Дядя Владя Селютин не любил Израиль всеми фибрами души. Не евреев – против них он ничего в принципе не имел, - а именно Израиль. Ему не нравилось здесь абсолютно всё. Язык, в котором он не понимал ни слова, за исключением, конечно, ругательств, почти полностью заимствованных из великого и могучего. Аборигены, с которыми у него помимо языковой была полная психологическая несовместимость. Магазины, раздражающие своим навязчивым изобилием и отсутствием понятным любому русскому человеку этикеток на товарах на родном языке. Погода… А уж о местном климате в присутствии дяди Влади вообще разглагольствовать было крайне неосмотрительно.
Он и не поехал бы сюда ни за какие коврижки, а доживал бы свой век в живописном Подмосковье, если бы не жена – тётя Света, которая вслед за своими братьями и сёстрами потащила в Израиль своё семейство во главе с русским мужем. Когда решение об отъезде созрело, дядя Владя промучился несколько дней в раздумьях, а потом махнул рукой, мол, была не была. Ему, отставному подполковнику бывшей Советской Армии к трудностям не привыкать. Лётчики – люди решительные и закалённые, они и не то выдерживали. Переезд на чужбину как-нибудь вытерпим, не оставаться же одному, когда вся семья канет в какую-то заграничную неизвестность, а он останется куковать в пустой квартире один-одинёшенек. Этот аргумент оказался решающим, посему он согласился на переезд без лишних рассуждений.
Однако жить одними лишь печальными воспоминаниями о прежнем сытом офицерском существовании и резким неприятием новой среды обитания дядя Владя, естественно, не мог и не хотел. Не без сопротивления привыкая к новым условиям жизни, он всё же соглашался, что существовать здесь можно. Не важно, что здешняя сметана не в поллитровых банках, а в пластиковых стаканчиках, тем не менее вполне съедобна, и не нужно вставать спозаранку, чтобы успеть купить её в магазине. Да и исследовать её на предмет разбавления молоком хитрющими продавцами тоже не нужно, здесь такие номера не проходят.
Однако авиация – то, в чём он считал себя непререкаемым авторитетом, - показалась ему здесь какой-то легкомысленной и несерьёзной. То ли дело там…
- Дисциплина здесь – тю-тю! – хромает на все четыре ноги, - злорадно сообщал он знакомым. – А форма – ну, просто поглядеть не на что! То ли дело у нас было – кожаная куртка, галифе – пальчики порежешь, сапоги хромовые, голубые околышки… А уважение какое к авиации было! А тут? Какие люди расхлябанные – такая и авиация. Да и всё остальное…
Однако со временем мнение своё он изменил, потому что пристально следил за всем, что передают по телевизору про лётчиков, порой даже не понимая комментариев на иврите, но доходя до сути своим разумом. Специалистом он был всё-таки неплохим, потому и разбирался в тонкостях, на которые кто-то другой просто внимания не обратил бы.
- Молодцы местные летуны, - соглашался он с ивритским диктором, - дело своё знают. У нас, авиаторов, есть лишь один показатель качества – выполнение поставленной задачи. А они её выполняют на пять с плюсом.
Как великий секрет, он сообщал иногда коллегам-пенсионерам, что знаком с израильской авиацией не только по картинкам и телевизионным репортажам. В начале семидесятых, когда он был совсем ещё зелёным лейтенантом и летал на самых лучших по тем временам советских истребителях, ему довелось по долгу службы исполнять интернациональный долг и обучать лётному мастерству сирийских лётчиков. Он даже совершил несколько боевых вылетов на самолётах с сирийскими опознавательными знаками. Нет никаких сомнений, что израильские «фантомы» и в подмётки не годились советским ястребкам. А то, что сбить ни один «фантом» ему так и не удалось, можно полностью отнести на счёт мастерства пилотов-израильтян, но уж никак не на счёт их небесных машин. Человеческий фактор в авиации многое значит!
- Ври да не завирайся, - посмеивались недоверчивые коллеги-пенсионеры, - если ты воевал против Израиля, как тебя сюда пустили? Тебя бы Мосад в два счёта раскусил и по головке не погладил бы!
