— А паспорт-то у тебя советский! — начальник областного управления КГБ начал терять терпение: откровенный антисоветчик в его области пойман впервые, по крайней мере, в его бытность начальником управления. Предстоит доложить об этом в Москву. Но прежде — напряжённый предварительный допрос, способный взвинтить нервы до состояния натянутых струн.
В кабинете, кроме самого начальника, присутствовали ещё трое — тот самый мужчина в элегантном для сих времён костюме, задержавший меня и оказавшийся отцом комсомольца Белугина, а также двое сотрудников помоложе, сидевшие один у двери, другой у окна — видимо, чтобы я не удрал невзначай.
— Да, я решил не рисковать и не брать с собой свой настоящий российский паспорт, ещё потеряешь его тут, — отвечал я довольно равнодушно, вспоминая грустные глаза Андрея Борисовича, коими он провожал меня при моём задержании. Его теперь тоже затаскают по допросам. Но я знал, что находясь в другой временной эпохе, случайно ничего потерять не могу.
— Посмотрите, Виталий Степанович, что у него тут, — глухим голосом сказал Белугин своему начальнику, передавая ему мой ещё совковый паспорт, изъятый у меня, как и все остальные вещи. Там, на двадцатой странице, карандашом я в своё время написал: «Будь проклят Советский Союз и социалистический строй!». И добавил: «СССР — говна телега!».
— Да-а...— сдерживая закипающую ярость, протянул Виталий Степанович, прочтя это.
— Скажи-ка мне, дорогой ты мой, — процедил отец Белугина, — а в какой стране ты родился?
— Ну вот, сейчас начнётся: в какой стране родился, какая мать тебя родила, какой отец зачал... В нашей стране я родился, в нашей! Понятно вам?
— Да конечно, куда уж понятнее, — продолжал накаляться Белугин-старший. — А как называется наша страна, ты знаешь?
— Василий Сергеевич, — повернулся к нему начальник, — пожалуйста, успокойтесь.
— Я, Виталий Степанович, как ваш заместитель, имею право вести допрос наравне с вами, — ответил тот достаточно жёстким тоном, и я поймал себя на том, что Виталий Степанович импонирует мне гораздо больше Белугина.
И, не дожидаясь повторения вопроса, желая причинить Белугину ещё большую боль и глядя ему прямо в глаза, я отчеканил:
— В годы советской оккупации она называлась Советским Союзом.
— Ну что ж...— произнёс Виталий Степанович, постукивая пальцами по столу и, очевидно, соображая, о чём дальше говорить с таким дерзким типом, как я. Но тут я попытался взять линию разговора в свои руки.
— Знали б вы, дорогие товарищи, что ваш хвалёный социализм не доживёт даже до двухтысячного года!
— Да что ты говоришь! — вспылил Белугин. А Виталий Степанович закурил, стараясь сохранить самообладание. Хороший мужик. Он мне всё больше нравится. Но я продолжал:
— Вот вы в своём семидесятом году, весной — что праздновали, а? Сто лет со дня рождения Ленина, 25 лет победы над немцами...
— Над фашистами, — поправил меня Виталий Степанович.
— Ну да, над немецкими фашистами, — согласился я. — А мы в две тысячи первом отметили десять лет победы над Советским Союзом.
Мой главный собеседник даже внезапно закашлял.
— Кто это «мы» ? — выдавил он через кашель.
— Мы — те, кто родился при Советах, и кому этот совдеп осточертел донельзя.
— И что, были жертвы? — подал голос ранее молчавший работник, обосновавшийся у окна.
— Какие жертвы? — обернулся я.
— Но ты же говоришь, — стал разъяснять Виталий Степанович, — про десять лет победы. Значит, была война или войнушка, по крайней мере. Значит, и жертвы должны быть неизбежны...
— Да, трое парней полегли в столице, — я почти вызывающе положил ногу на ногу. — Вы и представить не можете, какой бесславный конец ожидает советскую державу в конце двадцатого столетия. И я тому свидетель! Никто не пошёл с винтовкой в руках защищать обкомы. Ну а пока можете жить спокойно — ядерной схватки с Америкой не предвидится.
— А не думаешь ли ты, парень, — потерял терпение Белугин, — что это тебе теперь будет обеспечена спокойная жизнь в одном приличном месте?
— А вы всё никак не поверите, что я — человек, выросший в другое, послесоветское время? Почитайте хотя бы газету, которую вы у меня отняли. Что, по-вашему, я её сам дома на пишущёй машинке состряпал? У меня при социализме только детство прошло, я плохо помню ваш строй, а в наше время про него со всех сторон говорят лишь скверные вещи. Вот я и решил посетить советскую империю во времена её наивысшего расцвета. И вообще, с вами мне, собственно, не о чем говорить.
— А с кем же тебе есть...— попытался спросить Виталий Степанович.
— Мне надо будет поговорить с товарищем Андроповым Юрием Владимировичем. — Комитетчики улыбнулись. — Кстати, он ваш будущий Генеральный секретарь. — Я тоже улыбнулся и, подняв палец, добавил: — Ваш следующий Генеральный секретарь.
— Неужели? — развёл руками Виталий Степанович. — И когда же, позвольте узнать, это прекрасное событие должно произойти?
— В тысяча девятьсот восемьдесят... впрочем, это неважно. Товарищ Андропов пробудет во главе советского государства недолго, и, как потом скажут историки, будучи на посту советского царя, не успеет оставить заметный след в истории страны. Андропов — один из самых краткоправивших советских царей! — торжественно заключил я.
