, а вышло не вполне ожидаемое, даже вовсе, бывает, не то, о чём помышлял изначально. Так что рассказик надобно переименовать – это точно. Скажем, "Бодались два барана…" Нет, лучше, уместнее, пожалуй, - бычка. Два. Из-за одной овечки. Ой, то бишь тёлочки. Но это опять – лишь обозначение темы, а не подходящее наименование. Посему пускай покуда так и останется – "Ниночка", хотя, повторяю, в повествовании её, по сути, и нету. Она – тот самый условный раздражитель, указывающий, из-за кого и по какой причине столкнулись двое мужских особей… А вот чтобы она явилась в прописанном тщательно – пластически и психологически – художественном образе (живьём, так сказать), надобно, мои хорошие, и даже следует проследить её в процессе развития, то есть в изменяющейся внешней и внутренней составляющих. Однако за женскую натуру мы, пожалуй, не возьмёмся. Для нас психология прекрасной половины человечества до сих пор не доступна. Увы и ах. И вряд ли будет… Но ничего не поделаешь. Таковы наши скромные возможности. Выше головы, как говорят, не прыгнешь. Вот мы и не прыгаем понапрасну и не скачем самоуверенными… Ну, про козлов и коз мы в другой раз как-нибудь…
1.
Евгений Петрович увидал Ниночку, когда ей только-только исполнилось двенадцать – её отец, Ромуальд Осипович, стал его новым начальником. Ну, та самая пора, когда девочки-отроковицы начинают влюбляться – в своих учителей, знакомых своих родителей или совершенно незнакомый и даже случайных прохожих.
За полгода до этого в горах при сходе лавины погибла жена Евгения Петровича, Светлана, она была инструктором по выживанию в экстремальных условиях. Здесь же, к слову, Ромуальд Осипович овдовел тоже сравнительно недавно – полтора года назад, и поэтому, видимо, очень хорошо понимал состояние своего подчинённого.
Евгений Петрович привязался к Ниночке как дочери, своих детей у него не было. Банальная, в общем, история. Вот только что в нашем мире не банально?
И вот пролетели быстрых – очень быстрых, если оглядываться – шесть лет. Ниночке исполнилось восемнадцать, Евгению Петровичу тридцать восемь. Далее, чтобы избежать многословия, просто констатируем: они поженились. Ромуальд Осипович их благословил, сам вскоре почил, как говорится, в бозе и уже с неба наблюдал за счастьем своей ненаглядной дочурки.
Пару лет Евгений Петрович и Нина жили если и не как в медовый месяц, то уж точно, как в розовом тумане. Евгений Петрович не переставал восхищаться своей молодой женой. В этом с его стороны было что-то ребяческое – вроде как нашёл себе кумира…
За такие два года иной отдаст всю свою жизнь. Бывает, наверно. Мы даже и не взялись бы описывать такое состояние души и тела.
Однако вскоре после этого стал Евгений Петрович замечать некоторые перемены в поведении Ниночки. Он, кстати, уже давно удивлялся – отсутствию перемен. Всё-таки быт есть быт, жизнь есть жизнь – не способен человек гореть бесконечно. Можно попросту сгореть напрочь. Евгений Петрович уже начинал слегка тосковать по ровным, дружески-нежным отношениям, когда приходят мысли о детях, их проказах, забавах, а планировать такие серьёзные шаги нужно – и лучше, считал он, – когда глаза и мозг не застит, не туманит безудержная, безоглядная страсть.
Но перемены переменам рознь. Стало Евгению Петровичу бросаться в глаза и другое – как-то иначе поглядывают на него знакомые. Одни вроде с сочувствием, другие с усмешкой и неким таким хитреньким любопытством. Да в чём дело? – задал он себе вопрос, наконец, без обиняков. А поскольку человек он взрослый, то…
Словом, и хотелось бы иной раз сунуть голову в песок и не знать ничего, да по размышлению здравому придёшь к выводу: лучше худая правда, чем сладкий самообман. Или нет?
Но что же он сделал? Вы правы: он нанял детектива. И когда тот подтвердил страшную догадку, то уже самостоятельно, не теряя самообладания, продолжил слежку – теперь это было не трудно. Пользуясь видеокамерой, внедрённой оплаченным детективом, он имел возможность быть свидетелем разнообразных сцен… В пылу негодования хотел было разорвать отношения, но… не угадаете, что остановило его. Две пары глаз.