- А вот и не раскусил, - запальчиво отвечал дядя Владя, - да и надо ему это?! Я ведь ничего ни от кого не скрывал, спросили бы – ответил бы. Разведчики, они не дураки, понимают, что в армии приказы не обсуждают. Сказали лететь, я полетел, а стрелял, потому что в меня стре-ляли.
- Стрелял… по нашим?! – замирали пенсионеры от ужаса. – Как ты мог?!
- Мог, - спокойно отвечал дядя Владя. – Я ж тогда был коммунистом. Кроме той идеологии никакой другой не знал, а в Израиль ехать даже в мыслях не держал. Всех, кто уезжал в то время, считал чуть ли не своими персональными врагами.
- И ты об этом можешь говорить сейчас спокойно?! – охали пенсионеры и даже плевали в его сторону.
Дядя Владя хихикал, как нашаливший первоклассник, но ничего не отвечал и ни перед кем не оправдывался. Для кого-то эта страница его жизни, может, и казалась позорной, только не для него. Да и что он мог поделать, будучи всего лишь маленьким винтиком в огромной и, наверное, самой сильной по тем временам армии? Отказался бы выполнять боевое задание, вылетел бы с треском со службы и наверняка сгинул бы где-нибудь в северных лагерях или спился бы под забором. Разве посмотрела бы на него тогда красавица Света, дочь преуспевающего московского хирурга? То, что она оказалась еврейкой, ничего совершенно не значило, ведь и её отец был правоверным коммунистом и заученно бубнил в общем хоре проклятья «ставленникам американского империализма израильским агрессорам». Слёзы жалости по поводу угнетаемых арабских детей также лил вполне искренне. Конечно, пятую графу в паспорте не скроешь, как ни старайся, но никому и в голову не могло придти провести черту равенства между вальяжным московским врачом и «агентами мирового сионизма» с глуповатых кукрыниксовских карикатур.
Дядя Владя, как и его покойный ныне тесть, никогда не был человеком двуличным. Если во что-то верил, то верил безоговорочно, без оглядки. Держать камень за пазухой – это последнее дело…
С тех пор прошла целая эпоха. Дядя Владя дослужился до подполковника, вышел в отставку и о своих неудавшихся боевых подвигах вспоминал всё реже, потому что с годами ситуация сильно изменилась: сирийцы, как, впрочем, и остальные арабы показали всем, кто им когда-то помогал, что не такие уж они и братья кому бы то ни было, а резко отрицательное отношение к израильтянам постепенно становилось в обществе всё более нейтральным, а со временем и вовсе переросло в какой-то жгучий и болезненный интерес к крохотной средиземноморской стране, в одиночку противостоящей громадному арабскому миру.
А тут ещё и дочь выскочила замуж за еврея, и оба они тотчас засобирались на землю обетованную. Следом за ней Света – куда после этого, скажите, деваться дяде Владе?
Ничего страшного, без куска хлеба не останусь, рассуждал он, силёнок у меня ещё хватит на какую-нибудь подработку, а вот останься я на старости лет без семьи – такой фигуры высшего пилотажа мне не выдержать точно.
Была ещё одна немаловажная причина, не оставлявшая сомнений в целесообразности его отъезда в Израиль, – внук Миша. Его отца, своего зятя, он несколько недолюбливал за то, что тот бы чересчур книжным и имеющим на всё своё категорическое суждение, никак не подтверждённое практикой. По мнению дяди Влади, люди прямолинейные и чётко следующие раз и навсегда выбранной линии изначально обречены на неудачу, а этого он, естественно, не желал ни своей дочери, ни внуку. Поэтому, по мере сил, пытался оградить Мишу от тлетворного влияния отца и воспитать настоящим солдатом. Ведь настоящие солдаты нужны всегда и всюду, даже если это и не связано с непосредственной службой в армии. Государство должно опираться на чьи-то крепкие плечи и быть уверенным в незыблемости своей опоры. Такому хлюпику, как Мишин отец, дядя Владя ни за что не доверил бы даже собственную безопасность, что уж говорить о государстве. Короче, грош ему цена. Такие, как он, устроили в своё время перестройку в России и разумную, в общем-то, идею довели в своих книжных мозгах до абсурда, а так как ни деловой хватки, ни ясного понимания цели у них не было, пошли по старому революционному пути – до основания всё разрушили, а взамен ничего не построили. Впрочем, об этом уже сейчас судить не ему, потому что живёт в настоящее время дядя Владя здесь, а не в России. Как настоящий кадровый офицер, он знал, что о войне можно судить, только сидя в окопе, но уж никак не в сытом обозе.
