К И Н О П Р И В Е З Л И.
Знойным июльским днём по пыльной просёлочной дороге степенно до лени шествовала пара быков, влача за собой дребезжащую всеми сочленениями телегу. Телега занята была рядом ящиков, уложенных на толстом слое слежавшегося сена, в задке телеги, попахивая бензином и прогибая солидным своим весом жердяной настил, громоздилась переносная электростанция. На передке телеги, сонно помахивая кнутом, подрёмывала пожилая женщина. На ящиках, вытянувшись во весь немалый рост, прикрывая потрёпанной кепкой физиономию, возлежал грузный детина в выцветшей рубашке-«ковбойке». Следом за телегой, время от времени отплёваваясь (от пыли, от мыслей ли своих?), медленно переставляя босые ноги по мягкой, горячей пыли щупленький паренёк, бережно поглаживавший подсохшие (но недавнего происхождения) царапины на лице. Быки, притомившись, ноги почти и не приподнимали над дорогой, бороздили копытами пыль, вздымая за собой мучнисто-мелкое, пахучее облако. Пожухлая от зноя придорожная трава, рожь по обеим сторонам дороги – всё свернулось от палящих безжалостно солнечных лучей. На небе – ни облачка, чисто – только пылающий солнечный диск приклеился в самом зените, дожигая всё живое на иссохшей земле. И даже пересохшая древесина, телегу составляющая, казалось-стонала на каждом ухабе, жалуясь на невыносимую эту, адскую жару. Люди только молчали, и давно уж – говорить даже по такой жаре не хотелось.
Так вот всё это явление (исключая возницу-женщину, быков и телегу) официально именовалось: «гужевая кинопередвижка». За телегой шагал «хозяин» её (чисто номинальный, впрочем), киномеханик второй категории звукового кино Ромка Рогов. На ящиках же блаженствовал моторист кинопередвижки Василий Поспехин ( более известный под псевдонимом: «Васюта-Беда»). Сразу оговоримся, что возглавлял этот бродячий очаг культпросветработы на селе Ромка Рогов именно что номинально, фактически же главенствовал во всех вопросах Васюта. Семнадцатилетний пацан Ромка, понятно же, не обзавёлся ещё твёрдыми взглядами на окружающее. Васюта, напротив, взгляды такие имел, не мальчик уж – всю войну почти на фронте отломал, Вену штурмовал, прочие европейские столицы. Неграмотным парнем на фронт попал, войну же – старшиной закончил, вся грудь наградами завешана. Д а вот потом, на «гражданке», подзапутался как-то он, по кривым каким-то дорожкам всё волокла да волокла его жизнь, и сюда вот, в сухие, от зноя звенящие прииртышские степи забросила в конце-концов. И теперь вот ходит он под началом (если официально) этого парнишки, фактически же – учит его жизни, неустанно подчёркивая, что самая суть её – в бутылках прячется, в тех, что по сходной-таки цене приобрести можно в любом магазинчике сельском. И приобретали – Ромка уроки на лету прямо усваивал, деньги же – при известной изобретательности – находились всегда для этого. Ромка же имел то преимущество, что в кармане носил серенькие корочки – «права», где чёрным по белому извещалось: владелец их закончил специальную Карагандинскую школу киномехаников. Республиканскую – всегда Ромка подчёркивал. Рес-пуб-ли-канскую! Уж так-то весомо, так возвышающе звучало это слово – куда там до него всяким там «институтам» да «университетам». Институтов много в Казахстане, а вот школ таких – две в республике, и уж их-то выпускники (Ромка считал) вправе посматривать свысока на всех прочих смертных.
Передвижка направлялась в колхоз очередной, до него, как подводчица считала, вёрст с пяток ещё оставалось. Зной не спадал, першило в горле от пыли. Уныло шагал Ромка, припоминая вчерашнее. Муторно.
Жарко. Пыльно. Скучно.
Смерч, закрутившись вдали, зримо приближался к ним, пригибая – кругами – рожь к земле. На дорогу по кривой вырвался, настиг подводу, обдал пылью, мусором. Васюта едва фуражку успел подхватить, придержать. Ромка же, детство недалёкое вспомнивши, ножик-складничок успел достать из кармана, раскрыть его – и в центр вихря бросить (по понятиям детворы деревенской вихрь – это ведьма на помеле, удачно ежели бросишь нож – и кончик его в крови будет). Поднял потом из пыли нож, вид сделал – кровь он стирает с лезвия. Подводчица шутку оценила – заулыбалась. И теперь задумчивость отбросил Ромка, шаг ускорил, взобрался на телегу.
Примостился возле Васюты на ящиках, решил роль руководящую утвердить:
- Как с бензином у нас?
- Беда-а с бензином – лениво протянул Васюта. – С пол-бачка, думаю, что и есть всего.
- Маловато. Не хватит на сеанс.
- Да, мало.
- Где ж возьмём? В этом колхозе ведь и машины нет?
- Нет.
- Значит – и бензина нет. Может, знаешь – у кого добыть можно?
- У кого ж? Нет ни у кого.
- Да-а.. Хреново.
- А то ж. Беда..
Помолчали. Васюта перевернулся на бок, пробормотал – мол, придумаем что-нибудь. Ромка доверял его опыту – успокоился. Сплюнул – горько во рту, противно. Протянул мечтательно:
- Э-эх, опохмелиться бы. Голова трещит – спасу нет. Там.. ничего не осталось у нас?
- Не-а.
- Всё, гад, вылакал – ожесточился вдруг Ромка, разглядывая помятую Васютину физиономию. – Всё – и не подумал даже, что и ещё день впереди.
- А ты сам-то – мимо,што ли, проносил?
- Я-то что – я ушёл, я сразу почти ушёл. Как доели бешпармак – и ушёл. Спешил я – потому..
- Видно, что поспешил. Видно. Эт кто тебя – Любка, что ль? – Васюта со знанием дела разглядывал царапины, вкривь и вкось искрестившие Ромкино лицо.
- Не, не Любка. Любка, она.. добрая она. Она не царапается. А это – доярка. Какая – не рассмотрел, темно было. Ну, из тех, помнишь – что я с половины впустил. Безбилетных впустил.
- А-а, помню. Любка узнает – и ещё добавит. Она деваха здоровая, куда тебе – не справишься с ней, пищать только будешь.
- Уж это не твоя забота, справлюсь как-нибудь.
Разочарован был Ромка тем, что отодвигалось похмелье на неопределённое время. Потому – и разговаривал с Васютой в тоне, их общению не свойственном.
- Н-ну, смотри. – Васюта отвернулся, надвинул опять кепку, закрыл глаза. Покачивалась телега, повизгивало несмазанное колесо – тягуче, надоедливо. Ромка забеспокоился:
- Поздно приедем – движок не успеем разобрать, перетяжку сделать. Вчера-то как – здорово стучал?
- Не помнишь, што ль. Не очень. В «Коммунаре» кузнец добрячий, хорошо залил шатун. Ещё сеанс, поди-ка, выдержит.
- Хотя бы. Эй, тётка, ты пошевеливай-ка, пршевеливаё своих «МУ-2». Подгоняй – до вечера ведь не доберёмся так-то.
- Э-эй, цоб-цобе. Пш-шли-и. – и женщина замахнулась кнутом. Быки дружно взмахнули хвостами, чуть поддёрнули телегу – и опять пошагали размеренным, привычным шагом. Всё так же ритмично ярмо поскрипывало, и только один бык (возмущённый, видать, бесцеремонным таким обращением) пустил струю – за телегой потянулся чёткий в пыли, на вид прохладный, зигзаг. Им-то, быкам, что: не им ведь, бессловесным, важнейшая миссия поручена – пропаганда в массах языком кино передовых идей советской действительности, не перед ними выступал на районном совещании сам секретарь райкома, не им разъяснял – сколь высокая ответственность возложена на сельских киномехаников. И потому они, соответственно, о высоких материях не думали, плелись себе потихоньку, мечтая, может быть, по своему, по-бычьи о том, что в конце дня ожидает их: водички б им холодненькой – да вволю, травки б зелёной – от пуза. Им хорошо, а Ромке вот – думать надо. И, пока трезв он – с Васютой рассуждать: тактику вырабатывать на ближайшие дни, деятельность планировать вверенной ему культпросвет-единицы:
- Завтра хорошо бы на Казыйнак сразу двинуть? (Тогда населённые пункты по-разному именовались: или по имени собственному, или – по наименованию колхоза, там расположенного).
- Ну да, кто ж тебе подводу даст до Казыйнака, держи карман. Нам и совсем здесь подводу не дадут, вот посмотришь. Прошлый-то раз, вспомни – мы два дня проторчали тут. А и дадут – так до Ивановки только или до КызылТу, не дальше.
