Ирбис вышел из пещеры, когда совсем стемнело. Жадно втянув в легкие вечерний прохладный воздух, он громко захохотал, на мгновение опьянев от свободы. Стоны и крики, доносившиеся из пещеры, уже не волновали его. Последние несчастные добивали друг друга. Людям, умирающим в сырой темной пещере на загаженном полу нельзя было помочь. Неизвестная страшная болезнь унесла несколько сотен несчастных за какой-то месяц. Впрочем, Ирбис не знал, сколько времени прошло с начала кошмара. Он потерял счет дням и ночам и уже не помнил, кто был первым заболевшим, и как все началось. Сейчас это уже не имело значения. Воспаленный мозг Ирбиса отказывался анализировать и сопоставлять. Он знал одно: обезумевшие люди почему-то убивают друг друга. Еще здоровые переставали слушаться бывшего вождя и проклинали его. Несколько раз Ирбиса пытались убить, но обессиленные болезнью люди были слабы – под гипнотическим взглядом его темно-карих глаз опускались руки, острые камни выпадали из разжатых ладоней. Ирбис неожиданно для самого себя был терпелив, на любые проявления агрессии он отвечал неизменным молчанием и слабой вымученной улыбкой, больше напоминающей гримасу. На очень короткое время люди переставали видеть в нем врага и даже пытались также улыбнуться. Но безумие пересиливало. Они дико вскрикивали, отшатывались от Ирбиса и кидались друг на друга, забивая до смерти. Ирбис махал рукой, выругивался и отходил. Дерущихся было бесполезно разнимать. Мужчины и женщины совокуплялись прямо на глазах Ирбиса. Устраивались безумные оргии, пещера оглашалась криками.
Сегодня Ирбис решил уйти. До последнего дня он чего-то ждал, на что-то еще надеялся, но вчера исчезла последняя надежда.
Шакал был не намного старше Ирбиса. Живя в Казармах довольно далеко друг от друга, они не были знакомы, но одинаково страстно хотели уйти из грязных недостроенных Казарм, больше напоминающих стойла в Город. Оба родились уже не свободными на заре нового времени и как все были отобраны от родителей. Но Ирбис был сыном беглого каторжника из варварских Восточных земель. Детям чужаков обычно не давали родиться или убивали младенцами. Как выжил Ирбис, никто не знал. Скорее всего, по недосмотру или по ошибке. Мальчик рос здоровым, ничем не отличался от других детей. Только диковатый нрав да чуть раскосые темные глаза выдавали в нем примесь варварской восточной крови. Ирбис не мог, не умел или не хотел связно говорить. Почему-то коверкал фразы, перескакивал с одной мысли на другую. Вообще говорил он мало, всегда отрывисто и резко.
Рано пробудившаяся чувственность заставляла его сжимать податливые женские тела, срывая с запекшихся, искусанных в кровь губ женщин стоны и крики, содрогаясь каждый раз от омерзения. Все женщины были под стать казармам, такие же невзрачные и обезличенные.
Даже самых симпатичных из них Ирбис не запоминал. В памяти оставались бледные пятна лиц, растрепанные женские волосы, физическое облегчение и неизменная душевная опустошенность, которая изматывала главным образом потому, что была иррациональной, необъяснимой и нарастающей с каждым разом.
Неумение связно говорить было, наверное, определенной платой за сверхчувственность. Ирбис сторонился сокамерников, редко смеялся над чужими полупридуманными историями. Легенды о Хане были ему не интересны, когда Ирбис слышал его имя, он сплевывал на пол голодную слюну, уходил в дальний угол камеры и там, по-детски, свернувшись калачиком, закрыв лицо руками, засыпал. Или, выйдя в коридор, опускался на холодный пол и пытался осознать, что же мучает его. Но безуспешно. Не обучавшийся, как и многие другие, ничему кроме примитивных навыков физической, однообразной работы, он не был способен осмыслить творящееся в его душе.
Иногда наплывами являлись образы ранее незнакомые Ирбису. Так возник Город. От кого Ирбис услышал о нем впервые он не помнил, а может и не слышал никогда. Но Город, однажды возникнув в буйном воображении Ирбиса, уже не мог исчезнуть.