Когда Мише пришло время служить в армии, дядя Владя облегчённо вздохнул. Наконец, внук станет настоящим мужчиной. Правда, в израильской армии некоторая неувязочка с дисциплиной, ведь, по глубочайшему убеждению дяди Влади, солдат должен быть всегда подтянут, аккуратен, уметь блеснуть перед штатской публикой хорошей выправкой, а здесь что творится? Уму непостижимо. Ну, что это за солдат, который может не бриться, носить длинные волосы и – упаси Б-г! – косичку, а форма на нём сидит так, что смотреть стыдно. Боевое оружие – а с ним здесь не расстаются, носят с собой даже в увольнительную домой, и его надо беречь, как зеницу ока! – так вот, своё боевое оружие они носят, как землекопы лопату! Может, в бою этот солдат и хорош, и стоит пятерых обученных советскими инструкторами сирийских вояк, но, согласитесь, армия всё-таки должна выглядеть… как армия!
- Просись, внучок, в авиацию, - напутствовал он Мишу перед первым походом на призывной пункт, - продолжай, так сказать, славные традиции твоего деда. Авиация – это элита любой армии. И потом, небо – это такая красотища, такая… - Он не смог найти более впечатляющего эпитета и смахнул непрошенную слезинку.
- Как получится, - без особого энтузиазма ответил Миша. – Куда отправят, там и будем служить.
- Вот ещё! – вступала в разговор бабушка Света. – Ты, Мишенька, в нашей семье единственный ребёнок, и тебя по закону не могут отправить в боевые части, если сам не попросишься. Так ты и не просись…
- Не городи, мать, глупости! – обрывал её дядя Владя. – Как это можно отсиживаться за чужой спиной, когда другие парни на переднем крае?! Он у нас что – дефективный? Мужчина должен быть мужчиной, не то что твой драгоценный зятёк!
Но Света отмахивалась от воинственного супруга и вместе с дочерью строила планы совместного похода на призывной пункт, чтобы пресечь все попытки внука служить в боевых частях.
Неожиданно на сторону дяди Влади встал нелюбимый зять:
- Если бы каждый приезжающий в наше сионистское государство строил планы отсидеться в минуту опасности за чужой спиной, как бы оно выстояло и защитило себя от окружающего врага? Иди, сын, и служи там, куда пошлют. И служи достойно, как дед велит. Хоть в той же самой авиации…
Но вопреки надеждам дяди Влади в авиацию Миша не попал, а попал в артиллерию.
- Тоже неплохо, - прокомментировал дядя Владя, - артиллерия – бог войны, и в ней тоже служат настоящие парни.
- Типун тебе на язык! – охала Света. – Какой войны?! Наш Мишенька совсем ещё ребёнок, ему учиться надо, а не воевать. Пускай готовится в университет поступать, а воевать… и без него есть кому.
- Дай Б-г, чтобы воевать не пришлось, - соглашался дядя Владя, - но армия на то и армия, чтобы быть готовой ко всему. Мы же видим, какая обстановка на наших границах. А на войне, между прочим, не все погибают. Я же вернулся живым и здоровым.
Как себя вёл на войне дядя Владя, тёте Свете было неизвестно, ведь вышла она замуж за бравого лётчика уже после того, как тот вернулся из Сирии и вышел в отставку, стал работать на одном из подмосковных военных заводов и красиво ухаживал за нею. Он регулярно дарил невесте цветы, благоразумно не распространяясь в доме будущего тестя о своей помощи «братскому» сирийскому народу. На всякий случай.