- Это – так. А в Ивановке что – там мало народу, там мы и сотни рублишек не соберём. Да и народ бедный там.
- Самогонка там – во!
- Что, в Казыйнаке хуже, что ль? У бабки вон Кострычихи – огнём горит. Спирт! Слушай, а может – на Конторку снова завернём, через Жиргаин?
- Т-ты што? Как это – в Конторку? – Васюта приподнялся даже. – В Казыйнаке – Грунька же у меня, ты што. Нет, и не думай, и не говори даже – в Казыйнак, только в Казыйнак правимся.
- А в Конторке у тебя Дунька – что, хуже, что ль?
- Сказал тоже. Дунька – она и есть Дунька: всего одна титька и левый глаз соломой заткнут. С Грунькой ты никого не ровняй, она.. это.. ну.. она – одним словом. Грунька.
- Два дня, считай, даром теряем: в Ивановке день, в КызылТу день.
- Может, из Ивановки сразу до Казыйнака дадут, минуем КызылТу.
Гужевая кинопередвижка своего транспорта не имела. Колхозы обязывались доставлять передвижку до ближайшего от них селения, от него – таким же способом дальше – так блуждал очаг культуры этот по «радиусу» ( так официально именовался маршрут). И «радиус» у них вот обширнейщим был, начать ежели считать от КараТала (туда можно было и на попутной какой-нибудь подводе добраться) – дальше следовали: колхоз им. Ярославского – Калиновка – ОктябрьТан – ЖанаТан – Конторка – Жиргаин – Тимофеевка – «Коммунар» - колхоз «Кр. Алтай» - КызылТу – Ивановка – Байсмак – Мотогул – Тихомировка – Казыйнак – Воронцовка – Новокиевка. И опять – в Фёдоровку. Киноустановка Ромкина именовалась «полустационар» с центром именно в Фёдоровке (то-есть любой новый фильм полученный они должны были вначале тут показать, и дальше уж – как Бог на душу положит, воля ихняя). Киномеханики «радиус» предписанный по-своему понимали: мелкие, бедные колхозы им, конечно же, выгоднее миновать было, что там возьмёшь – два десятка человечков, не больше, в кино придут (да безденежные, безбилетные толпой вокруг клуба бродить будут). Также стремились миновать и те колхозы, где, как вот во впереди лежащем, трудно бывало подводу добыть, обеспечить дальнейшее передвижение. География же района (и только – контроля «сверху» никакого не было) диктовала свои условия, не всегда удавалось проскочить нежелательные сёла – именно в такой неудачный угол обширных своих «владений» и врезались они сейчас. Обойти угол, на Конторку свернуть – откладывалась тогда на месяц (а то – и на два) встреча Васюты с разлюбезной ему Грунькой. На отсрочку такую Васюта никак не соглашался. Раз так – путь один остаётся: на «Коммунар», крупный, богатый колхоз, оттуда подводы давались в любую – в радиусе тридцати примерно километров – деревню. И какие ещё подводы – не бычки заморенные, нет – лошадок пара выделялась всегда, крепких и быстрых. Удачи подобные редко случались, а уж завтра на такую рассчитывать никак не приходилось: председатель колхоза, упрямый и грубый хохол, кино считал забавой никчемушной, необходимость же выделения подвод для кинопередвижки – жесточайшей несправедливостью. Уж тут не до «Коммунара», тут – хоть бы до ближайшей, километрах в восьми, Ивановки получить завтра транспорт. Ромка озаботился вслух:
- Главное – не проспать мне завтра, на наряд успеть. Глядишь – повезёт, сразу подводу дадут.
Вступилась подводчица:
- Не дадуть, никак не дадуть они. Бычки-та у них все, почитай, попадали зимой, от бескормья-та. Не дадуть.
Да, пожалуй что – не дадут. И всё – Васюта, он во всём – и с Грунькой своей – виноват. Прямо сегодня можно было на Тихомировку свернуть, дальше – Шаровка, там отделение богатого совхоза расположено. Там и подводу выделяют без слов, и людей побольше. И все люди там с деньгами, у них зар.плата каждый месяц (не то, что в колхозах – там денег годами не видят). Но – любовь: коль вмешалась она в деловые расчёты – добра не жди, всё она по-своему перевернёт. Васюта встрепенулся:
- От Казыйнака надо на Фёдоровку повернуть, домой. Бельишко сменить надо. И фильм, может, другой пришёл – сменим. Этот надоел уже – глаза б не смотрели.
Фёдоровка – там оба они живут, это центр «радиуса» ихнего. Туда по почте и фильмокопии приходят – для обмена. Почесался Ромка, вздохнул:
- Надо бы. Но – нельзя: куда ж я – с такой-то рожей – домой заявлюсь. Мать только испугаю, ругаться будет. И вообще.. Ленту эту жалко отправлять, неизвестно ведь – что получим. Вдруг опять – «каз.вар»? С каз.варом история у них с месяц назад приключилась. Получили кинобанки на почте, открыл их Ромка, отыскал кассету с первой частью ( в неё закладывался обычно паспорт фильмокопии), глянул на паспорт, ликование изобразил. Фильм-то – мечта каждого киношника тогдашнего: «Подвиг разведчика», уж на него-то валом зритель повалит. Объявили в Фёдоровке сеанс, народу собралось – битком клуб заполнился. Включил Ромка первую часть, послушал-послушал – и сердце к пяткам переместилось. Фильм-то на казахский язык дублирован (по-русски – титры только). А успеть титры прочитать мало кто и может (кроме учителей школьных никто и читать-то бегло не умел). Шум поднялся сразу, завозмущался народ. Выключил Ромка проектор, оправдываться стал – не знал он, что на казахском языке фильм (потом уж маленькую приписку обнаружил на паспорте: «казахский вариант». Куда деваться, пошумели люди, пошумели, согласились потом – включай, смотреть будем: человек с пять грамотеев читать будут текст, поймём как-нибудь. Прошло. Но ленты-то другой нет – что ж, без дела сидеть? Пришлось с этой лентой в Калиновку ехать (подвода попутная туда подвернулась). И там Ромка иезуистский ход придумал: на афишке с названием фильма меленько приписал – «каз. вар.». Вечером, ясное дело, возмущение всеобщее, выключил Ромка проектор, твёрдо заявил: вины его тут нет, он честно предупредил, написал – «каз. вар». Формально-то он прав оказался, и здесь люди согласились досмотреть до конца фильм. Но кто-то по секрету шепнул Васюте: мужики молодые договорились после сеанса хорошую лупку Ромке устроить (чтоб не делал дураков из деревни целой). Пришлось Ромке незаметно улизнуть из клуба – один Васюта сеанс заканчивал. И дальше уж рисковать не стали, с этим фильмом не поехали. Съездили в КызылТу только, где казахи одни проживали – так там людей мало, выручка – кот наплакал. И теперь вот приходилось проверенной ленты придерживаться (хоть и надоела уж досмерти) – опять чтоб не напороться на «каз.вар» какой-нибудь. Тут и Васюта согласный был:
- Да-а, эт точно. Тогда – на Калиновку наладимся.
Ромка аж руками замахал:
- Ну-у сказал тоже – на Калиновку. Там же – Тонька, ты что. Как же я покажусь ей, ты что.
Тонька – это основная, так сказать – настоящая Ромкина любовь, предстать перед ней с такими вот «украшениями» никак он не может. Конечно, доходят до Тоньки слухи всяческие, обижается она на непостоянство Ромкино – так то слухи. А тут – вот оно, на физиономии прямо, подтверждение слухов. Оно и хочется увидеть Тоню, но.. Если только придумать что-то, сказать – упал, мол, в кустах, поцарапался? Достал Ромка зеркальце из кармана, всмотрелся в своё отражение – нет, не поверит. Тут сразу определить можно – каким орудием борозды эти проведены, слишком уж симметрично – по обеим сторонам носа – основные-то борозды расположены. Мелкие-то по всякому, в разных местах – а основные глубокие правильным рядом идут. Не поверит. Посочувствовал Васюта:
- М-да-а, нельзя тебе в Калиновку. Беда с тобой. Тогда нам из Казайнака и подаваться-то некуда, мы с этой лентой везде уж побывали. Менять нужно.
- В Шаровку завернём.
- Это ж не наш радиус. Володька-Сундук узнает – базлать будет.
- Ну, сговоримся как-нибудь. Мы ж не в Береговой к нему лезем. Мы ему разрешим в Тихомировку заскочить, он хорошую там выручку возьмёт. И надо б нам встретить его – лентами могли бы поменяться. Тогда – и назад можно. Не знаешь – что он повёз?
