Итак, село Убра. На сельском кладбище находится могила человека, вся жизнь которого была образцом истинного мусульманина. Родился он, согласно некоторым, дошедшим до нашего времени сведениям, в конце семнадцатого века, ушёл из жизни в 1733 году. На страницах учебника по истории Дагестана можно прочитать о духовном наследии, которое оставил после себя Магомед Убринский, в ряде отдельных книг он значится как Магомед Убри. Из своего аула пешком, совершил он хадж в Мекку, к святым для мусульманина местам. В совершенстве зная арабский язык, продолжил образование у известных в то время Алимов Востока. Наряду с богословами из других стран, объяснял суры Корана, вёл учёные беседы. Вернувшись на родину, привёз с собой много книг и не только духовного содержания. Есть сведения, что книгами из этой библиотеки пользовался имам Чечни и Дагестана Шамиль, каждый раз возвращая прочитанные книги со словами благодарности.
Кстати, не могу не отметить, что этот факт характеризует и самого Шамиля, как достаточно образованного человека и как человека высоких моральных устоев. Казалось, кто бы мог препятствовать ему, пожелай он оставить эти книги у себя? Однако он каждый раз возвращал эти книги. Факт достоверный, но мало кому известный сегодня в Дагестане.
Часть книг из этой библиотеки сейчас хранится в Дагестанском филиале Российской Академии Наук.
О селении Убра, и судьбе его жителей, можно рассказывать много. Есть книга, хорошо написанная и иллюстрированная, охватывающая основные периоды жизни Магомеда Убринского и древнего высокогорного села, она так и называется «Убри и Убра » автор её, прямой потомок известного в Дагестане мыслителя и духовного просветителя, Гусейн Абдулкамалович Гусейнов.
Он является доктором медицинских наук, профессором, по праву носит высокое звание Заслуженного врача России. Имея возможность с ним разговаривать на самые различные темы, я всегда удивлялся его умению слушать собеседника с подчёркнутым уважением, не зависимо от того, кто перед ним, видный учёный или обычный рядовой труженик, седой аксакал или юноша. Даже в момент короткого общения с Гусейном Абдулкамаловичем, я испытывал ощущение особенной силы доброты идущей от него. Подобное ощущение иногда называют словом аура, осязаемым проявлением души человека. Разговаривая с ним, глядя ему в глаза, я каждый раз думал, что вот оно, передо мной, зримое ощущение присутствия далёкого нашего предка, который оставил в истории Дагестана память о себе, как об одном из выдающихся просветителей того времени.
Я испытал ощущение значимости этого человека, читая написанную Гусейновым книгу одинаково дорогую и для тех, кто родился и вырос в селе Убра и для тех, кто родился далеко от древнего аула, возможно, и прожил большую часть жизни вдали, но всегда помнил, откуда идут истоки его рода.
Как я завидую моим землякам, над кем с самого рождения было, не просто огромное в своём пространстве небо, а вереница облаков, которые, цепляясь за острые скалы, прикасались к их глазам, прежде чем скрыться за чертой горизонта. Как я завидую им, моим землякам, которым не нужно, что - то домысливать и придумывать, когда речь идёт о родном для них селе.
Я завидую тому, что всегда было с ними, всегда в их памяти.
Как бы я хотел услышать голос их памяти. Иногда, кажется, что явственно ощущаю его, но, это, всего лишь, мои несбыточные желания.
В 19ОО – й году, в самом начале прошлого столетия, в роду Гусейновых, в селении Убра появился мальчик, которого нарекли именем Магомед. Это был мой отец.
Говоря о нём, я делаю паузу, потому что хотел бы, продолжить дальше достоверной картиной, как всё это было. Утром, на рассвете, или когда солнце клонилось к закату. Из рук повитухи или от жены принял горец трепетный комочек новой жизни. Выстрелил ли он из ружья, как требовал того обычай, или, радостная весть пришла с запозданием, когда находился вдали от своего села? Я не знаю.
Была ли в тот день земля под белоснежным покровом или на склонах уже зеленели стебельки трав, а может, это была пора листопада? Я не знаю.
Хочу верить, что, наверное, звучала зурна и бил барабан, что в глубокой миске на столе лежали куски баранины, а кувшины полнились бузой. Хочу верить, что улыбки были на лицах, а в глазах искорки надежды и радости. Всё, как и должно быть. Но, как оно, было на самом деле, в тот день, когда родился мой отец? Я не знаю.