Её любовь в её глазах к этому типу… И глаза этого типа – совершенно не излучавшие тепла к своей визави. Да, излучавших не тепло и любовь, но обычную похоть.
Евгений Петрович затаился. Что он пережил за эти месяцы?.. И уезжал он, и пропадал без предупреждения – ничто не взволновало его Ниночку. Она жила своей всепоглощающей любовью… и странное поведение законного мужа её не задевало.
Евгений Петрович воображал себе различные финалы этой истории. Тысячу раз проиграл в уме он и роль Отелло, и спокойного, рассудительного (ведь он старше, опытнее) мужа, отпускавшего свою жену с благословением… Не предвидел лишь того, что произошло на самом деле. Этот тип сам разорвал отношения – ну да, расплатился (был он весьма состоятельным) и сделал ручкой. Кстати, эти деньги Ниночка сожгла. Достоевского, что ли, начиталась?
А вот Евгений Петрович был осуждён после этого наблюдать за тем, как его возлюбленная сходит с ума. Нет, когда она сжигала в камине плату за услуги, в нём и мысли не мелькнуло, что это не нормально. Как раз именно такой поступок он посчитал естественным порывом оскоблённой женщины. Но затем Нина стала угасать, заговариваться, предприняла попытку суицида, после чего и попала в психбольницу. Между прочим, Евгений Петрович понимал, что Ниночке можно было б помочь, имей она возможность выговориться, выплакаться на плече сочувствующего человека, но такого человека не нашлось. Себя в таком качестве он предложить не посмел. Или не сумел.
2.
И вот Евгений Петрович сидит с Ниной в уютном сквере лечебного учреждения на скамейке и, поглядывая на её замкнутое личико, думает – или правильнее сказать: повторяет затверженную мысль: «Оказывается, я всё ещё люблю тебя…»
Носик вроде и не велик, аккуратненький, но в сочетании с чуть уменьшенным в пропорции подбородочком, придаёт её облику что-то очень милое. А может, просто она вся целиком в его вкусе? И голос, и характер, к тому ж, – всё говорит о покладистости и тонком уме. Что же такое надо предпринять, чтобы вернуть былое?.. Ну, или хотя бы пробудить её?.. не понятно, как ей помочь…
- Ты знаешь, на днях звонил один человек… голос мужской, приятный… спрашивал, как тебя повидать… Это что-то по работе?
Нина поднимает глаза, в них некий проблеск мысли, некая искра:
- Когда?
- Что? Не слышу…
3.
- Я не собирался записывать этот разговор… мой с ним. Просто когда он возник в моих дверях и я увидал его глаза – глаза человека уверенного в себе, верящего в свою правду, в своё право быть по отношению к другим жёстким, неумолимым и ещё масса эпитетов, которые бы обозначали предельно эгоистич… Впрочем, не моё это дело – судить. Я лишь сообразил, что не смогу разобраться сразу – как быть, как поступать… Потому и решил включить камеру, чтобы посмотреть ещё после и подумать…
Он раскрепощено прошёл в комнату, устроился в кресле, положив нога на ногу, слегка и неопределённо улыбаясь. Я подумал – без злобы и без прицела на месть, что вряд ли мне удастся вмазать ему по физиономии, если захочется: крепкий малый, накаченный, да и моложе меня, видишь ли…
- Итак, о чём же вы хотели со мной поговорить? – спросил он, а сам осмотрелся. Осмотр, впрочем, его был поверхностный, рассеянный – похоже, он, и в самом деле недоумевал, как это так согласился посетить мою бедную халупу: из любопытства? Из желания поглазеть на мужа своей бывшей любовницы? Зачем?
Я присел в кресло напротив, за столик, опершись локтями о столешницу, увидал в лаковом отражении своё лицо и поспешно откинулся на спинку: лицо моё даже в таком «зеркале» было… ну не важно.
- Спасибо, что пришли.
Он нетерпеливо поморщился.
- Видите ли… вы, очевидно, знаете: Нина в психиатрической лечебнице.
Он вздохнул и скептически прищурил один глаз.