Василий Сергеевич Белугин скривил лицо в ядовитой усмешке:
— А про американских царей ты нам ничего не хочешь поведать?
— А вы, товарищи кагэбэшники, не такие, оказывается, страшные и коварные инквизиторы, какими вас изображает наша демократическая пресса. Во всяком случае, с вами можно вести диалог.
— Да и ты, — ответил Виталий Степанович, — не такой дурак, какого из себя изображаешь.
— Дурак я или нет, но при коммунизме пожить не отказался бы, — сказал я, решив перевести разговор на несколько иные рельсы. — Но с вами никакой коммунизм, скорее всего, не создать. Точнее, с вашими нынешними правителями.
— Тебе ли, говнюк, рассуждать о коммунизме? — всё злился товарищ Белугин.
— Нет, нет, постой, — оживился Виталий Степанович, — это почему же с нами, и, как ты выразился, с нашими правителями коммунизм не построить?
Тут я ощутил себя в роли пациента психбольницы, некоего Макмёрфи, в душу которого осторожно вникает опытный врач-психиатр.
— Вот об этом-то я и собираюсь потолковать с Юрием Андроповым.
— А с нами почему же не хочешь? — вроде как обиделся Виталий Степанович.
— Долго объяснять, — ответил я. — К тому же, я уже говорил об этом Андрею Борисовичу, можете у него спросить. Вы же всё равно будете вызывать его на допрос.
— Ничего, мы не торопимся, — настаивал Виталий Степанович. — Да собственно, нам от тебя было бы интересно услышать. Тако-что ты уж постарайся коротенько так изложить свои соображения.
— Вы хоть сами-то знаете, что такое коммунизм? — я тоже оживился, зная, что мой голос тайком записывают. — Как вы его представляете? Могу вам русским языком повторить, что для того, чтобы сделать переход от капитализма к коммунизму необратимым, надо было в 1920-м или, скажем, в 1930-м году отменить деньги как таковые. Тогда сейчас бы выросли новые поколения людей, не знающих, что такое деньги и с чем их едят — я в этом глубоко убеждён. А ваша советская власть растратила свою революционную энергию на разные побочные, второстепенные цели — борьбу с религией, тупое повышение благосостояния народа...
— Что же плохого в повышении благосостояния трудящихся? — удивился Виталий Степанович. Его явно задели эти слова.
— Если это благосостояние ведёт к индивидуализации людей, — отвечал я, — то это плохо. Люди начинают думать, что коммунизм это больше зарплаты, больше товаров, больше продуктов, всего больше. А коммунизм — это не просто больше, это каждому ровно столько, сколько надо. А у нас в конце двадцатого века народ решил, что раз на Западе магазины побогаче, барахла завались — то значит, там-то и есть коммунизм, — это я предельно упрощённо говорю. Значит, давайте сделаем всё как на Западе. Вот откуда опаснность-то! Уже после Великой Отечественной Войны перспективы коммунизма померкли, один Хрущёв, дурачок, о нём размечтался. За что его и спихнули с трона ваши нынешние правители.
Слушатели снова вздрогнули.
— Это почему же, позволь спросить, — заговорил В. С. Белугин, — после Великой Отечественной не осталось никаких шансов достичь коммунизма?
— А потому, что с момента появления на свете ядерного оружия кое-кто решил, что лучше погубить цивилизацию, нежели позволить на всей Земле воцариться коммунистическим порядкам. А в конце века многие пришли к выводу, что раз уж коммунизма от вас не дождаться, то лучше вернуться в капитализм. Может, я презираю советскую власть не только за взорванные церкви, но и за уход от первоначально поставленных революционных идей. Вот так-то, Василий СергееВИЧ. Да, товарищи, ВИЧ. Вирус иммунодефицита человека!
Товарищи сидели немного пришибленные, и конечно, смысл последних моих слов остался ими не понят.
— Как же у тебя язык поворачивается так говорить? — пришёл в себя и вновь загневался В. С. Белугин, зам. начальника областного управления КГБ. — «Презираю советскую власть!» Вам советская власть дала...
— Ага, раздвинула ноги и дала! — перебил я его. — Капитализм дал мне во много раз больше, однако ж я от него не в восторге. Так-что давайте звоните быстренько Андропову, предупредите его заранее. У меня с ним серьёзный разговор намечается.
— Сообщим, не волнуйся, — вздохнул Виталий Степанович, и я сразу почувствовал похолодание в его ко мне отношении. — Кому следует — непременно доложим. Ну что, Василий Сергеевич, медицинское освидетельствование будем проводить завтра, прошу вас к одиннадцати часам пригласить специалистов, а также активизировать работу по выяснению личности задержанного...
Время было уже часов шесть вечера. Я понимал, что завтра никакого освидетельствования не состоится по причине исчезновения объекта изучения, но молчал в тряпочку. Немного сожалел, что в разговоре пытался обидеть этих людей, выполняющих свою специфическую работу. Но такой уж я циник, что поделать.
Меня было решено поместить на ночь в одноместный изолятор — здесь же, при управлении. Уходя, с порога, задержавшись на полминутки, я успел сказать:
— Слышь, начальник! А всё же зря ты меня записал на плёнку. Я скоро покину этот век, и все записи моего голоса прекратят существование. А пока можешь ещё раз прослушать всю нашу беседу — от начала до конца!
Какова была реакция на мои слова, я уже не видел. Меня не грубо, но очень настойчиво толкнули и повели в изолятор, расположенный на первом этаже этого здания.
2004 г.
Продолжение следует...