И снова поёт, веселится зурна,
Напившись как будто хмельного вина,
Бьют крепкие руки сильней в барабан,
Танцует лезгинку, родной Дагестан.
Высокие горы, суровые горы,
И люди как горы, прямы и суровы.
Свобода здесь ценится выше всего,
Здесь люди не прячут от горя лицо.
Я видел их лица в сетках морщин,
Как в трещинах камни у самых вершин.
Их говор, как клекот орла в вышине,
Аулы в горах, словно всадник в седле.
Как - то, будучи в командировке и находясь недалеко от Убра, сказал я водителю, чтобы свернул к дороге, что ведёт в моё село. Не доезжая до него, вышел из машины и остальную часть пути прошёл пешком. Я шёл по дороге, по которой, когда - то, шёл мой отец. Возможно, вот здесь, на этом самом камне, что наполовину врос в землю, сидел он, вот так же отдыхая, прежде чем идти дальше. А может, в то время, также как и эти подростки, которым недосуг медленно идти, также и он, когда - то, быстро и легко взбирался по крутому склону. Я шёл по дороге, которая не знала меня, но хранила память о других людях, кто в разные годы шёл по ней.
Машина, из которой я вышел, не дожидаясь меня, проехала дальше и остановилась на окраине села, вокруг неё уже толпились любознательные мальчишки.
- Телевидение, телевидение приехало. Снимать нас будут, - донеслись в разнобой их голоса. И, те подростки, что минуту назад, не обратив на меня внимания, пробежали мимо, тоже стояли здесь. Они почтительно расступились, видя теперь во мне самого главного телевизионщика. И тут же посыпались вопросы: - Дядя, а вы нас снимите? И меня тоже? - протиснулся ко мне вихрастый мальчуган, маленький убринец.
- Конечно, обязательно. И тебя тоже, - прикоснулся я рукой к вихрастой голове веснушчатого малыша.
Жаль, что большая часть съёмок сделанных в те дни, не сохранилась. Среди пропавших записей была и беседа с участником войны Магомедом Мусиевым.
- Магомед Убрынский? - переспросил он, когда я назвал ему имя отца. - Как же, помню, хорошо его помню. Мы с ним однажды даже на фронте встретились, ненадолго, правда, на несколько минут.
Бывший фронтовик, глядя перед собой утратившими зрение глазами, о чём - то задумался.
Я беседовал с участником минувшей войны на ступенях крыльца его дома. Ему было уже далеко за восемьдесят, один из последних ветеранов войны селения Убра. Чуть в стороне от его дома стоял обелиск в память о тех, кто не вернулся с войны. В каждом городе, в каждом селе Дагестана, стоят такие памятники и обелиски.
И память эта, тоже, - достояние моего народа. Многоязычного моего народа, многоликого, многокрасочного моего Дагестана.
Сколько дорог, сколько троп пройдено по земле твоей Дагестан и каждый раз мне казалось, что иду я, чтобы встретиться с отцом.
Летом 1978 года был в Ахвахском районе, в селении Карата, на родине одного из героев Советского Союза Магомед-Загида Абдулманапова. Это звание, ему было присвоено посмертно. Раненный, истекающий кровью, он был захвачен фашистами и, после того, когда ему предлагали сохранить жизнь, лишь бы он отказался от своих однополчан. - Они же ведь русские, а ты же ведь не русский, ты кавказец. Отойди от них и будешь жить.
И тогда, преодолевая боль, Магомед-Загид поднялся, встал ближе к своим товарищам и сказал громко с аварским акцентом: - Я русский! У нас одна родина- мать!
Эти слова, сказанные Магомед-Загидом Абдулманаповым, потрясли даже врагов, которые оставили его ответ в записи допроса, когда пытались выбить уговорами и пытками у взятых в плен разведчиков, данные о расположении советских войск. Ничего не добившись, они расстреляли их. А через несколько дней, наши войска освободили город где шёл тот бой и с честью похоронили погибших героев. И теперь, навсегда, в одном солдатском строю остался этот парень, с нерусским именем, из селения Карата, которой всего-то и успел прожить, лишь только двадцать лет. Стоит ему памятник и в родном его селе и в городе Каспийске, где он учился и жил и откуда уходил на фронт.
