Глава 8
РЕСПУБЛИКА
С утра 21-го июня 1791-го года громкий набат возвестил горожан о бегстве королевской семьи из революционного Парижа за границу. Попытка оказалась неудачной, беглецов вскоре вернули. Король был опознан на одном из постоялых дворов неким господином Друэ, который увидел, что профиль сиятельного монарха Людовика XVI, изображенный на золотой монете, один в один совпадает с профилем человека, который с семьей остановился у него на ночлег.
Париж шумел, как растревоженный улей. Популярность Людовика, который после всех революционных преобразований в стране всё же ещё пользовался неким авторитетом, теперь резко упала. Королеву Марию Антуанетту, которую за глаза называли не иначе, как австриячка и мадам Дефицит, народ уже просто ненавидел. Бытовало мнение, что именно она подталкивает безвольного короля к контрреволюционным действиям. И всё чаще теперь раздавались возгласы: "Долой короля и австриячку! Да здравствует республика!"
***
- Не долго осталось Франции быть конституционной монархией, чует моё сердце, - голос человека, который на следующий день сидел за обедом в квартире супругов Демулен, звучал уверенно и жёстко. Человек этот был лет тридцати двух, высокий, довольно плотный, в белом парике и сером камзоле. У него были небольшие глаза, массивный подбородок, нижнюю губу пересекал шрам.
- Жар-ра! - воскликнул он через мгновение и, стащив с головы парик, положил его на угол стола. Взъерошил рукой непослушные волосы.
- Надеюсь, очаровательная Люсиль простит мне такую вольность в моем внешнем виде, - усмехнулся он, посмотрев на хозяйку квартиры.
Люсиль улыбнулась, слегка смутившись.
- Конечно, Жорж, - ответила она, - здесь же не Версаль с его придворным этикетом.
- А и к чёрту Версаль! - вдруг воскликнул Жорж, - правильно, что два года назад перевезли всю эту королевскую семейку из Версаля в Париж. Так ведь они и из под охраны умудрились сбежать.
- Говорят, побег был хорошо подготовлен, - заметил Демулен, сделав глоток вина, - Но главное, что их поймали и вернули в обратно.
- Это верно. Посмотрим, как теперь Луи и Антуанетта будут оправдываться, - хохотнул человек, которого Люсиль называла Жоржем. Встав из-за стола, он подошёл к окну, приоткрыл его шире и выглянул на улицу.
- Париж бурлит!
- Ещё бы, - ответил Камилл, - такое знаменательное событие. Не каждый день король совершает побег. Знаешь, Жорж, хочу написать об этом статью или памфлет. Сегодня вечером как раз поработаю.
- Давай, Камилл, - улыбнулся Жорж, - слово - это тоже прекрасное оружие. Тем более, такое острое, как твоё.
Демулен кивнул ему.
- Да, Жорж. Я никогда не был хорошим оратором, не люблю публичные выступления. Но журналистика - это моё.
- Дай-то Бог! - Жорж хлопнул его по спине и засмеялся.
Смех его был громким и резким. Но за всей этой внешней грубостью и развязностью, тем не менее, в этом человеке ощущалось какое-то обаяние и искренность. Звали его Жорж Жак Дантон, он был одним из депутатов Учредительного собрания, а в последний год стал частым гостем в доме Камилла и Люсиль.
- А Бриссо что-то совсем затих, - проговорил Дантон, усаживаясь в кресло и плеснув себе вина в большой бокал. - Выжидает. Я всегда знал, что в душе он монархист, хотя и кричал громче всех революционные лозунги.
- Бриссо... - Камилл скривился и раздражённо бросил на стол смятую салфетку.
- Камилл очень обижен на него, - проговорила Люсиль.
Дантон удивлённо поднял брови.
- Да, - резко сказал Камилл, - Бриссо позволяет себе то, после чего не могу назвать его своим другом. Во-первых, всё время зовёт меня мальчишкой. А мне уже тридцать один год. Да и он старше меня всего на каких-то шесть лет. Но дело не в этом. Ты ведь читал последний выпуск его "Французского патриота"?