Здоровый и сильный он работал на раскопках, так же как и другие, вместе со всеми подставляя спину под дубинки и плети надсмотрщиков, также обливаясь потом и облизывая мгновенно пересыхающие губы.
После рабочего дня он, выменяв одну из спрятанных находок на очередную дозу анаши, уходил на Дорогу, ведущую к лесу. Дорогой называли узенькую тропинку, уводящую от Казарм, построенных вокруг Рыночной площади, куда-то на запад. Там Ирбис опускался на горячую землю, поросшую желтой блеклой травой, и погружался в хаос своих ощущений. Связанные мысли появлялись на мгновения, Ирбис никогда не успевал уловить их. Он сжимал пылающие виски руками, пытаясь сосредоточиться. Прожить всю жизнь здесь, Ирбис знал это наверняка, он не сможет. Наиболее смышленые из сокамерников рано или поздно выбивались на рыночную площадь, там не надо было физически работать до полного изнеможения. Возможностей разнообразить свою жизнь там было несравненно больше. Утаивая находки, люди потом отдавали их стражам порядка, переселяясь постепенно все ближе к рыночной площади. Ирбис был там пару раз, и понял, что туда ему совсем не хочется. Незаконно пробраться на площадь от случая к случаю можно всегда, чтобы провести там несколько часов, но жить там постоянно. Ирбис содрогался от одной мысли об этом. Он хотел в Город, где, как он считал, все по-другому. Но путь к мечте лежит через лес, и Ирбис знал, что одному туда не пройти. Людей нужно увести за собой, думал он, и его ногти впивались в ладони, - увести как стадо, ничего не объясняя им, кто захочет, поймет сам… Мысли Ирбиса постепенно спутывались, теряясь в наркотическом тумане. Каждый вечер кончался одинаково. Надсмотрщики уносили обмякшее тело забывшегося Ирбиса обратно в казармы.
Ирбис стоял на Рыночной площади, перед особняком Хана сжимая в левой руке небольшой округлый предмет. Его назначение не было до конца известно Ирбису, но интуитивно он чувствовал, что это какое-то оружие прошлых веков, и, судя по вытянутым, побледневшим лицам оцепления не ошибался. Стражи порядка направили на Ирбиса десятки стволов, но видимо не решались стрелять в сумасшедшего, посягнувшего на жизнь Хана, боясь предмета в его руке. Перед особняком собиралась толпа, рядовые обитатели Рыночной площади, любопытные торговцы, мрачные служители рыночных культов и вечно испуганные владельцы кабаков, больше всех боявшихся переворотов, так как все кровопролития начинались на их территориях, что, разумеется, портило репутацию их заведений. Но сегодняшний инцидент казался им пустячным. Горящие глаза, болезненная бледность, дрожание рук и даже сама поза – стойка приготовившегося к прыжку, затравленного гибкого животного делали Ирбиса похожим на сумасшедшего, принявшего детскую игрушку за серьезное оружие и потому смешным и неопасным.
- Берите его, - кричали одни.
- Стреляйте, - вторили другие.
- Гоните, - подавали голос третьи.
Выстрелы, взрыв и чей-то крик, в котором Ирбис уловил свое имя, прозвучали почти одновременно. Кто-то упал на Ирбиса, придавив его к грязным булыжникам мостовой. Он почувствовал сильный толчок в грудь, спазматическую боль в висках и потом наступила темнота. Она была вязкой и тягучей, почти непроницаемой, но даже через нее пробивались какие- то какофонические звуки. Когда Ирбис очнулся, он увидел ослепительно голубое небо и в нем такое же яркое солнце. Никогда еще мир не представлялся ему в столь насыщенных красках, над казармами всегда была дымка, пробивающееся сквозь нее солнце казалось безжизненным. Ирбис сел, преодолевая мучительную боль во всем теле, жмурясь от яркого солнца, усилием воли заставляя двигаться онемевшие конечности. «Живой?»- спросил чей-то голос над ухом Ирбиса. Этот голос был мужской, в нем слышалась ирония и усталость. Когда глаза привыкли к свету, Ирбис повернул голову, – в нескольких шагах от него сидел светловолосый мужчина лет тридцати, одетый почему-то в белый костюм. Так в Казармах никто не одевался, но на «Рыночника» незнакомец тоже не был похож. У него были ореховые мутноватые глаза и странное выражение лица – надменное и одновременно растерянное. Синева под глазами придавала всему его облику усталый и нездоровый вид. Ирбис недоверчиво смотрел на него, не решаясь нарушить напряженное молчание. Незнакомец тоже внимательно разглядывал Ирбиса, и когда его губы искривила непонятная улыбка, Ирбис не выдержал.