Однако поход на призывной пункт до самой Мишиной отправки так и не состоялся, тем более курс молодого бойца – тиронут – он проходил на военной базе хоть и далеко от дома, но не на границе, и всех это успокоило.
Когда Мише впервые после начала службы дали увольнительную, дядя Владя, наконец, открыл внуку свою страшную тайну, о которой до последнего время дома особенно не распространялся. Но на сей раз он излагал свою историю без бравады и приукрашений, как бы даже оправдываясь в безысходности ситуации и невозможности нарушить воинскую присягу.
- Понимаешь, внук, - вздыхал он, - в армии ты человек подневольный. Приказы командира не обсуждаются. Если бы каждый рассуждал и поступал так, как считает нужным, то это была бы не армия, а разбойничья банда.
Миша в ответ только усмехался и бормотал, словно отмахивался от назойливой мухи:
- Ладно, дед, проехали! Больше так не поступай – не помогай врагам.
Дяде Владе его реакция не понравилась, но продолжать разговор он больше не стал.
Мишино увольнение закончилось, и он уехал на базу, а на душе у дяди Влади остался какой-то неприятный осадок. Ничего особенного вроде не произошло, и отношения между домочадцами остались прежними, а всё равно появилось чувство какой-то застарелой и до конца неискуплённой вины неизвестно перед кем, и это лишало дядю Владю покоя.
- Чёрт меня дёрнул за язык рассказывать Мише о том, как я воевал в Сирии, - желчно бормотал он самому себе. – Ну, кому это, спрашивается, интересно? Ему, молодому парню, это стоило знать?! А мне – помнить… Дурак я старый!
Теперь, после отъезда внука, он уже с нетерпением дожидался новостей по радио, напряжённо вслушивался в слова дикторов и всматривался в телевизионные репортажи, отыскивая скрытые нюансы в сложных и всё более обостряющихся отношениях с северным соседом. Он понимал, что рано или поздно развязка необходима, но не хотел, чтобы война началась в ближайшее время, потому что в ней придётся участвовать и Мише.
И ещё одна вещь беспрерывно сверлила его мозг: есть ли и сегодня среди сирийских лётчиков российские инструкторы? Этого он не знал и больше всего на свете боялся одного: если вдруг выяснится, что есть, как он будет смотреть в глаза внуку-солдату? Как ни убеждай себя в том, что ты к этому уже никакого отношения не имеешь в течение последних двадцати лет, непонятная вина всё равно гнездилась где-то в сердце, иногда выстреливая острой невыносимой болью…
С некоторого времени дядя Владя пристрастился по утрам час-другой проводить на автобусной остановке на выезде из города. Но это была не обычная автобусная остановка. Рейсовые автобусы на ней не останавливались, зато останавливались автобусы, развозившие солдат по базам. Она и называлась по-особенному – тремпиадой, - и была отгорожена со стороны дороги толстыми железными столбиками, выкрашенными в жёлтый цвет. Столбики должны предотвращать наезды на ожидающих солдат машин с террористами-смертниками. А такое, к сожалению, уже случалось… С этой тремпиады каждый раз уезжал и Миша, когда возвращался из увольнения.
Находиться среди солдат дяде Владе очень нравилось. Ему казалось, что он тут молодеет: выпирающий животик сам собой втягивался, движения становились более уверенными и по-солдатски скупыми, а ноги начинали немного гудеть, будто вместо сандалий на них были тяжёлые армейские ботинки, в которых он уже совершил длинный пеший переход при полной выкладке… Короче, дядя Владя здесь был в своей среде, по которой, оказывается, сильно скучал, только никому в этом не признавался. Он даже попросил как-то подержать в руках тяжёлый армейский автомат. Наверняка солдаты тайком посмеивались над чудаковатым стариком в смешной соломенной шляпе, почти не говорящем на иврите, но разглядывающим их с восторгом и любовью…
На тремпиаду дядя Владя приходил почти каждое утро с маленьким транзисторным приёмником, по которому слушал русскоязычное радио, и с каждым, кто подходил, вежливо здоровался. С некоторыми из солдат даже подружился. А один и вовсе приглянулся ему. Звали его, как и внука, Мишей, но в отличие от плотного черноволосого внука, он был худым и рыжим. И выглядел он несколько иначе: другие солдаты были в рыжей армейской форме, а этот в светло-сером почти гражданском костюмчике.
