Красное ружье

               
   Уууууууууу- протяжно и уныло завывал ветер в печной трубе.

   Сашенька прислушался. Страшно и интересно. Бабушка говорит, что ветер « запросто в трубе гуляет». Бабушка умная, она обо всем на свете знает. А ветер, он странный! Гулять в трубе – это так не интересно. Темно там и тесно, и сажа-сажа. Другое дело – на улице. Снега много и Колькины новые санки с разноцветными деревянными жердочками и блестящими полозьями. Колька такой важный, когда его везут в этих самых санках, важный и надутый, от того и смешной. Ну, ничего, скоро вернется мама, она  ему, Сашеньке, уж точно купит такие самые санки, а то и лучше, больше во сто крат, и с длинной гладкой веревкой обязательно.

   А еще, скоро Новый год, и бабушка, непременно, положит для него под елку жестяную коробочку с монпансье. И тогда он ни одного леденца не даст Кольке,ни одного гладкого сладкого леденца не даст. Пускай на своих санках катит. Сашенька представил, как он потрясет коробочкой с конфетами перед самым Колькиным носом, а потом спрячет ее за пазуху. Так и будет. Конечно, спрячет. Не видать Кольке леденцов! И коробочки не видать. Коробочка очень, должно быть, хороша будет. Пригодится, как есть. Для коллекции значков с парусными кораблями, которую в прошлую зиму мама привезла, пригодится коробочка в аккурат.
   
   За окном совсем стало темно, а дед все не идет. Опять, должно быть, пьян-пьян вернется.
 
   -Сашенька, что ты там притих?- окликает бабушка из кухни.

   Голос у бабушки хороший такой, негромкий и добрый. И вся она негромкая и добрая. А дед, дед - злой, как бандит какой-то. А Колька важный.
 
   Пи-пи-пи-пи – радостно и скоро запищали половицы: бабушка. Сашенька любит, когда половицы именно такую песню поют. На душе хорошо. Весь в ожидании. Как бы радостно, и не от чего, а так, просто. Другое дело, когда пол стонет под тяжестью дедушкиных шагов. Так и прикрыл бы уши, чтобы не слышать этого страшного звука.

  - Ах, вон ты где, барашек!- бабушкина рука трепет его светлые волосы, улыбается, но, как-то грустно.

  - А что дед не идет? – интересуется Сашенька. Интересуется не от того, что ждет деда, а так, вдруг бабушка скажет,  что дед больше никогда не придет.
 
   -На работе, видать, задержался. Грузовик обломался, чинит - от бабушкиного халата запах сладкий идет, приятный, родной – не надышаться.
 
   Сашенька слышит, как во дворе Туз звякнул цепью, а спустя мгновение – шум в сенях.
 
   Сердце, облившись кипятком, запрыгало неровно в груди. Сашенька заметил, как в бабушкиных глазах промелькнул страх.
 
   Вот сейчас, пошатываясь, войдет дед: одежда вся изваляна в снегу, шапка сбита набок. Вот сейчас дед пролает:

  -Ну… чё…

   А Колька важный. А дед пьян. А в жестяную коробку – значки с кораблями.

   Бабушка спешит раздевать деда. В коридоре запах бензина и лука, и табака. А на плетеном коврике не спешит таить снег. Плохой он, дед. Зачем пьяный пришел? И половицы стонут под ним, и они, как есть, не любят его.
 
  -Кошка… дуря… - дед с силой толкает бабушку. Бабушка оступается, валится набок, и,  ударившись рукой о тумбу, беспомощно растягивается на полу. Как же это так? Зачем?
 
   Сашенька хотел было броситься к бабушке, но ноги не слушались его, к полу примерзли как бы ноги. И еще – теплое что-то потекло по его ногам, прямо в вязаные тапочки. Дед страшный, волосы на голове всклокочены, руки грязные. А тапочки мокрые.

   Не взглянув ни на него, ни на лежащую бабушку, дед прошел в большую темную комнату, и, как есть в одежде, рухнул  на диван, который застонал куда жалостней, чем пол. Через минуту - свист, храп, зубов скрежет.
 
   Бабушка поднялась, прижала Сашеньку к себе, крепко так, но нежно - и тихо расплакалась.
 
  - Вот, выросту большой, куплю красное ружо – убью! – твердо сказал Сашенька, и повторил: Убью!

   Уууууууууу- все так же протяжно и уныло завывал ветер в печной трубе.