КОМАРОВА
Приехал мой армейский товарищ Фукс вместе с женой-ла-банкой. Брамс, Фукс и я служили в одной роте. Брамс хвастал, что тоже знает литовский, но, кроме первой фразы "лабас дэнас", он уже больше ничего родить не мог. Жена Фукса Лючия забрасывала Брамса разными забористыми выражениями, но Брамс гордо и с достоинством — по меньшей мере, так ему казалось, — молчал. Фукс начал подсмеиваться над Брамсом.
— Ты, Фукс, — маленький ребёнок, — говорил ему Брамс, — мы тебя воспитали, мы тебе и жену нашли, а на детей, таких, как ты, я не обижаюсь. Верно, Лоянский?
— Верно, брат Брамс, правду говоришь.
Фукс снисходительно улыбался.
— Саша, — обратилась к Фуксу его жена Лючия, — ну, мы едем искать Комарову или нет?
— Откуда я знаю? — истерично взвыл Фукc, при этом глазки его широко раскрылись и быстро захлопали. Этот фуксовский танец глазами Брамс называл "брэйкданс".
— Лоянский, ну мы едем искать Комарову? — чуть не плача, спросила Лючия.
— Едем, — успокоил её Лоянский.
Развалюха "Субару" со скрипом остановилась возле ворот общаги. Фукс и Лоянский вылезли из машины, нацепив черные очки. Лючия встала между ними, по ходу пьесы она одёрнула свою кожаную мини-юбку, бросив исподлобья хитрый взгляд на парней, и прошипела: "Выглядят точно как два сутенёра".
— Здравствуй, милый, — Лючия одарила своей ослепительной улыбкой охранника-эфиопа.
Фукс ревниво засопел, как только эфиоп обнажил ряд белых зубов.
— Ненавижу рекламу зубного порошка, — заворчал Фукс.
— Не знаешь ли ты, где живёт моя сестренка Комарова? — спросила его Лючия.
— Комарова… — подумал минуту эфиоп, вдруг его осенило, как Архимеда в Сиракузах, — конечно, знаю, она часто сидит у меня в будке.
Фукс ехидно заржал. Каким-то шестым чувством Лоянский определил нужную дверь и постучал. Дверь им открыла незнакомая девица.
— Комарова тута? — спросил Лоянский.
Девица скрылась в проходе, но через минуту вернулась.
— Комарова не хочет вставать, хотите, будите её сами.
Фукс и Лючия подтолкнули Лоянского внутрь.
— Как ты с ней познакомился?— спросил его Фукс в машине.
— А почему это тебя так интересует? Лючия, твой муж не прочь сбегать налево, — подначивал Лоянский.
Тяжелым взглядом Лючия придавила Фукса к рулю.
— В пятницу вечером я и Толик пошли на дискотеку, — начал рассказывать Лоянский.
— Это какой Толик? Тот самый жмот, который одну бутылочку пива в складчину на троих покупает?
— Ну что поделаешь, Фукс, такая наша загадочная еврейская душа.
— Фукс, вопросы в разговор не вставляй, дай Лоянскому рассказать, — приказала Лючия.
— Я и Толик быстро сориентировались в этой мухобойне. Мы увидели брюнетку с прической Медузы-Горгоны и неоновым блеском глаз. "Я знаю этот блеск, — кричал мне в ухо Толик, — так глаза светятся только у новых русских". Целый час мы танцуем вокруг неё, кружим как ночные мотыльки, а она ноль внимания.
— Под кайфом, что ли, она была?— спросил Фукс.
— Фукс, не вставляй! — заткнула его Лючия. — Я тоже любила помучить мальчиков на дискотеках.
— Мне надоела эта охота за новой русской, я махнул на все и пошел к бару. А там стоит девушка, в одной руке стакан, в другой сигарета; одета, словно кукла, и притоптывает в такт музыке, как ангел с подрезанными крыльями. В это время ди-джей меняет пластинку на медленный танец. "Потанцуем?" — говорю я ей. Она долго пристально меня разглядывает, чуть щуря глаза, а потом и говорит: "Извини, я плохо вижу, очки дома забыла". "Ничего, для меня нет барьеров. Моя таинственная незнакомка, это медленный танец, и я поведу вас сам", — говорю, сжимая в это время своими музыкальными пальцами её запястье.
— Это у тебя-то музыкальные пальцы? — удивляется Фукс.
— Фукс, не вставляй, — рычит на него Лючия, — твой мизинец даже в ноздрю не влезет, так что сиди и помалкивай.
Лоянский продолжил:
— Она мне сказала: "Только допью и докурю — и идем". В это время медляк закончился, и мы пошли с ней танцевать транс. Мы танцуем, она размахивает руками и головой, я тоже вхожу в экстаз и вдруг плечом задеваю её подбородок, и челюсть таинственной незнакомки клацает на всю дискотеку.
— Челюсть хоть цела? — смеётся Фукс.
