вольному - воля, спасенному - Рай

Риша Грач
Вольному – воля, спасённому – Рай.
(рассказ - молитва)
   Отзвучало, отпрыгало на скакалке весёлое детство. Прошлёпало босыми розовыми пятками по тёплым июльским лужам, вскочило на деревянную лошадку и умчалось в недосягаемый край беззаботной вольницы.
   Оранжевой хвостатой кометой пронеслась стремительная юность, промелькнула и канула в голубую озёрную глубину, оставив после себя в памяти лишь яркий искрящийся след.
   Степенная зрелость дохнула в лицо наливным яблочным ароматом, плеснула щедрой горстью серебра на виски, опытным наездником обуздала горячего скакуна желаний.
  И вот уже неизбежная старость, поправляя на жидких волосах светлый ситцевый платочек, машет натруженной морщинистой рукой, из не такого уж далёкого далека.
  И ты, стоя на призрачном шатком рубеже, называемом средним возрастом, всё чаще оглядываешься назад, пристально всматриваясь сквозь призму времени в безвозвратное прошлое. И мучительно сожалеешь об упущенных возможностях и непоправимых ошибках.
  Первые ростки бессонницы не дают забыться в ночи, и ты тщетно пытаешься уснуть – плотно смыкаешь воспалённые веки, считаешь воображаемых овец и когда их количество зашкаливает за тысячу, обречённо понимаешь: ночь прошла. За окном уже брезжит твой очередной рассвет.
  И всё чаще обращаешься к Богу. И ищешь на дне обгорелой души запоздалое раскаяние, а в ответ слышишь лишь гулкую пустоту. И шепчешь неумело молитву:
- Господи! Святы на небесах! Прости мене все грехи мои вольные и нечаянные, да не введи во искушение, направь стопы мои по пути истинному ибо я всего лишь человек, а человеку свойственно заблуждаться. Спаси и сохрани Господи от потери близких и тяжких недугов, а когда пробьёт роковой час, дай силы встретить его без скорби и отчаяния…!
  И только теперь начинаешь понимать истинный смысл изречения: «Вольному – воля, спасённому – Рай». И от этого понимания молишься ещё истовей, ибо для каждого своё спасение и свой Рай.
   Рай…. Это место, где ты счастлив и куда хочется возвращаться снова и снова после долгих скитаний и припадать ноющей грудью к родной земле, рыдать над дорогими могилами, вдыхать забытые ароматы и вспоминать…, вспоминать…
   В разграфлённое деревянными рамками окно течёт счастливое утреннее солнце. Золотистые зайчики скачут по выбеленным стенам большого деревенского дома. Один, самый шустрый прыгает тебе на лицо, щекочет усиками нос. Ты громко чихаешь и просыпаешься.
  Тебе всего четыре и у тебя пухлые щёки, курносый нос и младенческие перетяжки на руках и ногах.
    За чистым стеклом долгий летний день, и в нём так много всего, что твоё маленькое сердечко сладко замирает от предвкушения. Ты дрыгаешь ногами, сбрасывая с себя одеяло, сползаешь с высокой кровати с никелированными спинками и тугой панцирной сеткой, и бежишь во двор.
   На дворе старенькая седая няня в ситцевом платочке и цветастом фартуке готовит для тебя завтрак – стакан парного деревенского молока и бутерброды со свежим ещё горячим хлебом и сливочным маслом. И чёрная лохматая собака похожая на всех породистых собак сразу и от того ещё более беспородная весело скачет вокруг и всё норовит лизнуть тебя в щёку тёплым влажным языком. И ты тайком от няни скармливаешь ей свои бутерброды.
  По влажной утренней траве бежишь в небольшой запущенный сад и торопливо лезешь в заросли клубники. Там, под лопушистыми растопыренными тёмно-зелёными листьями прячутся ярко-красные, с жёлтыми вкраплениями семечек, душистые ягоды. Ты набираешь их полную горсть.
- Не ешь! – Издали кричит няня. – Они не мытые!
 А ты торопливо засовываешь ягоды в рот. Все сразу! И сладкий сок течёт по подбородку и тебе так вкусно и весело…!
   Дед управился по хозяйству, устало опустился на стул, закинул ногу на ногу. Ты примащиваешься на эту ногу, хватаешься руками за штанину. Дед смеётся и начинает качать тебя, подбрасывает повыше. И ты смеёшься тоже. И прозрачные солнечные блики подпрыгивают вместе с тобой, стремительно мелькая сквозь густую листву старой яблони….