- Да, - продолжил я поспешно, понимая, что надо бы успеть раскрутить свою мысль до того, как он устанет меня слушать: он мог уйти, наверно, и не попрощавшись. Взять и уйти на полуслове, на лестничной площадке его поджидала охрана, способная одним пинком вышибить мою ординарную дверь. А мне надо было до зарезу, чтобы он согласился на моё предложение, а для этого надо быть не только умно-лаконичным, но и убедительным. – Нина, как вы прекрасно понимаете, заболела вследствие того, что вы её покинули… нет-нет, я не собираюсь никого ни в чём упрекать! Хочу лишь предложить одну партию разыграть… игру, так сказать.
Он с интересом глянул в мою сторону.
- Да-да, игру. Как только Нина окончательно выздоровеет, я её подготовлю, я ей всё объясню, она уже не будет реагировать столь болезненно. Этот слом душевный у неё сугубо возрастной… Как только поправится, я…
Он:
- Какова ж игра?
- Пообщайтесь с ней. Скажите, что по-прежнему любите, что ждёте, когда она вернётся…
Он:
- Вы уверены, что я на такое способен?
- Без всякого сомнения.
Он:
- А знаете, сколько у меня таких Нин?
- Но все остальные здоровы.
Он:
- Хм.
- Я могу вам заплатить.
Он:
- Мне? Заплатить? - И глянул уже более внимательно. - Вы что же, подпольный миллиардер?
- Прошу прощения, если задел ваше самолюбие. Но речь о том, чтобы вернуть человека к жизни. Неужто вам трудно пару раз навестить женщину, которую вы любили, которая вам…
Он:
- Любил? Нет, уважаемый, мне попросту хотелось развлечься… Можно вопрос?
- Да… конечно.
Он:
- Зачем вы женились на молоденькой?
Что отвечать? - я не знал. Смотрел на него, покусывал губы (он не улыбался, нет): ну что, в самом деле, я мог ему ответить: влюбился, мечтал воспитать себе не только жену, но и сердечного друга?.. В такой бред мало кто способен поверить.
Он:
- Хорошо, не напрягайтесь. Но вот что я вам скажу. Поговорили и всё – закончим на этом. Она – ваша жена, поступать или не поступать как-либо – ваше право. А меня увольте. Мне скучно играть в подобные игры, да и некогда. - И он поднялся из кресла, оглядел сияющие носы своих дорогих башмаков, точно силился сообразить: достаточно ли убедительно он изложил своё видение проблемы. - Пока, друг мой. Не поминайте лихом. Дело ведь житейское. Ну а если потребуются деньжата, не чинитесь, обращайся. Чем смогу – помогу.
- Разве что на киллера.
- Ха-ха-ха! Смешно.
И смех его был неподдельно искренен.
И ушёл. А я остался на месте… раздавленный червь.
4.
А вот Ниночка уже дома. Возможно, молодость взяла своё, и она теперь вполне здорова.
Она разбирает видеокассеты, желая, очевидно, найти то, что ей хотелось бы сейчас посмотреть. На одной из кассет нет никакой наклейки, и Ниночка вставляет её в гнездо видеомагнитофона.
Нет, вы ошибаетесь – Евгений Петрович давно стёр те кадры, которые могли бы сокрушить неустойчивую психику. Оставил лишь…
«Приложение. Глухой баритон Евгения Петровича:
Не желаю возврата я к прошлому.
Не хочу ничего от тебя теперь.
Почему же ты вдруг воротилась на круг
наших общих с тобой потерь?
Я не верю тому – никому, ничему, –
что возможен возврат той любви.
Лишь себе одному непременно верну
те часы с тобой, те минуты с тобой…
когда буду готов вполне.
Оттого ли, что ты, оттого ли, что я
путь совместный прервали давно,
Но разнятся теперь наши души и ум,
и сойтись им уже не дано.
И, однако ж, поверь,
я, как загнанный зверь,
нашей той любви
не предам.
Потому что одна
в моём сердце звезда.
Остальное же всё
от потерь.
И усталость и хворь,
и занудство и боль
не должны омрачить
той любви.
Так оставь же надежду
на прошлое.
Посмотри же себя округ.
Я твой преданный друг,
я твой истинный друг.
Но не более
этого.
- Нина. Эту запись я сделал давно. Когда только ещё узнал о твоей связи с… - Евгений Петрович делает паузу и минуту-другую устало глядит с экрана.
- Теперь это не имеет никакого значения. Мне кажется, что ты ко мне вернулась…»