- Ты кто? - грубо выговорил он.
- Шакал - невозмутимо ответил незнакомец. Он перестал улыбаться и пересел ближе, - Ты же хочешь в Город, Ирбис, я знаю. Одному невозможно пройти через лес. Мы вместе уведем этих скотов отсюда, - тихо, но внятно говорил Шакал, сжимая в руках рукоятку ножа, висевшего у него на поясе. С белым костюмом и такого же цвета рубахой этот нож выглядел, по меньшей мере, несуразно.
- Ну и что, - не меняя тона, произнес Ирбис. Я один уведу людей, ты то здесь при чем?
- Я знаю дорогу в Город, - еще тише сказал Шакал.
Ирбис невесело рассмеялся, - Откуда?
- Неважно, ты должен поверить мне. Через сутки действие газа кончится, все оттают, и ты будешь валяться в канаве с перерезанным горлом. Я не вождь, Ирбис, - добавил он после минутного молчания, опустив голову. А когда снова поднял ее, что-то изменилось в его лице, оно уже не казалось растерянным и больным, даже несмотря на мутный взгляд и болезненную бледность.
- Дай мне руку, - резко сказал он, придвинувшись ближе…
…Острый охотничий нож полоснул по ладони Ирбиса, и когда струйка крови потекла между пальцами, на лице Шакала снова появилась улыбка. Ирбис молча смотрел на свою окровавленную руку, и его губы тоже растягивались в неуместную безумную улыбку.
- Тебе больно? – спросил Шакал, вытирая нож о землю.
- Нет…, - Ирбис закрыл глаза и повторил как эхо, - Нет мне не больно.
Они гнали безвольное человеческое стадо по Дороге. Угнанные были с окраинных казарм, самые грязные, равнодушные почти ко всему, ставшие за пределами своих камер еще более жалкими и ничтожными. Шакал шел сзади, бледный, сосредоточенный, злой, сжимая рукоятку своего ножа. Он переоделся в чью-то одежду, старые джинсы и клетчатая рубашка шли ему гораздо больше, чем прежний белый костюм. Переодеться его заставил Ирбис, которого раздражали светлые тона.
Сам Ирбис шел впереди. Ссутулившись, втянув голову в плечи, словно ожидая нападения сзади, он слегка прихрамывал на правую ногу. Все вместе делало его похожим на уставшее раненое животное. Он ни о чем не думал. Город вытеснил все мысли. Город заполонил затуманенное наркотиками и усталостью сознание Ирбиса. Город пульсировал в висках, не давая Ирбису расслабиться.
Когда солнце скрылось за тучи, и со стороны леса подул холодный ветер, Ирбис остановился. Он повернулся к людям, преодолевая отвращение, голодная безвольная толпа была противна ему до судорог, до физического омерзения. «Стойте», - крикнул он, и собственный голос показался ему чужим, толпа повиновалась, но не сразу. Кто-то остановился, кто-то продолжал идти, а кто кинулся бежать в обратном направлении… Последние были затоптаны… Ирбис хотел сказать еще что-нибудь, но, видя бессмысленное кровопролитие и пустые глаза идущих впереди, просто упал в сочную, густую траву и затих, почти сразу погрузившись в тяжелый, не приносящий ни малейшего облегчения сон. В нем тоже были безликая толпа и бесконечная усталость. Ирбис проснулся оттого, что чья-то рука настойчиво трясла его за плечо. Шакал сидел рядом, он был еще бледнее обычного, ореховые глаза смотрели на что-то видимое только ему. «Они спят», - сказал он и убрал с высокого лба непослушную прядь волос. «Я тоже хочу спать, – недовольно ответил Ирбис, стараясь не смотреть на дрожащие руки Шакала, и неожиданно для самого себя добавил, - Что с тобой?» «Город существует, только вряд ли мы дойдем до него», - прозвучал ответ. «Ты же сказал, что знаешь Дорогу», – Ирбису становилось не по себе. «Откуда ты взялся?» – спрашивал он резко, но почти беззлобно.