- Нет, я не лётчик, хоть и служу в авиации, - охотно разъяснял он дяде Владе, - я только тех-ник и обслуживаю самолёты. Чтобы стать лётчиком, нужно поступить в лётную школу, а это посложнее, чем поступить в университет. Там требования ого-го какие! Лётчики у нас самая элита. И не только в армии, а и в гражданской жизни…
- Это я знаю, - кивал дядя Владя, - сам служил в авиации. Там нужны только самые серьёзные и ответственные парни… Кому ты рассказываешь!
- Я обратил внимание, что вы постоянно приходите сюда, - как раз обмолвился рыжий Миша. - Наверное, скучаете по армии?
- Конечно, скучаю, - признался дядя Владя. – Сейчас-то я уже старый, сердечко побаливает, язва-зараза нутро грызёт, а раньше… Эх, годы-годы молодые! – Потом немного помолчал и прибавил: - Внук у меня тоже в армии. Только не в авиации, как ты, а в артиллерии. Жаль…
- Ничего страшного, - утешил его Миша, - главное, чтобы служил хорошо, а где – не важно.
- Нет, важно! – запротестовал дядя Владя, но вовремя спохватился, чтобы ненароком не выдать историю своей службы. Ему было почему-то стыдно перед этим безусым солдатиком, который даже не летает на боевых самолётах, а только обслуживает их.
- Хотя, если говорить по существу, в чём я провинился перед ним? – рассуждал он вслух, когда оставался один. – Кто мог знать, что жизнь так повернётся? Женился бы, к примеру, не на своей Свете, а на какой-нибудь, прости Г-ди, Зульфие, и жил бы сегодня, может, в той же самой Сирии – чем чёрт не шутит?! Не грыз бы себя, а, может, даже считал героем. Мол, воевал с евреями, то да сё… Три барана за каждый боевой вылет получал бы в награду!..
Ближе к полудню, когда солнце вставало в зенит и пекло по-настоящему, а солдаты почти полностью разъезжались по своим базам, дядя Владя уходил домой.
Странно, но после знакомства с рыжим Мишей, воспоминания о своей давней службе стали посещать его чаще и чаще. Он видел, с каким уважением парень поглядывает на него и, вероятно, даже ждёт рассказов о былых лётных приключениях, но врать дяде Владе не хотелось. Можно было бы, конечно, не ходить на тремпиаду, но дружбой с Мишей он всё-таки дорожил и продолжал упорно ходить каждое утро.
- Ты как Штирлиц, - рассмеялась как-то Света, узнав причину его утренних походов, - в рядах противника повоевал, а теперь к нашим примазываешься…
- Ник кому я не примазываюсь! – обиделся дядя Владя. – Тебе, женщина, не понять, что такое воинская присяга и служба в армии!
Спустя некоторое время он неожиданно нашёл себе подработку – сторожить склад сельскохозяйственного инвентаря одного из кибуцев неподалеку от города. Вечером его забирал на машине неразговорчивый кладовщик и отвозил на работу, а утром, когда склад открывался, увозил домой. Походы на тремпиаду сами собой прекратились, времени уже не оставалось.
Каждый вечер, расположившись под сделанным специально для охранника матерчатым навесом, дядя Владя доставал из своей сумки термос с чаем и бутерброды, а потом незамедлительно включал транзисторный приёмник, по которому до полуночи слушал русскоязычные передачи. Когда они прекращались, ловил классическую музыку и слушал её до утра. В это время было удобнее всего предаваться неспешным размышлениям обо всём на свете, в том числе и о своей любимой авиации.