- Кажись, «Железную маску». Говорят – хороший фильм, из трофейных (после войны в прокате в СССР появилось много фильмов, захваченных в Германии и вывезенных оттуда в качестве трофеев).
- Видел я. Сильнющая картина. Так что решим – на Шаровку будем правиться?
- Так получается.
Тактический план на ближайшие дни был разработан, Ромка успокоено растянулся рядом с Васютой, подгрёб под голову сенца побольше, придремал под монотонный, со взвизгом, скрип колёс.
На место прибыли уж далеко «после обеда» (время тогда в основном «по Солнцу» определялось, часы же личные единицы только имели – это за роскошь даже признавалось). Проснувшись, Ромка обнаружил, что подвода остановилась уже у дверей обшарпанного, с проваленной крышей, здания – сельский клуб. На двери висел громадный ржавый замчище. Разыскивать ключ от него – затея безнадёжная, Ромка это знал – потому и направился сразу к соседнему дому: лом попросить. Васюта поднатужился, вырвал скобу (так называемый «пробой») вместе с замком. Заскрипела рассохшаяся дверь, пахнуло прохладой, по пыльному замусоренному залу заметалась с возмущённым квохтаньем курица, за ней пушистыми комочками замелькали цыплята, забились потом в разваленную наполовину печь-«голландку». Всё было – как обычно.
Пока сгружали аппаратуру, спускали по доске тяжеленную электростанцию – какие-то токи, вызванные их прибытием, таинственным образом распространились по деревенским улицам, материализовались в виде стайки замурзанных, обтрёпанных детишек. Оглушенные необычностью события (кино ведь привезли!), утратившие на время обычную бойкость – молчаливо толпились они у двери клуба, тепля в душе тайную надежду: вдруг да заметит тебя дяденька-киномеханик. Заметит, на помощь призовёт – уж это гарантией будет: кино ты сегодня посмотришь. Не теряя и минуты, Ромка перетащил к дверям зала шаткий столик, обнаруженный на сцене – принялся устанавливать аппаратуру. Васюта же рядом сидел, соображал вслух:
- Бензина не найдём мы здесь, во всей деревне не найдём. Нет его. Беда. Вот легроин – можно попробовать. У Данилы Ждана попросить можно – он на тракторе ЧТЗ работает, на легроине. Мужик он запасливый, сколько-то, небось, и дома держит. Схожу, попытаю.
- Давай. Смешаем с бензином оставшимся – пойдёт. Только б завёлся движок.
- Пошёл я. К горючевозу ещё зайду: он на ночь, бывает, бочки оставляет у себя.
- Побольше проси, литров десять хотя бы – и на завтра ведь нужно, в Ивановке и легроина не найдёшь.
Взял Васюта самодельный, из жести спаянный, бидон, побрёл на поиски. Ромка же развернул аппаратуру, подчистил кое-что, протёр пыль, густо набившуюся во все щели. Промазать бы нужно ролики направляющие в проекторе, визжали – вспомнил – вчера, но – бутылка из-под автола сухая, всё было вылито накануне в картер двигателя. Ничего – повизжат и сегодня, выдержат. Не впервой – слишком-то ухаживать за аппаратурой ни у Ромки, ни у Васюты терпения не хватало – и других, поинтереснее, дел невпроворот. И опробовать бы нужно аппаратуру, прогнать, оптику после тряски подрегулировать – так бензин-то где? Пока заведёшь, прогреешь, то, сё – бак сухой уж будет, и с легроином нечего будет смешивать.
Всё это время Ромка как бы не замечал детишек, восхищенным шепотом комментирующих каждый его шаг. Но – подошлои их время, оправдались терпеливые ожидания. Из толпы выбрал Ромка двух девчонок постарше, задание выдал: чистенько подмести зал. Девчонки с радостью бросились к зарослям бурьяна – веники чтоб связать, трудиться, зарабатывать право на безбилетный вход в этот зальчик вечером. Двух парнишек определил Ромка для перемотки кинолент «на начало» (каждая часть фильма – метров до 300 длиной, частей же – больше десятка бывает): установил «моталки» на столе, провёл коротенький инструктаж. Предупредил: если допустят хоть один обрыв киноленты – кино им уже не увидать (клей специальный у Ромки кончился – склеивать обрывы нечем). И вообще – пообещал – головы посворачиваю, ежели что. Мальчишки, внимая леденящим душу угрозам, старательно засопели, по очереди, отталкивая друг друга, закрутили рукоятку моталки. Теперь за рекламой очередь, отправился Ромка в контору колхозную.
В конторе в темноватой, с пыльными, подслеповатыми окнами, комнатушке склонилась над бумагами, прищёлкивая на счётах, девица Тереза (знакомая уж Ромке). Он тут же облапил её, уверяя: из-за неё только и завернули они сюда (в ту минуту Ромка и сам в это верил). Та, конечно, отбивалась, отступая в тёмный уголок за шкафы. Ромка уж и целоваться настроился. Перехватил он ловко так девицу, к губкам потянулся – а тут костыли застучали, половицы скрипнули: возвращался бухгалтер-инвалид, выходивший куда-то. Тут же деловая атмосфера установилась в комнатушке: Ромка к порогу отбежал, Тереза звонко защёлкала костяшками счетов. Ромка у бухгалтера газет попросил старых, нашлось у того в столе две штуки – отдал он их с ворчанием недовольным. Примерился Ромка – эх, на целой бы газетке написать, афишка была бы – что надо. Да вишь – мало газет, экономить нужно. Оторвал он одну половинку, разложил на столе. Обмакивая в чернильницу бумажную трубочку, крупно вывел поверху: «КИНО». Подумал, восклицательный знак ещё добавил – жирно. Сбоку, предварительно сверившись с бухгалтером, проставил дату сегодняшнюю, затем старательно выписал самое главное – название фильма: «Оборона Царицына». Ниже маленькими буковками написал: «Начало в 10 час». Оставалось последнее (покрупнее написать): «Цена билета – 4 руб. Детям – 1 руб». Всё – афиша готова. Таких же было нарисовано ещё три штуки, чернильница опустела, и бухгалтер, не слишком выбирая выражения, попросил Ромку сей же момент исчезнуть из конторы (ему теперь нужно было искать в шкафу огрызок так называемого «химического» карандаша, толочь «сердечко» его, растворять в воде – изготавливать чернила). Одну афишку Ромка, вытесав из щепки клинышки, прибил у входа в контору, с остальными направился в клуб. По пути завернул в магазинчик, разместившийся напротив конторы. Там, распространяя аппетитный запах хлебной водки (не то, что сейчас – сплошной «сучёк»), дремал за прилавком однорукий мужичёк-продавец. Покупателю он обрадовался, скоренько отпустил затребованную бутылку, уложенную Ромкой за пазуху (бережно, ласково). Запер продавец тут же свою торговую точку, пошёл вместе с Ромкой – персонал кинопередвижки приглашён им был на поздний обед.
В клубе подготовка к сеансу заканчивалась: пол в зале чисто подметен, наседка с цыплятами изгнана, дыра в стене, её лаз – заткнута пучком травы. Перемотанные «на начало» части кинофильма уложены аккуратной стопкой, Васюта заливал в бак добытый легроин. У Ромки же ещё одно дело оставалось. Поставил он мальчишек перед сценой полукругом, заставил громко, во весь голос, призыв выкрикивать – текст его был перед глазами: над сценой прибит был выцветший, с давних ноябрьских праздников, лозунг (Да здравствует 32-я годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции!). Выбрал потом троих, самых звонкоголосых, вручил каждому афишку. Улицы распределил, кто и по какой пойдёт, разъяснил смысл поручения: как только пастух пригонит стадо и люди выйдут встречать коров – бегать им по назначенным улицам, кричать изо всех сил «Кино привезли», афишку показывать встречным. Предупредил: он сам, лично, слушать будет в это время, и если чей-то голос не услышит из двора Семёныча – виновный в нарушении инструкции кина не увидит. Обременённые ответственностью, гордые оказанным доверием мальчишки разбежались, сами ж они отправились с Семёнычем (Ромка бережно лелеел за пазухой нагревшуюся бутылку – и для неё время пришло).