Вместо ответа Шакал протянул Ирбису таблетку. Попробуй, ты увидишь Город, тебе будет казаться, что он рядом, но после… ты, - Шакал сглотнул и хрипло продолжил, - поймешь бессмысленность надежд, Дорога бесконечна… Колдун научил меня видеть то, чего нет… Попробуй… Ты узнаешь то же, что и я. Речь Шакала становилась бессвязной, его голос постепенно слабел и, наконец, он совсем замолчал и, закрыв глаза, откинулся в густую траву…
Ирбис прислушивался к новым ощущениям. Они не замедлили появиться. Мгновенно пересохли губы, бешено заколотилось сердце, перед глазами возникла обнаженная женщина, она лежала на алом бархатистом ложе и ждала его ласк, его рук, его тепла… Ирбис замотал головой, пытаясь прогнать видение, но напрасно… Женщина была совсем молодой. Рыжие густые волосы прикрывали ее грудь. Зеленоватые глаза русалки звали Ирбиса. «Я в Городе, я жду тебя», – явственно прозвучал ее голос. «Нет, – Ирбис сжал голову руками, - Нет», - крик Ирбиса повис в душной летней ночи. Полуголодные люди спали возле догорающих костров. Среди них были женщины, готовые ради лишнего куска мяса на все. «Нет», –ладони Ирбиса превращались в кулаки, ногти впивались в кожу. Город смеялся над ним, женщина на красном ложе протягивала руки, в венах пульсировала кровь…
«Ты не из Города, - с трудом произнес Ирбис, - уйди». Женщина таяла в темной ночи. Видение постепенно рассеивалось… Ирбис увидел, что Шакал катается по траве, его руки скребут по землю. Из горла вырывался крик, похожий на вой. Ирбис встал на ноги и, пошатываясь, пошел к ближайшему костру. Сорвав с плеч какого-то тощего субъекта потертую кожаную куртку, он вернулся к Шакалу, и через несколько минут тот забился в его руках, бессвязно выкрикивая слова, смысла которых Ирбис не знал…
Накинув на подрагивающие плечи притихшего Шакала чужую куртку, Ирбис растянулся рядом. «Не хочу ни чего знать», - прошептал он, погружаясь в забытье.
Дорога уводила все дальше в лес. Равнина постепенно сменялась возвышенностями, Ирбис и Шакал силой заставляли людей охотиться, те послушно разбредались в разные стороны, возвращались не все, кто-то с пустыми руками, кто-то с добычей. Ирбис и Шакал держались отдельно. Разгрызая плохо приготовленное мясо убитых животных, и запивая его ледяной родниковой водой из старых потертых фляг, они говорили о Городе, о прошлом в Казармах, одержимые желанием увидеть хоть что-то новое наяву. То есть говорил Шакал, а Ирбис молча слушал, его глаза лихорадочно блуждали, он вздрагивал, угадывая в почти незнакомых словах почему-то знакомый смысл. И лишь иногда перебивал Шакала, задавая плохо сформулированные странные вопросы. «Что ты делал в казармах, если знаешь, все это?» - однажды спросил он. «Пытался добраться до Площади, хотя колдун говорил мне - «не делай этого», а когда добрался, понял, что он был прав. Жить там невозможно. Я бегал с Площади в Казармы и обратно, хотел понять, в чем разница и не увидел ее.Но Колдуну я не успел это сказать, его уже забили камнями », - ответил Шакал, глотая очередную таблетку. «Какие женщины, там, в Городе», - вырвалось у Ирбиса, когда Шакал уже прикрыл воспаленные глаза. Ирбис уже не ожидал ответа, когда его друг чуть слышно произнес, «Такие же… может чуть чище…» и погрузился в вновь обретенный мир образов, красок, запахов…
Ирбис не спешил погружаться в видения. Он не хотел видеть обнаженную женщину, но справляться с накатывающей волной желания с каждым разом было все труднее… хотелось Иного, отступить перед женским телом, впиться глазами в ее глаза... и не увидеть в них тусклое отражения Казарм. Проглатывая очередную таблетку он обливался потом и проглатывал вязкую слюну…
На обнаженные спины человеческих существ опускалась плеть. Запах крови и пота пьянил Ирбиса. Он истерически смеялся, когда кто-нибудь из стада падал замертво и хлопал идущего рядом Шакала по плечу. Тот вначале улыбался, но потом выхватывал плеть их рук Ирбиса и начинал хлестать людей по окровавленным спинам. Женщин он бил по отвисшим грудям с таким остервенением, что пугал даже Ирбиса, которому начинало казаться, что его друг помешался…