Так вышло, что в течение, вот уже считай, почти сорок лет, главной темой моих передач и на радио, а затем на дагестанском телевидении, остаются передачи посвященные памяти наших ветеранов. Теперь, уже в архивных записях, доносят они от поколения к поколению, правду о своём и нашем Времени.
Никто не уходит на войну, чтобы там погибнуть. И там, на фронте, не думает солдат, какой награды будет удостоен. Поднявшись во весь рост и бросаясь на врага, не думает, что совершает подвиг. Даже в последние минуты, истекая кровью, думает о жизни. И поэтому обретает бессмертие. Одетые в камень и бронзу стоят они, солдаты минувшей войны, на пересечении улиц наших городов, на пересечении судеб людских, на пересечении времени, стоят устремлённые в будущее, которое так хотели увидеть. И этот, последний их взгляд на нас, на нашу жизнь, тоже - наше достояние.
Что я знаю о своём отце? Немногое и только по рассказам других. Иногда кажется, проведи я с ним, хотя бы один день, чтобы пройти вместе по улице, сесть на скамейке парка рассказать ему, что меня радует или печалит в жизни, о своих сомнениях и о том, в чём уверен, выслушай его в ответ, тогда бы я знал о нём всё.
Мне бы хватило и одного дня проведённого с отцом, погибшим от ран, полученных на войне. Возможно, жизнь моя сложилась бы иначе, ощущай я его живое присутствие в моей памяти. Сейчас, только старые снимки на стене моей комнаты и сохранившиеся воспоминания, не мои, а моей мамы, рассказывают, каким он был.
Рано лишившись родителей, воспитывался он в доме своего дяди Джамалудтина, которому принадлежал магазин, где можно было купить самые необходимые вещи. В этом магазине, будучи подростком, и работал мой отец. Умел и покупателей зазвать и товар, так преподнести, что никто без покупок не уходил.
Гражданская война, прокатившись по стране, отозвалась выстрелами и в горах Дагестана, затронула и село Убра. Первое, с чего начали строить новую жизнь, когда утверждали Советскую власть, распорядились уничтожить книги из библиотеки Магомеда Убри, так бы и поступили, если бы сельчане не успели их спрятать. А вот, когда разрушали мечеть, никто не встал перед бесчинствующей толпой, не возвысил свой голос за веру, разве только глаза опустили. Время было такое. Время больших перемен.
Предчувствуя его Джамалудтин, накануне этих событий, раздал все товары, что были у него в магазине, никаких расписок не брал, только говорил: - Бери, пользуйся моей добротой, а когда соберут вас, и будут выбирать старосту, по новому порядку, подай голос за меня, вот и будем мы в расчёте.
После этого исчез и никто не знал, сам ли он куда уехал или забрали его комиссары в кожаных тужурках. Так же, неожиданно, как исчез, через год или два появился. Шёл прямо, походкой уверенного в себе человека, приветливо здоровался со всеми, разговаривая, показывал книжицу, где ясно, чёрным по белому было написано, что он является красным партизаном и подпись там была ни кого-нибудь, а самого Калинина, всесоюзного старосты.
Избрали Джамалудтина председателем сельсовета, или на какую другую высокую должность, не знаю. Только, сельсовет в Убра разместился в доме, где раньше был его магазин.
Моему отцу в то время когда в горах утверждалась Советская власть, было двадцать два года. Молодой, красивый, любил пощеголять в черкеске и в папахе надвинутой набекрень. Сохранилась фотография, где мой отец стоит в этой самой папахе, придерживая одной рукой рукоять кинжала, а другой, подкручивая усы. Таким он запомнился и моей матери Бунавар, чьё село Вильтащи, находилось в километре от Убра.
Набрав в кувшин воду, медленно возвращалась она домой с родника. Проходя мимо Магомеда, отводила глаза в сторону, будто не замечая парня из соседнего аула.
Но как его не заметить, когда, почти каждый день к роднику приходит, смеётся, шутит со всеми, а как Бунавар увидит, замолкает и глаз с неё не сводит.
Так всё и началось, в той жизни, где, минуя ещё двадцать два года, появлюсь и я, только не на той, священной для меня земле, а в далёком подмосковном городе.