В клуб возвратились они уже на закате. По центральной деревенской улице, вздымая тяжёлую по-вечернему пыль, прошествовало уже стадо коров, постепенно рассасываясь по дворам. Собственно, начало сеанса и определялось не тем временем, что на афишах указывалось – а вот этим, для деревни решающим, фактором: приходом стада. Солидные, основные, деньги на билет имеющие зрители появлялись только после того, как хозяйки управлялись с вечерними делами – коров доили, молоко по кринкам разливали да в погреб спускали. Такие зрители сразу и отличались – в клуб они со своими табуретками приходили (там было несколько лавок расшатанных – так на них и садиться-то страшно). Та же толпа, что ожидала уже возле клуба, состояла в основном из безбилетников, тех, что на чудо надеялись, на особое какое-то благоволение киномехаников (тогда ж многие колхозники денег годами и в руках-то не держали – голь перекатная).
Теперь предстояло выполнить самую сложную операцию – запустить двигатель. Одноцилиндровый, капризный донельзя Л-3/2, горе горькое всех киномехаников тех лет, существовал, казалось, самостоятельно, отдельно от Ромки и Васюты, не зависел от них. Запускался он тогда только, когда сам этого хотел, при нежелании – все попытки запустить его ничем заканчивались. Ромка давно уж одушевил его, разговаривал с ним мягко, задабривал, ласково упрашивал: ну же – затарахти, миленький, заработай, родной. Ну – пожалуйста, ну пойми: кино ведь, люди ждут, а ты.. Верил бы в Бога Ромка - - перед каждым сеансом молился бы, просил высшие силы воздействовать как-то на капризный этот агрегат, заставить чтоб его, мерзавца, хотя бы половину своей мощи отдавать по первому требованию.
Первым начал Васюта – смело, с этакой лихой небрежностью направился он к двигателю, опустился перед ним на колени. Ласково уговаривая его – подкачал кнопкой горючки в карбюратор, примерился, завращал пусковую рукоятку. Долго вращал, до пота,до одышки – молчал движок. Отдохнул, ещё покрутил – ни-ни, никаких признаков, ни единой, слабенькой даже, вспышки в цилиндре. Ещё покрутил, и ещё – нет, не подчиняется, не хочет работать движок. Поднялся Васюта, пнул со злобой генератор, покрыл сложным, длинным матом всё это сооружение, уступил место Ромке. Тот и свечу вывернул, прокалил на факеле, и жиклёры продул, контакты магнето прочистил десятикопеечной монеткой – всё то же: редкие вспышки в цилиндре, «чвакнет» раз, дальше – молчание. Из толпы вокруг различные квалифицированные предположения посыпались:
- Искры нет, искры.
- Свечу, небось, забрызгало опять.
- Компрессию надо проверить, в ней всё дело – в компрессии.
Ромка только усмехнулся – какая тут может быть компрессия, нечего и проверять: при очередной разборке лопнуло в его руках поршневое кольцо, запаса нет, пришлось приспособить вместо чугунного кольца полоску невыделанной кожи (так называемой «сыромятины»). Разбухла полоска от смазки, пока что несёт службу – но уж не так, конечно, как заводское кольцо, компрессия – не та уж.
Выходили добровольцы один за одним, рьяно – со свежими-то силами – вращали рукоятку. Нет – не запускается. Ромка, передвигая рычажки, соображал вслух – что ж такое, почему не заводится? Всё ведь проверил уже, всё есть: горючка (хоть и некачественная), искра – а не запускается. Стемнело, время сеанс начинать, а тут..
Сквозь толпу, плотно окружившую место действия, пробился Степан, бригадир тракторной бригады (ровесник и приятель Васюты) – крепко сколоченный, неимоверной силы мужичина. Послушал Степан рассуждения болельщиков, Ромку порасспрашивал, диагноз поставил: зажигание проверить нужно, возможно – сбилось от тряски. При свете факела Ромка отыскал метку на маховике, Степан, орудуя ключом, поставил контакты магнето на начало разрыва, затянул гайку. Присел он перед двигателем, кивнул Ромке: давай, рычажками действуй. Ровно и быстро завращал рукоятку. Казалось, механизм какой-то приводной к движку подключили – настолько без заметных усилий, легко и плавно вращалась рукоятка в руках у Степана. Вокруг загомонили, засоветовали:
- Подсос тяни.
- Газу, газу побольше давай.
И подсос Ромка тянул, и газу давал, внутри двинателя начала пробуждаться жизнь: чавкнул он вначале в карбюратор, чихнул в глушитель, и наконец – миг долгожданный – бойко так, чах-чах-чах, затарахтел капризный агрегат. Вспыхнул яркий свет в зале, Ромка вздохнул облегчённо: сложное самое – позади.
Пока он, включив вхолостую проектор, опробовал его, направляя луч света на экран – Васюта занялся продажей билетов. Проходя вдоль рядов, собирал он деньги, изредка выдавая в обмен на них: кому – билет, кому – клочок только (надо ж и доход себе безгрешный обеспечить). Попутно Васюта заглядывал под все лавки, извлекая из-под них чересчур предприимчивых ребятишек, гнал безжалостно к порогу, А в дверях стоял уже деревенский дурачёк Паша – в кино он бесплатно пропускался, отрабатывая привилегию эту исполнением обязанностей «вышибалы». Подхватывал он направляемых Васютой безбилетников, ускорял движение их коленом под определённое место – и безбилетник вылетал из дверей с приличной скоростью. По мере продвижения Васюты вдоль рядов количество людей в зале всё убывало и убывало, дошёл он до двери – и толпа вся почти оказалась за порогом. Теперь в центре всеобщего внимания Ромка оказался. Небрежно подхватил он рулон киноплёнки, распустил до пола конец её, пощёлкивая рычажками – заложил ленту в аппарат. Проверил, провернул – всё в норме. Вместе с Васютой вышли они на улицу – и там Ромка, тыча пальцем и молча указывая на дверь, принялся сортировать толпу. Дети продавца – в зал, дети горючевоза – в зал, прочие привилегированные лица и дети их – туда же. А,ты ленты перематывал – проходи. Ты с афишей бегал – тоже. Один из глашатаев заупрямился, чувство товарищества брало верх над желанием шмыгнуть скоренько в заветную дверь – упрямо тянул он за руку ещё одного пацана, доказывая:
- Дядь киномеханик – он тоже бегал, он тоже кричал. Он сильно кричал, Охрип он совсем. Вот, вот – покричи ты, покричи.. – Толкал он в спину приятеля своего. Ромка милостиво разрешил: покричи. Напрягся тот, зашевелил губами, какой-то странный сип послышался, хрип – парнишка явно голос сорвал. Такое старание, конечно же, поощрить следовало, Ромка с уваженим даже подтолкнул парнишку – проходи в дверь. Всё, больше от этой толпы дохода не предвидится. Вернулись в зал, Ромка с треском дверь захлопнул, кивнул Паше – охраняй. Включил проектор – кино началось.
Самое трудное теперь на долю Васюты выпадало – он должен движок охранять, не позволить безбилетникам заглушить его. Васюта то в зал заходил, то – неожиданно – выбегал в темноту, ловил кого-то, уши рвал, грозил, изо всех сил охранял от посягательств сердце кинопередвижки – движок. Ромка же действовал в зале: перезаряжал ленты, подправлял что-то, протирал, поддерживал – и успевал ещё пробраться к заранее намеченной девчонке, сидящей неподалеку, потискать её, любезности пошептать, заручиться обещанием – после кино вместе пойдём. Часть кончалась, или лента рвалась – он к аппарату бросался, перезаряжал – и вновь в уголок пробирался, где скрывалась польщённая его вниманием девица. Только следующую часть перезарядил, включил проектор – движение на экране, тускнея, замедлилось, пропал звук: заглушили-таки двигатель. Ринулся он наружу, присел возле движка, торопливо ощупал – что сделали? Краник – нет, краник открыт, горючее поступает в карбюратор. Что ещё? А – вот: провод со свечи сдёрнут. Торопливо замотал он конец провода на электрод свечи, завращал рукоятку – заведётся ли? Чах-чах-чах – горячий двигатель запустился сразу. В темноте топал вокруг клуба Васюта, отлавливал преступников, чинил суд и расправу – Ромка на помощь ему бросился. Изловил парнишку какого-то, торопливо подёргал за уши – и в зал. Включил было проектор – но Васюта ворвался, крикнул на ходу: «Выключай!». Тараном пробился он сквозь толпу к окну: стекло оттуда, пока темно было в зале, изъяли – и сейчас в дыру ужами проскальзывали наиболее щуплые любители кино. Направляемые гневной дланью Васюты – покидали они теперь зал, потирая ушибленные места. Ромка же, не ожидая конца экзекуции, включил проектор – кино продолжилось.