Пещера, в которой они остановились, когда начались дожди, и похолодало, была просторной и относительно сухой. Первые проявления неизвестной болезни не заставили себя долго ждать. В Ирбиса и Шакала полетели острые камни и комья глинистой земли, обрывки каких-то грубых слов. Люди не понимали, что с ним происходит, и от страха пытались убить тех, кто заставил испытывать их этот иррациональный животный страх. Ирбис и Шакал вначале реагировали одинаково – просто уходили в дальний угол пещеры, там разводили костер и что-нибудь ели, уже испытывая друг перед другом неловкость. Разговоры постепенно сводились к тому, что Ирбис задавал свои краткие, почти бессмысленные вопросы, и требовал ответа. Но Шакал упорно отмалчивался. Он все пытался скрыться от Ирбиса, и когда тот подходил к нему и садился рядом Шакал вздрагивал и, повернув голову, начинал бездумно улыбаться. С каждым днем его ореховые глаза мутнели. Взгляд их обессмысливался. Ирбис видел, что его друг медленно сходит с ума, и искал симптомы безумия в себе, но не находя их, продолжал смутно на что-то надеяться.
Шакал молча сидел в своем углу и смотрел на лезвие ножа, его взгляд был прозрачным. Ирбис подошел к нему, и, схватив за плечи, несколько раз сильно тряхнул его. Нож выпал из рук Шакала. В глазах промелькнула осмысленность. «Мы должны уйти, сегодня, вдвоем… - тихо, но отчетливо проговорил Ирбис. «Зачем? – не сразу откликнулся Шакал, - Города все равно нет, ты идиот, Ирбис», - добавил он и опустил голову. Светлые спутанные волосы закрыли его лицо, поэтому Ирбис не сразу понял, что он смеется, а когда понял, то оттолкнул его от себя и молча вышел из пещеры.
Эту ночь он провел под открытым небом, лежа на голой земле, дрожа от холода и безуспешно пытаясь уснуть. Забыться Ирбису удалось только под утро, когда темнота рассеялась и звуки, пробуждающегося леса заглушили крики, доносившиеся из пещеры.
Наверное, где-то наступила осень. Сюда проникли только холод и страх смерти. Впрочем, Ирбису было уже все равно, когда он открыл глаза, то первое, что он увидел, была дождливая пелена, ледяные капли стекали по спине Ирбиса. Мокрый, замерзший, принявший окончательное решение уйти он вернулся в пещеру. Возле костра жались оставшиеся в живых люди. Они молча взглянули на него, но их лица совсем не изменились, видимо они совсем уже не узнавали Ирбиса. Он же прошел мимо них, даже не удостоив взгляда. Ирбис искал Шакала. Но его не было ни среди живых, ни среди мертвых. Натыкаясь на безумцев, Ирбис отбрасывал их от себя с отвращением и неожиданной силой. Мысль о Городе продолжала разрушать его мозг. Сейчас он более чем когда-либо чувствовал себя имеющим право дойти и потребовать там ответов на свои вопросы, здесь некому было предъявить счет. Ирбис задыхался от бессилия и ненависти… Он избивал попадающихся под руку и упивался бессмысленной злобой… Уже на выходе из пещеры Ирбис столкнулся с Шакалом, тот, улыбаясь своей обычной улыбкой, сбил друга с ног, и когда он упал, занес над ним нож. Они покатились по полу пещеры. Шакал всегда был сильнее, но ослабленный неведомой болезнью почти не сопротивлялся, позволив Ирбису легко овладеть ножом… острое лезвие вошло в обнаженную грудь Шакала. Он захрипел и стал оседать на пол, слабеющими руками скользя по корявым стенам пещеры. Глаза его были широко открыты, он пытался приподняться, но тело уже не слушалось его. Ирбис, тяжело дыша, смотрел на умирающего друга, светло карие глаза Шакала снова мутнели, теряя предсмертную ясность и красоту. Ирбис, поддавшись минутному порыву, прошептал: «Сейчас все кончится, не бойся»,- и склонился к окровавленным губам, словно ожидая услышать ответ. Задыхаясь, собрав последние силы, Шакал чуть слышно, но внятно произнес: «Города нет, прости», и его тело выгнулось в последней судороге. «Не бойся»,- повторил Ирбис, откидывая с уже мертвого лица непослушные светлые волосы.