Одно мешало. Где-то недалеко от кибуца находился аэродром военных вертолётов, и едва начинало темнеть, тяжёлые зелёные стрекозы с прицепленными на боках ракетами с надрывным рёвом поднимались в воздух и, мигая сигнальными огоньками, уходили в сторону Газы. И в самом-то деле, отсюда до Газы было чуть больше двадцати километров, а там, судя по сводкам новостей, было неспокойно. Частенько дядя Владя замечал, что с задания вертолёты возвращаются без одной, а то и без двух ракет, а в утренних новостях потом сообщали, что в Газе уничтожена ещё одна машина с террористами или очередная пусковая установка «касамов».
А через некоторое время и в самом деле началась настоящая война в Газе, которую почему-то назвали в газетах и на радио высокопарно и косноязычно – «Литой свинец». Лился ли там свинец или какой-нибудь другой металл, не ясно, но ракеты падали и на наши города – не только на Газу.
Сидя на своём ночном посту и чутко вслушиваясь в доносившиеся издалека звуки сирен и гулкие хлопки взрывов, дядя Владя не находил себе места. Как там его Миша? Он пока не в Газе, но не было сомнений, что артиллерию рано или поздно туда введут. О другом Мише, который обслуживал самолёты, он тоже беспокоился, но меньше. С военного аэродрома того вряд переведут куда-нибудь в другое место, но ведь и там тоже опасно…
Пару раз дядя Владя даже сумел выбраться на тремпиаду, но там почти никого не заставал – во время войны увольнений солдатам не полагается.
Больше всего теперь дядю Владю угнетала неизвестность. Ясное дело, что в сводках военных действий, передаваемых по радио почти непрерывно, не рассказывают обо всём. Хотелось живого общения с участниками боёв, хотелось каких-то деталей, а этого не было. Дядя Владя даже сравнивал свои нынешние ощущения с теми, которые были тогда, в Сирии. Там тоже неизвестность была почти полной, ведь никто ни о чём русским инструкторам не сообщал, но кое-что удавалось узнать, когда он взлетал на своём истребителе в небо. К тому же, в воздухе он был полным хозяином своей судьбы, мог контролировать ситуацию, хотя бы визуально общаться с коллегами-лётчиками – из своих ли звеньев или из звеньев противника. И хоть разное случалось в воздухе, вспоминалось почему-то лишь неприятное. Например, когда уступающие по всем параметрам советским «мигам» израильские «фантомы» шли в отчаянную лобовую атаку, наверняка готовые даже к смертельному тарану, и «миги» пасовали перед их решительностью. Теперь-то дядя Владя уже догадывался: израильтяне воевали за свою землю, а мы… мы воевали за деньги. Об «интернациональном долге» как-то никто тогда не вспоминал, а если бы кто-то и вспомнил, его просто не высмеяли бы. Много неправды было в той войне – он и тогда уже кое о чём догадывался.
И хоть с начала военных действий в Газе прошло всего несколько дней, дяде Владе казалось, что минула целая вечность. Ночью, когда он охранял свой склад, ему было легче, потому что была работа, за которую он отвечал. Днём же, когда находился дома, ему становилось совсем плохо. Пошаливало сердце, было тяжело дышать – не хватало воздуха, а голова становилась чугунной, что-то непрерывно звенело в ушах. Словно он опять, как когда-то в молодости, резко взмывал вверх на своём «миге», и перепад давления звонкими молоточками стучал в виски под его лётным шлемом…
Дядя Владя выходил на улицу, присаживался на скамейку и глядел вверх, в небо, по которому теперь уже в черте города проносились тарахтящие военные вертолёты. Когда ревела сирена и нужно было прятаться в бомбоубежище, он никуда не уходил, как бы его ни звали, лишь горько посмеивался в ответ на уговоры жены:
- Меня ракеты в воздухе не брали, а тут испугаюсь я какого-то обрезка трубы, который назвали «касамом»!
Он даже ходил смотреть на один из упавших на соседней улице «обрезков трубы», но поли-ция не разрешила подойти поближе, хотя он и увидел обломки, оставшиеся от ракеты. После этого он немного успокоился: ничего страшного в них и в самом деле не было, а страхи, нагнетаемые штатской публикой, сильно преувеличены. Это ему, военному человеку, ясно, как Б-жий день.