- Так, проглядел бегло, - хмыкнул Дантон, - ты же знаешь, Камилл, я не читаю подробно прессу жирондистов. Одно словоблудие. Есть газеты и поинтереснее, - он засмеялся.
- И всё-таки, чем же он тебя так обидел?
- Этот человек называет себя патриотом лишь для того, чтобы клеветать на патриотизм. Нет никого более непоследовательного в своих политических убеждениях, чем Демулен. Он словно ветряная мельница... - процитировал Камилл слова Бриссо. - А? Каково?! Вот его истинное мнение обо мне.
- Ну, постой, не горячись, - Дантон успокаивающим жестом дотронулся до его плеча, - он же был на вашей с Люсиль свадьбе, раньше вы общались довольно близко.
- Общались, - бросил Демулен, - но теперь это ничего не значит. Я не из тех, кто будет глотать подобные "комплименты". Хватает мне вечного высокомерного тона Робеспьера с его "enfant gate"* в мой адрес. А теперь ещё пинки от Бриссо. Ну уж нет, терпеть это я не буду.
- И что же, Камилл, - Дантон откинулся на спинку кресла и посмотрел на него, - что ты собираешься делать?
- Выдам ему достойный ответ, - Камилл откинул упавшую на глаза прядь темных волос, - в моей газете, естественно.
- О-о, тогда я не завидую Бриссо, - громогласно рассмеялся Дантон.
***
Популярность короля падала всё больше и больше. Теперь уже республика не казалась чем-то мифическим. А король перестал выглядеть священным символом вечной и непреходящей власти. В воздухе Парижа, да и всей страны опять назревали серьезные перемены. Громогласный Дантон развил бурную деятельность, в результате которой была создана петиция с требованием о низложении короля и установлении республики. Однако, всё это потерпело неудачу. Народ, собравшийся 17-го июля 1791-го года на Марсовом поле для того, чтобы подписать петицию, разогнали национальной гвардией. Было много убитых и раненых. Ожидая репрессий со стороны правительства, Дантон на два месяца уехал в Англию. Вернулся он только к выборам в новое Законодательное собрание, в которое, впрочем, не прошёл. Но идея низложения монархии в стране по прежнему была его путеводной звездой.
Именно об этом он опять вёл беседы, сидя в гостиной у Демуленов в один из пасмурных ноябрьских вечеров. На этот раз он был не один, а вместе с супругой - немного полноватая, но очень обаятельная Габриэль Дантон, живо поддерживала беседу мужчин. Люсиль, равнодушная к политике, отошла в сторону и тихонько присела в кресло у камина. У неё неожиданно закружилась голова, в глазах потемнело, и она потёрла виски пальцами. Это было уже не первое её недомогание за последние дни, и причину его Люсиль уже прекрасно знала.
Когда супруги Дантон ушли, Камилл подошёл к жене, которая, проводив гостей, опять сидела в кресле у камина. Ему бросилась в глаза её бледность. Присев рядом, он взял руку Люсиль в свою.
- Милая моя, всё в порядке? - спросил Демулен. - Ты выглядишь уставшей.
Люсиль улыбнулась, и Камилл поцеловал появившуюся милую ямочку у неё на щеке. Она обняла его за шею.
- Да, всё в порядке, родной, - прошептала Люсиль, - я хотела сказать тебе это ещё вчера. У нас будет ребёнок.
***
6-го июля 1792-го года у Люсиль и Камилла родился мальчик. Камилл, неравнодушный к истории Древнего Рима, дал сыну имя Гораций.
- Он вырастет истинным патриотом! - восклицал он.
Люсиль только смеялась.
- А как ты назовешь дочку? - спросила она, лукаво улыбаясь. - Надеюсь, когда-нибудь у нас будет и девочка.
- Дочку? - Демулен задумался, - ну, например, Олимпия... или Республика.
- Ты неисправим, - засмеялась Люсиль.
* enfant gate (фр.) - испорченный ребенок
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/02/18/1449