Свернувшись калачиком, возле остывающего тела, Ирбис пролежал с закрытыми глазами до вечера. Он ждал темноты.
Спустившись по узкой тропинке к едва пробивающемуся из-под земли роднику, Ирбис сел на камни, борясь с овладевающим им после возбуждения полным безразличием, смыл с лица грязь и кровь. Потом, зачерпывая ледяную воду израненными ладонями долго и жадно пил, капли стекали с мгновенно пересыхающих губ на подбородок и дальше по шее. Ноги были неудобно зажаты между острыми обломками, но ирбис уже не чувствовал боли лакая ледяную воду с окровавленных ладоней.
Потом он шел по опавшей листве, спотыкаясь о корни деревьев, сильно ударяясь и почти не чувствуя боли. Единственная мысль разрушала уже воспаленный мозг Ирбиса: если Города действительно нет, то есть Дорога к нему, и он Ирбис умрет на ней, а не в Казармах или в проклятой пещере. Звездное небо было на редкость ярким, полная луна испуганно смотрела на полубезумного человека в лесу, идущего между деревьев, отталкиваясь ладонями от корявой грязной коры. Ирбис не знал, куда он идет. Дорога не была известна ему. Он чувствовал как животное единственный правильный путь. Но чутье ослабло. Чужой в Казармах, он был таким же чужим в лесу. Лес гнал его от себя, заставлял падать, снова подниматься, лес изматывал, надеясь, что чужак, наконец, устанет и упадет на землю, еще живой, но обессилевший, не способный на дальнейший путь, но странный чужак все же шел, не понимая, что Система едина, чужие в одной ее части не будут приняты нигде. Он не умел видеть очевидного так же, как не умел связно говорить.
Упав на землю, Ирбис беззвучно рассмеялся, не чувствуя, что по его бледным щекам катятся слезы. Сознание не покидало его. Лица оставшихся в пещере мелькали перед ним. У них не было глаз. Похожие друг на друга они сводили Ирбиса с ума. Его вывел из полубессознательного состояния тихий неожиданный звук. Ирбис поднял голову и прислушался. Инстинктивно он определил, что это плач. Ночь в лесу была тихой, и в этой мертвой тишине кто- то плакал, не ожидая сочувствия, никому не жалуясь, просто от бессилия и отчаянья. Ирбис никогда не видел, как плачут, плохо представлял, что такое слезы и тем, более не умея утешать, но, встав, он пошел на этот плач, не разбирая дороги, повинуясь ослабевшему, но все еще верному чутью.
Короткая борьба, собственное тяжелое дыхание, ее тихое «не надо», и Ирбис выпустил женское тело из рук и отшатнулся. Лунный свет падал на ее бледное заплаканное лицо и придавал всему ее облику что-то нереальное. Но в то же время она не пыталась убежать. Разорванное платье в свете лунной ночи тоже казалось нереальным. Впрочем, вся она, сидящая напротив Ирбиса, не была похожа ни на один образ, когда-либо посетивший его. Иное, которым Ирбис был одержим после первой таблетки Шакала, явилось в непонятном виде, действительно Ином.
