Вечерело. Согнувшись под тяжестью большой хозяйственной сумки, щурясь сквозь толстые линзы очков, осторожно переставляя ноги, по тротуару ковыляла невысокая сгорбленная старушка.
С широкой дороги она свернула на узкую утоптанную тропинку. Боясь поскользнуться и тяжело опираясь на палку, старуха оглянулась, услышав позади шаги. Они быстро приближались, хрустя по свежему снегу.
Высоченный, худой парень попытался её обогнать, но, не рассчитав ширину тропинки, оступился в снег. Провалился по колено, взмахнул длиннющими руками, стараясь удержать равновесие. В этот момент он зацепил бабку, она покачнулась, но не упала, поспешно воткнув свою трость в утоптанный снег тропинки.
Парень, чертыхаясь, пытался вытащить ногу из сугроба, когда бабка развернулась и посмотрела на него. Её тёмное сморщенное лицо исказила злорадная ухмылка. Старуха размахнулась и треснула его своей сумкой прямо по спине.
Парень вскрикнул, плюхнулся лицом в сугроб, его руки по плечи ушли в снег, а бабулька опять размахнулась и со всей силы ещё раз заехала ему по спине сумкой.
– Попался, гадёныш! Получай!
– Бабка, ты чего?! – заорал парень, выплёвывая снег и пытаясь вылезти из сугроба.
Но не тут-то было. Как только он развернулся к старухе, она достала из кармана перцовый баллончик и направила ему в лицо.
– На! Получай! – завопила она, срывающимся на фальцет, старческим голосом.
Парень дико заорал, схватился за лицо, стал загребать охапками снег, пытаясь смыть с глаз обжигающую смесь.
– Бабка, за что?! – зло и в то же время как-то жалко завыл он.
– А ты, паскудник эдакий, живёшь у меня над головой и кажный божий день мне по потолку – бамс! бамс! бамс! У мене штукатурка с потолка прямо в суп сыплется!
Старушка тыкала своей тростью в парня, попадая ему то в живот, то в ногу, то в плечо.
– Бабка, так я же баскетболист, мне тренироваться надо, а в спортзал дорого, – жалобно бормотал он, пытаясь открыть глаза.
– Дорого ему, гадёнышу! – уже немного спокойнее продолжила она. – А бычки кто мне на балкон бросает? Ась? А плевки чьи? А кто в прошлом годе меня затопил?!
Голос у старушки опять окреп и она, размахнувшись сумкой, врезала парню по ногам, когда тот попытался встать.
– Бабка, прекрати! Я всё понял!
Он успел только развернуться, опираясь одной рукой о снег, а другой всё ещё держась за лицо.
– А музыка по ночам! – взвизгнула бабулька и, ткнув его тростью точно в солнечное сплетение, отступила на тропинку, опасаясь длинных ручищ, машущих в пустоте.
Парень громко ойкнул и скрючился, ухватившись за живот. Сказать он ничего не мог, только коротко судорожно дышал.
– А хто моего правнука в Новый год побил? Не ты скажешь? Я с балкона всё видела! Он ведь мальчишка совсем, школьник, а ты вон бугай какой вымахал!
– Бабка, я понял, понял всё... – задушенным голосом проговорил парень, продолжая держаться за живот.
– Эй, ты чего енто? – бабушка осторожно шагнула к нему, стараясь не провалиться в снег.
Парень съёжился, видимо ожидая очередного удара.
– А ну, давай вставай, нечего в снегу сидеть, – и старушка тихонько ткнула его палкой в ногу. – Давай подымайся, до дому тебя доведу, болезного, опосля баллончика не видишь ничего, – и тут в первый раз она хихикнула скрипучим, хриплым как воронье карканье, смешком.
Парень с трудом поднялся. Старуха пошла вперёд, а он поплёлся сзади как слепой, держась за её палку.
– Слушай, бабка, а чё у тебя в сумке такое тяжёлое? – решился заговорить парень уже около подъезда. – Кирпичи что ли? Я думал, ты мне спину сломаешь.
Старушка остановилась, выдернула из его руки палку, оперлась на неё и тихо произнесла:
– Я, милок, во время войны в партизанском отряде была. Батьку-то на фронт забрали, а старший брат меня подрывному делу обучил – мосты взрывали, эшелоны немецкие под откос пускали... – она замолчала, и глупая ухмылка начала сползать с лица длиннорукого баскетболиста.
– Енто в советское время достать ничего было нельзя, а теперь, были бы деньги, что угодно купить можно, – и она тряхнула сумкой. Там что-то лязгнуло. – На смерть копила, да больно достал ты меня, милок. Да ты не бойся, не бойся, я сёдня душу-то отвела. Но гляди, – и она погрозила ему скрюченным пальцем, – будешь дебоширить – не серчай...
Парень так и остался стоять раскрыв рот, а старуха нетвёрдой походкой поковыляла в подъезд.