Перезарядил следующую часть, включил – в зале смех дружный грянул, затопали, засвистали зрители: по экрану двигался на лошади верхом артист Жаров (он роль казака Мартына Перчихина исполнял в этом фильме) – вверх ногами. О, чёрт – одну из частей мальчишки днём пропустили, не перемотали «на начало». Вслух проклиная их, суля всяческие кары (они, понятно, под лавкм забились сразу), установил Ромка моталки, торопливо перекрутил часть. Только улеглись страсти, только прильнул опять Ромка к девчонке, выспрашивая имя её – в зал Паша ворвался, завопил возбуждённо:
- Ваську бью-у-уть!
Ромка, подхватив приготовленный на такой случай тяжеленный ключ маховика (своих-то силёнок маловато), рванулся наружу. За углом рычал что-то Васюта – туда и Ромка бросился. Но там не Васюту били – он поймал кого-то там, допрашивал: кто движок «погасил». Вернулся в зал – лента давно кончилась, кинопроектор трещал вхолостую, высвечивая яркий голубоватый конус (кто-то из зрителей, развлекаясь, состроил из пальцев «чёртика» - проецировал его во весь экран). Перезарядил Ромка проектор, включил – дальше кино пошло. Пересчитал Ромка коробки с лентами – фильм перевалил уж за половину. Перезаряжая следующую часть, кивнул Паше – пускай. Тот, довольный, распахнул дверь настежь, возгласил: «Пра-а-шу!» Хлынула толпа безбилетников, плотно забила зал – за двигатель теперь можно не опасаться. Только вот – Ромка всё чаще и чаще стал выскакивать на улицу, слушать – беды бы не случилось: сильнее, звонче к концу сеанса стук стал прослушиваться, содрогался в конвульсиях движок. Похоже, наполовину уж выплавился слой баббита в разъёме щатуна – как бы не оборвало шатун. Надежда тут – на Бога только.
..Девчонка сказала уже, что зовут её Валей. Проводить её хочет Ромка после кино – что ж, его дело. Ей всё равно, хочет – пусть идёт. Руками только пусть не лезет, куда не следует – это сейчас. И вообще.. А что «вообще» значить могло – это Ромка скоро очень узнает (сеанс-то к концу идёт). Предпоследнюю часть заложил в проектор, включил, крышку ещё проектора не защёлкнул, и тут – стоп: застыло изображение на экране. В центре, пузырясь, возник жёлтый овал, расширяясь во весь экран, из фильмового канала в проекторе пламя забило. Ромка автоматически, и сообразить не успевши, щёлкнул переключателем, рванул изо всех сил руками за обе петли, киноплёнкой образуемые, оборвал их (приём этот многократно отработан был ещё в школе киномехаников). Руки обжигая – отбросил горящие клочья киноплёнки в сторону от проектора на пол, один очаг пламени сам затоптал, с другим – Васюта справился. Всё в считанные секунды свершилось, не успела и возникнуть паника, как Васюта (у Ромки и голос перехватило) известил радостно: «Всё, всё-о, не бойсь – потушили!». Перезарядил Ромка проектор, включил, присел обессилено на банку из-под лент. Противно вздрагивали колени, страх, хоть и пережитый уже, выдавливал обильный пот, по всему телу струящийся и в глаза затекающий. Секунды те – ужасными были. Случилось самое опасное в кинопрактике тогдашней – кинолента оборвалась в фильмовом канале, остановилась перед кадровым окном и вспыхнула в лучах мощной проекционной лампы, сконцентрированных линзами. Ведь это – удача, что успел он оборвать ленту, не дал вспыхнуть рулонам в кассетах. А если б вспыхнули? Ведь киноплёнка на нитрооснове (а тогда такая только и применялась, на триацетатной негорючей основе позже появилась) – почти порох, разгорится рулон – и как-бы медленный взрыв происходит тогда. Никто б тогда и из зала выскочить не успел: аппаратура-то у самой двери стоит, загораживает проход наполовину. А всё ведь, что гореть способно, вспыхнуло бы тут же (главное и опасное самое – и остальные части фильма). В проходе бы огонь забушевал, а окна – так в окна и не вылез бы никто, мешали бы только друг другу, давились ( бывало и такое в практике кинопередвижек). Так что – было, было от чего трястись коленям, долго ещё Ромка успокоиться не мог. От проектора теперь ни на шаг не отходил ( и Васюта – рядом).
Кино продолжалось. Наконец-то заложил Ромка последнюю часть, вздохнул облегчённо – кажись, нормально сегодня закончим. Васюта подошёл:
- Так что – прямо к Катьке пойдём? Ужин-то у неё готовится (Катька – подруга здешняя Васюты).
- Не-а. Я Валю – новенькая тут девчонка появилась – провожать пойду.
- Катька ж для тебя Фроську позвала, молодую – вон видишь, сидит, зырит на тебя. Ты ж у неё в прошлый приезд был?
- У неё. Шибко уж старая она (кажись, года на три постарше Ромки). Я всё-таки с Валей пройдусь. Ужин оставьте мне – попозже слопаю.
- Беда с тобой. Узнает Фроська – выдерет она волосёнки-то у этой самой Вали. И ужин простынет, мать Катькина и в кино не пошла – баранинку жарит для нас. Катька и самогонки припасла.
- Нич-чё, успеется. Давай так – я сбегу сейчас, сам тут закончишь. Фроське скажешь – я по делу пошёл, позже приду. Идёт?
- Ладно. Смотри только, чтоб тебя.. того.. не «приласкали» местные парни. Да чтоб следов на роже не добавилось.
- Не-е, похоже – спокойная девчонка, пробованная уже. А парни что – она ж не здешняя, не ихняя. Так что им за дело.
- Ну, смотри.
Сунул Ромка в карман ключ маховика (на всякий случай – для самозащиты), выскользнул наружу – чтоб Фроська не засекла. Залёг в зарослях бурьяна неподалёку. Полежал, травки какой-то прохладной нарвал, приложил к руке – обожжённая ладонь ощутимо-таки болела. Услышал: побойчее затарахтел движок, значит – кончилось кино. Из клуба толпа повалила, растворяясь тут же в густой темноте. Ромка заметался по переулку – сюда должна Валя пойти, здесь где-то тётка её живёт. А вот и она – одна идёт, подружками, видать, не обзавелась ещё. Ромка рядом пристроился, затараторил, засверкал фразочками, почерпнутыми с экрана – как-никак не увалень какой-то деревенский, киномеханик рядом идёт. Валя прыскала стеснительно, оглушенная каскадами его остроумия, млела от гордости: не с кем-то – с ней пошёл киномеханик, оценил, выходит, с первого взгляда достоинства её. Но – очень скоро с высот на грещную землю снизвёл Ромка действительность. Только присели на травку (кавалер тут и пиджачок свой заботливо подстелил) – он тут же запустил руки под кофточку, некие пассы возбуждаюшие начал исполнять. И раз, и два по рукам получил пребольно – терпел. Ещё дальше попытался проникнуть – вскочила Валя, в другом совсем тоне заговорила, и следа не осталось от расслабленности недавней. Ещё попытку Ромка сделал – и опять то же. Понял: девчонка эта – не из «тех». В то время девчонки деревенские, за немногими исключениями, строго себя держали: до какой-то границы действуй, разрешали – но уж никак не дальше. Женись – после этого всё твоё (бытовало тогда такое присловье: хоть ложкой ешь тогда), пока же – нет, и не проси. Скучно сразу Ромке стало, в нерешительности он пребывал несколько минут – что делать? Дальше действовать – сомнительно, чтоб успех был. Царапин же на роже – может и добавиться. Прежние не зажили, свежих добавлять – стоит ли? Решил – нет, не стоит. Ещё одну попытку сделал, ещё раз по рукам получил, решил – хватит. В резком тоне принялся он «воспитывать» девчонку, разъяснять ей: незрелая она ещё, зелёная – жизни не понимает, не дошла ещё до неё суть взаимоотношений взрослых человеков. Такой парень, во всех окрестных деревнях – первый (он, Ромка – разумелось) изволил снизойти до неё, и что ж – не оценена снисходительность, не ответили взаимностью на притязания его. А ведь он.. Валя до конца сентенции Ромкины не дослушала, повернулась молча и ушла. Ромка оскорблено провопил ей что-то вослед, в другую – что ж делать – подался сторону, к Катьке. Там не только ночлег – там и ещё кое-что приятное предполагалось.
В доме у Катьки – дым коромыслом, две ярко горящие керосиновые (так называемые «семилинейные») лампы освещали подгулявшую уже компанию. О чём-то возбуждённо галдели женщины, будто и не замечая их, громко спорили Васюта и Степан-бригадир. Суть спора понятной была (в те годы послевоенные частыми были подобные споры): убеждали они друг друга в достоинствах выдающихся маршалов, командовавших фронтами в конце войны. Васюта воевал на фронте, которым маршал Конев командовал, Степан – где маршал Рокоссовский. Теперь каждый из спорящих считал: решающие события на ихнем именно фронте происходили, и что «его» именно маршал превосходит по всем статьям прочих, исход войны решивших. И аргументы тут приводились – самые разные, один убедительней другого.