Ирбис молча смотрел на нее, не испытывая ни каких знакомых чувств, все уходило в область смутных ощущений, которыми Ирбис не мог управлять, они пугали и мучили его.
«Не надо…»- повторила она. Ее голос не был растерянным или испуганным. «Ты из Города?»- вырвалось из Ирбиса, когда, наконец, он овладел собой. Она засмеялась. Этот невеселый смех казался Ирбису обидным, смеялись над его мечтой, превратившейся в одержимость, над ним самим, оказавшемся в мертвом лесу по своей воле. «Ты чего?»- грубо выкрикнул Ирбис, хватая ее за обнаженные плечи.
«Города нет. Есть лес, есть казармы, площади, дворцы, храмы, а Города нет… и не было»
«Почему ты плакала?»- без всякой связи с предыдущей репликой, проговорил Ирбис. Слова, как никогда давались ему с трудом, он чувствовал, что говорит не то, нужны совсем другие слова, а какие, он не знал, и от этого злился. Лунный свет вливал в его расширенные зрачки отблеск безумия. «Ты откуда?.. Зачем?.. Что ты делаешь в лесу?»- он тряс ее за плечи, она молча смотрела в его глаза, наверное, ее лицо было все-таки красивым, но того, что оно выражало Ирбис не понимал. «Довольно, я живу в лесу, нас много... пойдем со мной. Я плакала, потому что видела тебя у ручья. Пойдем со мной. Мы хотели быть свободными и обрели эту свободу. У нас есть книги- обрывки разных цивилизаций, есть глиняные дома и желание жить».
Ирбис слушал ее, но то, что говорила она, он не понимал, и когда ее рука коснулась его колючей щеки, он вздрогнул, как от пощечины. «Зачем мне это все знать?»- чуть слышно произнес он, не зная, как дрожит его голос. «Зачем, зачем»,- повторял Ирбис, выскальзывая из теплых рук. «Прощай»,- добавил он, растворяясь в лесной ночи, не понимая, что его «прощай» звучит как «прости». Уходя, он хотел вернуться. Убедиться, что Город есть пустое жалкое подобие и вернуться.
Теперь Город предстал перед ним чудовищем, не оставляющим шанса выжить чужакам. Но каким бы он не был, Ирбис хотел пройти по его улицам, дотронуться окровавленными руками до его стен, и, оттолкнувшись от них пойти обратно.
Когда взошло солнце, лес стал редеть, обессиленный Ирбис упал на камни и пополз, подтягиваясь слабеющими руками. Город был рядом, Ирбис чувствовал его приближение. «Стой!»- раздался резкий окрик над его ухом, но он продолжал ползти, не слыша его. «Стой!»- окрик повторился. Ирбис нашел силы засмеяться и встать. «Стреляйте, сумасшедший»,- равнодушно констатировал голос. Он еще успел различить высоких людей в пятнистой форме, напоминающих обликом и повадками казарменных стражников, и тогда громко захохотал и показал им язык. «Я говорю, сумасшедший, стреляйте»,- невозмутимо продолжал главный голос. Выстрелы следовали один за другим, городские стражники с наслаждением всаживали в мускулистого черноволосого человека свои пули, даже когда тот упал, выстрелы продолжались. Ирбис хрипел и плевался кровью, «сумасшедший»- повторил голос, когда дикий незнакомец, наконец, затих. «Мало своих психов что ли?»- пробурчал другой.
Ирбис еще дышал, когда двое стражников склонились над ним. Вся жизнь умещалась в несколько фрагментов: тело Шакала придавившее его к асфальту, его же нож, причинивший непрочувствованную боль, умирающий от собственного ножа Шакал на холодном полу пещеры, ледяная вода, стекающая с пересыхающих губ за шиворот и рука молодой сектантки на небритой щеке. От боли к новой боли. От рабства к новому рабству. Бегство от себя по бесконечной Дороге безвременья, где неуместно ни сомнение, ни покаяние.
… Контрольный выстрел в висок лишил Ирбиса тепла женской ладони.
Оплеванный чужой кровью стражник с омерзением отвернулся.