И вдруг абсурдная мысль раскалённой иголкой впилась в его мозг: если бы он каким-то чудом снова стал молодым, продолжал по-прежнему служить в авиации, и при этом возникла ситуация, при которой понадобилось бы воевать, чья сторона была бы ему ближе? Как бы он поступил, сидя в кабине сирийского «мига»? Мысль была невероятной и даже глупой, но… как бы он поступил? Выполнял бы денежный «интернациональный долг» или был бы на стороне тех, кто защищает его семью, его внука, воюющего в артиллерии, и его знакомого Мишу, обслуживающего военные самолёты?
Дядя Владя гнал от себя эту мысль, но понимал, что пока не даст себе однозначного ответа, она его не покинет. Какая может быть связь между той войной и этой, убеждал он себя, ведь тогда была Сирия, а сегодня Газа, и тогда я был совсем другим, а… сегодня? Ситуация в мире изменилась, а изменился ли я сам? Всю жизнь я преодолевал трудности, да и сейчас их не меньше, но ведь жизнь-то стала совсем другой. В те годы я исполнял свой гражданский и воинский долг, защищал… чуть не вырвалось слово «Родину». Какую Родину? Сирию?.. Это уже сейчас, даже когда я не в армии, я могу сказать, что защищаю Родину – землю, на которой живу, на которой живут мои дети и внуки. А защищаю её хотя бы уже самим желанием победы над врагом, и мне уже по-настоящему есть, что терять. Не то что тогда…
Эти рассуждения дядю Владю несколько успокаивали, и головная боль становилась меньше, дыхание налаживалось, и любимый, постоянно снящийся «миг» больше не взмывал вверх, а плавно и беззвучно парил над холмами и горами новой Родины.
А однажды ему приснился сон. В этом сне он молодой и энергичный с непослушными рыжими вихрами из-под блестящего шлема, щёгольски сдвинув на кончик курносого носа затемнённые лётные очки, снова управляет боевой машиной. Как всегда, он звеньевой тройки и привычно ощущает чуть позади – по правую и левую стороны - своих старых боевых товарищей, которые его никогда не подведут. За показаниями приборов он почти не следит, потому что чувствует самолёт, как часть своего тела. И «миг» платит ему взаимностью – слушается во всём и, может быть, даже догадывается о радости, которая переполняет его бесшабашного пилота…
Цель полёта – воздушный бой с самолётами противника. Такая задача была поставлена перед вылетом. Дядя Владя обводит взглядом горизонт, но он чист. Нет ни самолётов, ни облаков. Лишь где-то вдали крохотная тёмная точка. Самолёт? Нет, не похоже. Что же это всё-таки?
- Вижу цель, иду на неё! – докладывает он ведомым, но те его почему-то не слышат.
Ничего страшного, решает он про себя, справлюсь и сам. Он снова осматривает горизонт и переводит взгляд вниз. Под ним бесконечные холмы и ленты шоссе, города и посёлки россыпями белых кубиков домов, вдали морской берег, пропадающий в низких желтоватых облаках. А сверху, почти у самой кабины, белое ослепительное солнце.
Нет, вдруг догадывается он, это не самолёт, это запущенный из Газы «касам», летящий по огромной дуге к этим кубикам домов снизу…
- Буду сбивать его! – кричит он в переговорное устройство своим ведомым. – Или… таран…
Слышит ли его кто-нибудь сейчас? Это уже не важно. Цель – самая настоящая, которая не уклоняется, а идёт на него, и ей нельзя дать долететь. Отчаянная решимость пьянит дядю Владю, и нет уже для него никаких сомнений, никаких преград…
И вдруг в тишину, окружающую его, врывается мощный и чуть хрипловатый рёв сирены воздушной тревоги, когда нужно подхватываться и быстро бежать в бомбоубежище. Но дядя Владя его не слышит: он по-прежнему парит в своём небесном «миге», таком волшебном и послушном, и вместе с ним уже никогда не приземлится на землю – ни на ту, ни на эту…