Приход Ромкин изменил как-то сложившийся уже порядок в застолье. Им тут же женщины завладели, усадили за стол (кроме Катьки тут и Фрося была, и ещё одна женщина – со Степаном она пришла). Много тогда, ох как много женщин таких было по деревням – не вернулись с войны женихи их да мужья, бедовали они в одиночестве, и гнались некоторые из них за призрачным, однодневным пусть, подобием простенького женского счастья. Во-всю пользовались мужчины тогда сложившимся несоответствием: нас мало – так сами вы, женщины, и делите нас, оспаривайте друг перед другом. Мы же – под шумок – и там, и здесь побывать успеем. Некоторые, как вот Степан с Васютой, можно сказать – по праву пользовались стеснённостью женской, ограниченностью выбора: суждено им было уцелеть, живыми вернуться оттуда, откуда и не чаяли они вырваться – жили теперь, и за тех – головы сложивших – отлюбить стремились. Такие же, как Ромка, тянулись за ними потому только, что к этому послевоенному времени подрасти успели.
Налили Ромке «штрафной» стакан, опорожнил он его, к Фросе придвинулся. Небрежно этак, покровительственно попытался заговорить с ней – нет, не получалось. Не выдерживался нужный тон, не забывалась никак разница в возрасте. Добавить требовалось – для смелости, потянулся он было к бутылке с самогоном, шуткой оправдывая жажду свою. Женщины не поддержали шутку – почему? Огляделся Ромка. А-га, вот почему. Пьяненькие уже Степан с Васютой, видать, такого чего-то коснулись в разговорах своих – что пригорюниться вдруг заставило их, затихнуть на время. У Васюты слезинка даже по щеке прокатилась. Встал, покачиваясь, Степан, предложил – за тех молча выпить, кто сгорел, за тех, не повезло которым – кто не успел, как он вот, из танка горящего выползти. Встали все, выпили молча. Покатились и у женщин слёзы.
Ромке принятого внутрь уже и достаточно было – опьянел он тут же, околесицу всяческую понёс заплетающимся языком. Подняла его Фрося, на воздух вывела – постель им во дворе, на травке приготовлена была. Только, кажись, уснули, только пригрелся Ромка под тёплым бочком Фросиным – а уж тянут одеяло с него, трясут. Продрал глаза с трудом – Катька склонилась над ним, тормошит, подсмеивается. Светло уже, солнышко поднимается, напоминает Катька – в контору пора. Заворчал Ромка, под подушку попытался голову затолкать – отобрали и подушку. Вырвал одеяло у Катьки из рук, с головой накрылся, заявил: ничего я не хочу и никуда не пойду. Сдёрнули опять одеяло, обжигающе-холодное полилось: Катька тоненькой струйкой из ковшика поливала его. Зарычал Ромка, к Фросе за помощью повернулся – а нет её, когда ушла – и не слышал он. Пока вытирался одеялом – сон отступил, заверил он Катьку вполне осмысленно: не усну больше. В контору, ясно же, спозаранок явиться нужно- пока не рспределили все подводы.
Ещё понежился Ромка несколько минуток, осмотрелся. Солнце над крышами уже поднялось, пригревать начинает. Роса вокруг на траве посверкивает, коровы мычат. Кнут – слышно – хлопает пастуший, стадо выгоняют. Дымком кизячным попахивает. Поднялся он, оглянулся (не видит ли кто), ахнув от жгуче-холодных прикосновений – начал кататься по зарослям спорыша, голубоватым от росы. Трусы, майка – всё насквозь, но сон отлетел – будто пружинка бодренькая тугая взвелась внутри. Засобирался, оделся скоренько – тут и бабуся из-за угла появилась (корову, видать, выгоняла в стадо), молочка предложила – тёпленького ещё, парного. Попросил Ромка:
- А холодненького нет, бабусь?
- И холодненькое есть – вечорошнее. Вспрыгни сам-ко, возьми в погребе.
Спустился он в прохладный погреб, нащупал в полутьме кринку. Только на волю выбрался – кринка мигом отпотела, аппетитные капельки бисером усеяли бока её. Чуть не задохнувшись, глотал он освежающую, вкуснющую влагу, ощущая – как заполняется прохладой обожженный спиртным желудок. Совсем хорошо стало – теперь и с председателем сражаться можно.
Возле конторы толпился народ, стояли запряженные уже подводы. Бригадир полеводческой бригады задания раздавал, возникали мелкие споры, тут же улаживались – расходились люди, усаживались на подводы. Ромка прямо в контору прошёл – к председателю. В крохотной председательской комнатушке, кроме хозяина, примостился ещё в уголке заведующий местной школой – неприметный такой, невзрачного вида пузатенький коротышка с водянистыми, бегающими постоянно глазками. Сейчас же – глазки не бегали, только вошёл Ромка – в него упёрлись недобро. Ромка начал было про подводу – но мужичок перебил его:
- А-га, сам пришёл. Хор-рош – и искать не надо. Подводу, вишь, ему, будет тебе, будет подвода. Заработал ты дорогу бесплатную в казённый дом. Ты..
- Да что – мне подводу только. Я не понимаю..
- Ишь – не понимает он. Творит дела такие – и не понимает, гляньте на него.
- Подводу..
- Будет тебе подвода – и с сопровождающим даже. Далеко тебя увезть могут – где и Макар телят не пас.
- Да я.. Что ж я..
- Не знает он. Ишь, ишь – дурачком прикидывается. Не знаешь? А творишь что? Почему это у тебя: как только товарищ Сталин на экране появляется – и лента гореть начинает. Специально так подстраиваешь? Намёки делаешь?
- Да что вы! Д а я.. И не думал я даже – так уж получилось. Обрыв случился.
- Вот-вот: то нормально всё щло, как только вождь на экран – так хлоп, обрыв. Ты, парень, смотри у меня. Ты не думай: раз здесь колхоз – так уж никто и ничего не понимает, всё мы понимаем, всё – грамотные тоже. И знаем, куда сообщать надо о вылазках вражьих. Уж там разберутся – какой обрыв и почему обрыв..
Ромка замолк, вслушиваясь с испугом в скрипучий голос. Липкий страх пополз по всему, казалось, телу – собираясь в ком в низу живота. О человеке этом многое он слышал, понимал, что угрозы его – сообщить, куда следует – не просто слова, за ними – страшное что-то кроется, безжалостное, тёмное. Знал он , что все здесь побаиваются мужичка этого, что – молва вещает – исчезли из деревни во время войны несколько человек бесследно – не без участия человечка этого. И прошлогодний – в этой же деревне – случай молва ему приписывает. Тогда, глухой зимней ночью, пробились сквозь пургу в эту деревню из рай.центра лёгкие санки, запряженные парой крепких лошадок. В санках помещались двое сотрудников КГБ в щегольских чернёных полушубках. Схватили они скотника колхозного, Лукьяныча, в санки усадили, подкормили лошадок – и назад (и пурги не забоялись). И – пропал скотник, вестей больше не подавал. Судить потом – шепотком – да рядить в деревне стали, вспомнили кое-что. Вспомнили, что на свадьбе у соседа хватанул Лукьяныч без меры первача крепчайшего, разговаривать начал. Жаловаться да возмущаться: за что, мол, воевали, за что кровь лили – жисть-то хреновая пока что, скудная да голодная. А те, что там, наверху – рассуждал он – поди-ка и знать об этом не знают, сами-то, небось, и едят жирно, и пьют сладко. А мы вот.. Зашикали тут все на Лукьяныча, засоветовали – замолчи, брось болтать – и на себя, и на нас беду накличешь. Только этот вот заведующий будто поддакивал Лукьянычу – рядом сидел, головой кивал. Закончил «выступление» Лукьяныч (уснул за столом) – и заведующий поднялся, простился вежливо (интеллигент всё-таки), ушёл. Тогда ещё подумали сельчане: не к добру, ох не к добру случай – от обильного стола оторвался заведующий до срока. Напророчили: увезли человека через неделю, пропал Лукьяныч.