— Не знаю, приедем — посмотрим, — обещает Лоянский.
— Комарова, вставай, — закричал Лоянский, — к тебе гости пришли.
— Какие гости? — раздался из соседней комнаты глухой сонный голос. — Я спать хочу.
— Она красивая? — спросил Лоянского Фукс, сжимая в руках коробку конфет.
— Сейчас увидишь, — обнадёжил его Лоянский. Лючия ревниво посмотрела на Фукса. В комнате воцарилась тишина.
— Что-то никто не идёт, — промычал Фукс, открывая коробку.
— Комарова! — яростно закричал Лоянский.
— Ну… — послышался в соседней комнате недовольный женский голос.
— Или ты сейчас же выйдешь к нам или мы все зайдём к тебе, — пригрозил злой и в то же время растерянный Лоянский.
— Иду, иду... Спать людям не дают... — из комнаты выползло что-то ужасное, взлохмаченное, завернутое в плед. Наощупь, один глаз под слипшимися космами так и не раскрылся, оно двигалось на гостей, пока не напоролось на угол стола. Шоколадные конфеты Фукса вывалились из его мёртвой руки на стол коричневым дождём: кап-кап-кап. Лоянский видел вытянутое от удивления лицо Лючии и злорадную улыбку соседки Комаровой.
Лоянский стоял у окна, скрестив руки, и смотрел вдаль.
"Неужели я перепил в тот вечер? — задавал он себе единственный вопрос, украдкой поглядывая на сгорбленную Комарову, вылавливающую длинными пальцами шоколадные конфеты со стола. — Надо ей хоть какой-то комплимент сделать", — подумал Лоянский. Неделю он мучился, не спал, стараясь представить себе эту встречу.
Она ему казалась такой загадочной и неземной, он ни с кем не хотел о ней говорить, боясь, что чувство обретённого счастья испарится и улетит.
Но такой встречи он, конечно, представить себе не мог. "Все переживания, надежды, ради чего? — смеялся он над собой. — Ради этой нечёсаной бабы, с жадностью хватающей рассыпанные по столу конфеты?".
— Комарова, у тебя красивые пальцы, — сделал над собой усилие Лоянский.
Комарова, довольная, осклабилась и перекусила пойманную конфету пополам.
— У меня есть друг, и я ему верна, — сказала Комарова. — Это так, для справочки, если вдруг я забыла тебе это сказать.
— И где же твой друг?— спросил её Лоянский.
— На Урале, — ответила Комарова.
— Слушай, Комарова, так мы даже не переспим?
— Нет, — ответила Комарова, неторопливо макая конфету в чашку с чаем.
— Последний вопрос. Комарова, скажи мне, в тот вечер нашего знакомства я был сильно пьяный?
Комарова чуть подумала, подняв глаза кверху и грызя конфету.
— Нет, был вежлив, и всё как надо.
— Ну, тогда будь, Комарова. Я поехал.
— Пока, — махнула ему Комарова перепачканными в шоколаде пальцами.
Прошёл год.
Я гулял по городу, шум проезжающих автобусов заглушал мои мысли.
— Лоянский? — кто-то позвал меня, и я обернулся.
— Блондинка, чего тебе надо?
— Ты меня не помнишь?
Я смутно узнаю знакомые черты, тень проезжающего автобуса пятном легла на мое сознание, но вот автобус уехал, сноп яркого солнца бьёт в глаза.
— Комарова, ты, что ли?
— Я, — улыбается Комарова, — у меня плохая память на лица, но тебя, Лоянский, я сразу узнала.
Светофор сменил красный свет на зелёный, и сквозь нас полился поток людей.
— Комарова, ну что, переспим?
Люди безжалостно толкают нас, сбивают, пытаются унести с собой в потоке.
— Может быть, может быть, — загадочно улыбается Комарова.
Любви у меня к ней уже не осталось, только одно желание.
— Комарова, как твой друг поживает на Урале?
Визг тормозящей машины больно режет уши, Комарова хмурится.
— Я этому подонку показала, что такое этика и эстетика. Тоже мне Ромео, к бабе хотел примазаться, у которой ребёнок и муж-бизнесмен.
Лицо Комаровой стало похоже на кокер-спаниеля: чёлка, спадающая на горящие злобой глаза, и длинный нос, тянущийся кверху.
— Ты его любила, Комарова?
— Нет, мне было всё равно, я быстренько побежала к мужу этой бабы и всё популярно ему объяснила.
Автобус заслонил нас от солнца.
— Зачем ты их заложила, Комарова?
— Чтоб этот мерзавец знал, что такое этика и эстетика.
"Ну и мразь", — подумал я.
— Комарова, о моём предложении забудь, нам с тобой не по пути.
Зажёгся зелёный свет, и автобус уехал.
— Так что, до встречи через пару лет? — кричала мне вдогонку Комарова.
— И не надейся, Комарова, по этике и по эстетике даже не надейся, — моё признание утонуло в людском шуме улицы.
Конец.