  Вечереет. На деревню стремительно опускаются густые синие сумерки.
  Бабушка ещё молодая. Сколько ей? Сорок семь… восемь? Закончила повседневные дела, сидит на лавке у ограды, отдыхает.
Ты пристраиваешься рядом.
  Тебе уже шесть и ты любишь посидеть подле неё, послушать, о чём судачат подсевшие к вам соседки. И луна, похожая на большой голубоватый фонарь бредёт над деревней, цепляется плоским краем за тёмные макушки лохматых вишен. И краюха свежего ржаного хлеба, натёртая чесноком с солью, пахнет упоительно. И не бывает ничего вкуснее, чем эта краюха, запитая студёной колодезной водой. И нет ничего лучше, чем сидеть рядом с бабушкой, прижиматься к её полному, уютному боку и смотреть, как плачет августовским звездопадом иссиня-чёрное южное небо.
- Расцвела под окошком белоснежная вишня… - затягивает бабушка.
  Голос у неё крепкий, широкий и сердце поёт вместе с ней и душа летит по сонным улицам вслед за песней.
- Все подружки по парам в тишине разбрелися… - Дружно подхватывают соседки, и ночное эхо подпевает многоголосому хору.
Луна бледнеет, медленно тает и вскоре полностью растворяется в тёплом сладко-сонном мареве.
- Неужель в моём сердце огонёчек потушишь… - Доносится до тебя сквозь усталое небытие. И ты ещё цепляешься сонным сознанием за бабушкин голос, выделяя его, родной и любимый, из всех остальных голосов, но огонечек песни, мелькнув последней яркой искрой, гаснет. Тёплые надёжные руки подхватывают тебя, и ты летишь куда-то сквозь время,…летишь,…летишь….
  Тебе почти одиннадцать. Ты теперь горожанка и в родную деревню наезжаешь изредка, лишь на школьные каникулы.
  У бабушки нет телевизора, но тебе он вовсе и не нужен ведь по выходным маленький горбатый мужичонка на старом раздолбанном мотоцикле с коляской привозит в сельский клуб «кино». Ты с нетерпением ждёшь вечера. И когда по улицам разливается чернильная темнота, вы с бабушкой идёте по белой от лунного света дороге к летнему кинотеатру и, заплатив по двадцать копеек за билет, усаживаетесь на длинную деревянную скамью.
  Древний кинопроектор брюзгливо жужжит, и на большой, выбеленной известью стене-экране мелькают живые картинки индийского фильма. Поют, пляшут актёры, страдают, плачут актрисы, и вы обе плачете вместе с ними, попутно отгоняя вишнёвой веточкой назойливо звенящих над ухом комаров. А где-то высоко над головой, путаясь  листьями в ночном свежем ветре, тянутся острыми макушками прямо к звёздам пирамидальные тополя….
   Открываешь глаза. Тебе всё же удалось задремать? А может быть это грёзы наяву, и в этих грёзах тебе привиделся твой, собственный, недоступный никому кроме тебя Рай?
  Встаёшь, потирая рукой ноющую поясницу, подходишь к окну. Сквозь чистое стекло на тебя розовым взглядом смотрит молодой рассвет. 
- Господи! – Шепчешь ты, глядя на пробуждающееся ярило. -  Не оставь меня милостью твоей, и когда душа моя вознесётся в Царствие твоё, на пажитях своих дай упокоение. И пусть там будет большой деревенский дом с пёстрыми занавесками на окнах, сквозь которые льётся золотой солнечный поток. И райские кущи пусть окажутся запущенным садиком, сплошь поросшим клубникой, а чёрная лохматая собака, облизывает тёплым языком новорожденных щенков. И меланхоличная луна пусть плывёт над сонной деревней, и «Расцвела под окошком белоснежная вишня» летит по улице, и в летнем кинотеатре старый кинопроектор то и дело обрывает плёнку с индийским фильмом, а над головой перешептываются, упираясь острыми макушками в густое южное небо старые тополя. Дай Господи вновь обрести утраченный мной здесь, на земле Рай. Спаси и помилуй меня грешную. Да свершится воля твоя, да придёт царствие твое…
   Ты замолкаешь, поймав себя на том, что улыбаешься и плачешь одновременно. И вдруг сознаёшь, что тебе только что открылась Истина!  И обладая этим знанием, ты теперь не просто веришь, а твёрдо знаешь, что в этом Мире всякому Вольному – воля, а в том, другом - лишь Спасённому…. 



   
 

   

;
;