Теперь он вот, Ромка, в беду попал. Слушал голосок занудливый, с ноги на ногу переминаясь, и ужасался: а ведь, действительно, ничем он оправдаться не сможет. Как он докажет, что лента – ненамеренно – на этом именно месте оборвалась? Да никак – любой предположить может, что специально он её надорвал да перфорации вырезал с обеих сторон, специально кадры такие выбрал: товарищ Сталин на экране появляется – обрыв в фильмовом канале, возгорание на виду у всех. И загремит он теперь следом за Лукьянычем, пропадёт также бесследно. А жалко как, себя жалко: молодой ведь он ещё, жить да жить бы. А может, учтут: молодой он, глупый? Вряд ли: «права» ведь у него, школу специальную закончил – самостоятельный, значит, человек. Нет – не учтут.
Чуть только умолк заведующий – Ромка заговорить решился. Жалобно этак лепетать стал, объяснять: старенькая у него аппаратура, совсем негодная. Всё негодное – потому и лента рвётся. На зубьях скачкового барабана – выработка, система мальтийская – вовсе дефектная: крест изношен, и масло течёт из неё. Зап.частей нет – и не дают их. И вообще..
Но заведующему скоро надоело нытьё Ромкино, махнул он на него – замолчи:
- Ты не темни, не темни тут. И слова всякие буржуазные не приплетай. Ишь – «мальтийская» у него система. Почему она – не советская?
- Так деталь это, от проектора деталь. И крест там – тоже мальтийский.
- Ладно – не темни, туману не напускай. Где надо – разберутся во всём. А сейчас – помолчи лучше.
Повернулся к председателю заведующий. А председатель молчал – он с самого начала ни слова не проронил (в кино он никогда не ходил, о чём речь сейчас шла – не понимал). Сидел он, пыльные какие-то бумаги на столе перебирал. Помолчали. Сложил председатель стопкой бумажки, и – к заведующему:
- Так ты на склад и подойди сегодня, скажи – я велел. Он уж знает, отпустит – сколь надо.
Ромку при первых же словах председательских за дверь вынесло, будто – застеснялся он, разговор чужой не захотел подслушивать. Нырнул он в заросли полынные возле конторы, затаился там. Несколько человек, стоявших у двери, посмеялись вслед ему, решили – по нужде неотложной так поспешно скрылся в зарослях спасительных киномеханик. Поделом ему – меньше самогон надо жрать.
Посидел Ромка в тенёчке, успокоился чуть. Заведующий – увидел – вышел из конторы, к складу колхозному направился. Солидно этак шагать он тужился, животик арбузно-круглый вперёд выпячивая – смешно это выглядело при остальной-то тощеватой фигуре. Ему-то хорошо, а вот Ромке – каково. Что ж делать-то, как подводу добывать? Или – решиться, опять к председателю пойти? Первый испуг улетучился уже, нереальными казались, призрачными угрозы заведующего. Пожалуется он ежели, донесёт, посадят Ромку – что ж, и там ведь, за решёткой, тоже люди живут, не пропадают. Молодой он, здоровый, профессия у него редкая – выдержит. Что-то будет и когда ещё будет – то неизвестно, подвода же – сейчас вот, сегодня нужна. Именно в этот вот утренний час – потом поздно уже будет. Им на новом месте движок разобрать нужно, «перетяжку» сделать, и если позже выехать – не успеют они, не подготовят движок к началу сеанса. Так что – решаться нужно, вылезать из засады. Требовать нужно, решительно требовать – давайте подводу. Давайте – а не то..
Всё-таки в кабинетик председателя Ромка втиснулся нерешительно, промямлил:
- Подводу мне.
- Нету подвод. Нету – все вышли.
- Кино у меня, я же..
- А у меня – сеноуборка. Нет подвод – и не приходи больше. Нет.
Вышел Ромка, постоял у порога, переживая обиду, покурил. К конторе бригадир на рессорном «ходке» подкатил, полеводческий бригадир – его тут женщины ждали, обступили сразу. Невнимательно, краем уха Ромка разговоры ихние слушал – но насторожился вдруг, поближе подошёл. Немолодая (по Ромкиным понятиям) женщина объясняла со слезой: сынишка её, бригадный водовоз, работать не сможет сегодня – бочкой он руку отдавил, вспухла рука. Бригадир вслух думать начал: что ж делать-то с водой – некому везти. Ромка ещё ближе придвинулся, спросил: на чём же возят-то её, воду? Бригадир процедил нехотя:
- На Морозе возят. Да вишь – везти-то некому сегодня.
Ромка оживился, принялся горячо убеждать бригадира: так отдайте нам этого Мороза. Быка этого помнил Ромка – громадный бычище. Ленивый, правда, до невозможности, медлительный – но сильнющий, за пару быков тянет. Бригадир готов уж был согласиться, вспомнил: трактор со сцепкой сенокосилок, для которого сегодня воду надо было подвезти, стоять будет до обеда (косы все порвали, склёпывать будут). А на послеобеда – хватит им воды. И подводчицу найти можно, но – команда нужна на всё, от председателя команда. Тогда уж..
Не дослушал Ромка, бегом – к председателю: дайте Мороза. Тот и не взглянул на Ромку, повторил: «Нету подвод». Прорвало тут Ромку:
- В райком звонить буду, жаловаться буду. Что это – издевательство над работниками культуры! Что – для себя, что ли, прошу я!
- Нету подвод. Хоть чёрту звони – нету.
- Мороза давайте!
- Иди отседова!
Опять на улицу вышел Ромка, побродил уныло вокруг конторы. Выходит – опять им придётся торчать в этой деревушке, изнывать от скуки. Так, может, и действительно решиться, в райком позвонить. Ни разу так он не делал, может – попробовать? Весной на совещании работников культуры что было (а туда и все председатели колхозов приглашены были)). Выступал перед ними секретарь райкома, объяснял председателям: кинопередвижек в районе – всего ничего, не должны простаивать они. Долг каждого председателя – обеспечить продвижение их по району. О пользе кино ещё говорил, лозунг прочитал, что на стенке висел (высказывание вождя): «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». Порекомендовал в заключение киномеханикам: будут задержки с подводами – к нему прямо звонить, в райком. Райком – он найдёт, как воздействовать на отдельных товарищей, не понимающих сути идеологической работы на данном этапе, мелкие интересы хозяйственные ставящих выше государственных. Так получалось – вправе Ромка позвонить. Идти – решаться, звонить?
Пока Ромка колебался – люди рядом дело делали. Бригадир с телеги бочку сбросил. Женщина, хворостинкой помахивая, Мороза подогнала. Остановился он возле Ромки, выдохнул шумно, будто сказал: «Лопух-х». Потянулся к травке, выросшей в закутке возле крыльца, вильнул обрубком хвоста (в юные ещё годы отморозил он хвост – потому и «Мороз»). И этот, скотина, оскорбляет (обида Ромку обожгла). И поделом – стою тут, ушами хлопаю – а подводу последнюю угоняют. Ну – нет уж, нет – выбью я эту подводу, хоть как – а выбью. В контору опять кинулся. В коридорчике на толстенной доске привинчен был пыльный, громоздкий аппарат – телефон (единственный на всю деревню), его ручку и закрутил он остервенело. Долго потом кричал в трубку: «Алё, Але-о, Федоровка» (прямо в райцентр Качиры нельзя было позвонить – только через коммутатор в Фёдоровке). Опять Але-алё – ответа не было, свистело только в трубке да трещало. Ещё крутил, ещё кричал – услышал наконец слабенький голос вдали. Зачастил обрадовано:
- Валя, здравствуй. Ромка это, киномеханик. Мне Качиры нужны, райком мне нужен. Выручи, выручай, Мамка (школьное её прозвище).
А голосишко исчез уже, пропал в шуме и треске. Ремонтом надо заняться: открутил в трубке телефонной верхний разъём, извлёк капсюль-«телефон, ножичком контакты подчистил. Потом так же и нижнюю часть развинтил, извлёк капсюль-«микрофон»,так же подчистил – треск не исчезал. На полочке под аппаратом, паутиной затянутые, две батареи сухие (питание телефонное). Разорвал Ромка проводки соединительные, зачистил концы ножичком, опять скрутил – треск исчез, гул только остался равномерный. Опять покрутил, услышал наконец: «Занят район – сводку передают». И дальше – нет ответа, сколь ни повторял, как заклинание: «Алё – Фёдоровка. Алё-о» (уж и себе самому надоел). За спиной грузные шаги проскрипели – председатель ушёл (хоть этим я его допёк – злорадно подумал Ромка). Бригадир потом зашёл, улыбается:
- Бросай эту бандуру. Указание есть – тебе Мороза отдать. Иди уж.
Аж задохнулся Ромка от радости:
- Да я, Иван Лукич, для тебя всё. Да я..
- Ладно уж, ладно. Сочтёмся.
Вышел Ромка, на телегу глянул – и увял, преждевременной радость была. Телега-то – и не телега вовсе, только для бочек приспособленная: рама из бревёшек, да дощечка впереди прибита – чтоб водовоз сидел. А у них же – аппаратура, ящики – куда ж их? Но бригадир успокоил его: на телегу – сказал – досок настелим, и к ней ещё и бидарку сзади прицепим – вон она стоит, кати её сюда. Ромка за оглобли подкатил бидарку (лёгкую двухколёсную тележку), связал концы оглобель её верёвкой, привязал к задку телеги. Сцепка получилась – что надо, кое-как, конечно – но растолкают они ящики свои, места теперь хватит.
Что ж – пора и трогать. Неимоверно гордясь собой (выбил-таки подводу) – направился Ромка к клубу, дал команду подводчице (разбитной такой вдовушке) – трогай следом. Кортеж заскрипел за ним.
Васюта сладко спал на полу в клубе, подложив под голову свёрнутый «экран» (две обычные грязноватые простыни, сшитые вместе). Его дело было сделано: аппаратура упакована, вынесена на улицу. Спросонья он Ромке даже и не поверил: как это – с первого раза подводу дали. Потом похвалил: молодец, успехи делаешь. Обычно-то выколачиванием подвод Васюта сам занимался, не доверял несолидному своему начальнику. В последние же дни попробовать решил, поучить Ромку самостоятельности – и вот успех, там успех, где и не ждал его Васюта. Растёт, выходит, пацан, самостоятельным становится – да и пора уж.
Бригадир подъехал, следом и Мороз состав свой подтянул. На телеге и сенцо свежее появилось – хорошо. Взгромоздили с помощью бригадира (и подводчица помогала, придерживала – агрегат-то тяжеленный, килограмм 150 весит) электростанцию на телегу, ящики разложили. Ромка на телегу было нацелился – хорошо там лежать, вытянутся можно, но Васюта поморгал ему: мол, не мешай. Вокруг подводчицы бегал он молодым петушком – кофточку на ней оправлял, юбчёнку обдёргивал. Пришлось Ромке на бидарке устраиваться – поверх ящиков. Неудобно, калачиком, свернулся он, голову пиджачком прикрыл. Усмехнулся про себя неутолимости Васютиной в любовных делах – заманил уже тот подводчицу в зал, договаривался о чём-то. Повизгивала бабёнка, похохатывала – не соглашалась пока. Потом Васюта на место забил вырванный «пробой» с замком, ещё повозился, привязывая что-то да перекладывая в телеге. Наконец сквозь подступающую дрёму услышал Ромка: закачало бидарку, зазвякало – поехали. Можно теперь и успокоиться, уснуть по-настоящему – кино тронулось дальше.
Счастливого пути вам, менестрели-трубадуры тогдашние!
- х – х – х – х – х – х – х – х-
P.S: Рассказ в основе своей автобиографичен: после окончания Карагандинской школы киномехаников пришлось мне поколесить с кинопередвижкой и по степям казахстанским, и по перелескам алтайским, и по тайге даже забайкальской. Но персонажи, в рассказе выведенные, не имеют чётких прототипов: оттуда чёрточку выхватил, оттуда, оттуда ещё – и слепились образы жизнеподобные. Но есть и исключения: сценка со Степаном-бригадиром с натуры прямо списана. Проживал тогда в Фёдоровке мощнейший мужичина – Гриша Довгаль, пришёл он как-то в кино в чистеньком костюмчике – а мы до темноты самой движок не могли запустить да сеанс начать. Долго он терпеливо ждал – руки марать не хотел (в прямом смысле этих слов) да костюм пачкать (чтоб движок запустить – надо на одно хотя бы колено опуститься). Не выдержал потом, растолкал нас от движка, при свете факела переставил зажигание пораньше (мы не рискнули это сделать – обратной отдачей могло рукоятью заводной и руку перешибить), и с такой силой и скоростью завращал рукоятку, что движку бедному одно только оставалось – затарахтеть (что он и сделал). А Гриша в зал прошествовал, сопровождаемый почтительным шепотом столпившегося у клуба народонаселения. Это вот мне и запомнилось.
И ещё с натуры списано: «образ» быка Мороза. Был такой, был бычище такой в местном нашем колхозе. А тогда ж порядок такой был: срок начала занятий в школе для старших классов (начиная с 5-го) сдвигался на 1-е октября, весь сентябрь же ученики обязаны были в колхозе отработать на уборке урожая. Вот нам со старшим братом поочерёдно (он в одну осень, я – на следующую) и досталось на этом самом Морозе зерно от комбайнов работающих на ток перевозить. При этом у всех ребят быков по паре было, у нас же – один Мороз (за двоих он и тянул телегу). У меня с ним дня с два взаимопонимание не налаживалось – не устраивал он меня медлительностью своей. Но потом нас после дневной работы отправили с зерном в посёлок – целым обозом. И тогда только дошло до меня – почему Мороз медлительнее выглядит остальных быков: он же на пол-метра выше них, ноги длиннее у него, соответственно – и шаг шире. То-есть, чтоб соблюсти «среднеобозную» скорость – ему надо реже ноги переставлять. Понял я это – и уж дальше мы с ним мирно сосуществовали, и запомнился он мне почему-то надолго.
«Дух» же того времени я постарался верно передать, а как уж получилось – то уж не мне самому судить. Кому за 70 – те поймут меня.
- х – х – х – х – х – х – х –
- х – х – х – х - х -
Дополнение: к вопросу об опасностях, подстерегавших тогдашних кинозрителей.
Да, до тех пор, пока применялась плёнка на нитрооснове - опасность вполне реальной и повседневной была. Обрыв киноплёнки в кадровом окне, вспышка, если не успел киномеханик оборвать петли киноплёнки - пламя до кассет добирается, они вспыхивают - и их уже не потушить никаким способом. Как пример: случай в с. Ивановка зимой 1951 года. Тогда киноустановка, базирующаяся в Фёдоровке, осталась без киномеханика (кажись - в армию его взяли). Нового не находилось - и решили ждать меня из школы киномехаников (к концу учёба подходила). А пока же доверили киноустановку мотористу Васе Литвиненко (не знаю - жив ли он сейчас. Если жив - то ему уж за 80). Вот приехал он в Ивановку с кинофильмом "Сын полка". Клуб в деревне зимой не отапливался (как и во всех тогдашних деревнях), кино он решил в школьном классе показывать (так же зимой и во всех сёлах делалось). Установил аппаратуру возле двери - чтоб вход контролировать, начал кино. Дошёл до седьмой части, перезарядил и включил - и сразу лента загорелась в фильмовом канале. Оборвать не успел - пламя в обе кассеты проникло. В приёмной кассете несколько всего виточков ленты было - сразу сгорела да потухла, а вот подающая кассета, где полный рулон был, вспыхнула костром. Хорошо - не растерялся Вася, горящую уже кассету снял с проектора, в коридорчик выбросил. А дальше пинками-ногами (руками уже не взять - пламя било во все стороны) - и на крыльцо выбил. Дальше - в сугроб у крыльца, в протаявшую дыру провалилась кассета - там и догорела. В классе же в это время - паника дичайшая, в дверь люди боятся бежать - полезли в два имеющиеся окна, стёкла выбили, отталкивают друг друга, давятся. Хорошо - проявился человек находчивый, бывший фронтовик (я уж точно не помню: или он пред. колхоза работал, или - учителем в школе). Хоть и одноруким он был после ранения - но мужчина мощный, начал сразу порядок наводить - успокаивать, кричать: "Всё, всё уже! Тихо! В дверь идите!". Наиболее возбуждённым, как говорят, и по черепушкам досталось - сразу утихомиривались, свалившись в сторонке. Так вот - голосом да кулаком - достиг цели, успокоил народ (но многие порезались-таки осколками стёкол). Благодаря ему только и обошлось малыми потерями - могло ж быть значительно хуже. Да и то роль сыграло, что Вася успел кассету выкинуть, иначе - в момент бы школа запылала, мало бы кто и выскочить бы успел. Так что тогда кино смотреть - занятие было небезопасное, сценка в рассказе - не надуманная.
- х - х - х - х - х - х -
Иллюстрация - фотография из архива автора: "Кинопередвижка подготовлена к работе в клубе с. Конторка. 1950 год. Кадровый состав кинопередвижки: Лихонин Михаил - киномеханик. Шихардин Михаил - моторист. Шихардин Михаил переселился давно уж в мир иной (пусть земля ему пухом будет), а вот Лихонин Михаил, может быть, и жив ещё (он с 1931 года рождения). Ежели жив - очень бы хотелось с его отзывом ознакомиться на этот рассказ (фактически-то - зарисовка это с натуры.
х - х - х - х - х - х - х - -