1.РАЗГОВОРЫ С СОБОЙ
Дача.
Ледяные ночи октября... Я – призрак самого себя, я - дух из прошлого на старой профессорской даче. Ни единого фонаря на полкилометра вокруг. Правда, по темному шоссе иногда проносятся машины. Если стоишь в дальнем конце участка у забора, видно, как за холмом медленно набухает сияние, затем – световой взрыв, слепящие фары, и мимо метеором проносится автомобиль, обычно на большой скорости, где-то за сотню. Когда машина приближается с другой стороны, световое шоу выглядит по другому – около озера крутой поворот, его проходят медленно, а потом стремительно ускоряются, рыча двигателем на низкой передаче.
Вход и въезд на участок сбоку, со стороны переулка. За переулком – высоковольтная линия, лес.
Я остро чувствую свое одиночество. Одиночество в качестве человеческого существа, с другими человеческими существами меня мало что связывает. Это не значит, что я совсем не вижу людей или у меня плохое настроение. Я с давних пор мечтал побольше времени проводить наедине с космосом, или хотя бы с безлюдной природой. Людей вокруг всегда было слишком много, это мешает. Тех, кого я вижу теперь, я по большей части вижy случайно, а главное, перед ними у меня нет никаких обязательств.
Но в космическом смысле я не одинок, Как я могу в этом сомневаться после всего, что со мной случилось?
Когда-то в моде было рассуждать о втором начале термодинамики и тепловой смерти вселенной. Но второе начало применимо только к замкнутым системам. Обычно делается подмена – замкнутость понимают в смысле замкнутости в пространстве, хотя на самом деле любая незамкнутость – например, по уровням структуры, делает второе начало неприменимым. А сколько этих иерархических уровней – что вверх, что вниз, и как они друг с другом связаны, никому толком не известно. Говорят, что для того, чтобы добраться до глубоких уровней, нужны огромные энергии. Но, во-первых, это ежели мы пытаемся взломать их силой – ведь взлом всегда требует больше энергии, чем открывание двери ключом. Во-вторых, труднодоступность этих уровней не мешает им деликатно влиять на другие, более доступные. А в третьих, в космосе необходимые энергии есть. Взять другую модную тему – черные дыры, сингулярности. Сингулярность – абсолютное стредство взломать любые, сколь угодной глубокие структурные уровни, выплеснуть наружу столько негэнтропии – отрицания энтропии – сколько потребуется. С лихвой может хватить на создание новой вселенной...
Из этих рассуждений видно, что мое состояние гораздо ближе к бесшабашному восторгу и мистическому экстазу, чем к тоске и унынию. Хотя, со строго материалистической точки зрения, радоваться мне нечему – мой, как говорят теперь, спонсор недавно погиб, живу я на птичьих правах, будущее мое неопределенно.
Одно из самых забавных последствий путешествий во времени – нарушение естественной возрастной иерархии. Не так давно, в возрасте девяноста с чем-то лет, умер Гоша – он помогал мне восемнадцатилетним мальчишкой запустить Машину. Мне тогда было около пятидесяти – и Гоша меня интересовал очень мало. Так сказать, что мне – гениальному ученому-физику, изобретателю Машины, какой-то Гоша?! Тогда я еще не знал, что другой мой знакомый, пожилой лаборант Георгий Валентинович (он был лет на десять меня старше), это тоже Гоша, только прошедший уже большую часть своей жизненной траектории. К Георгию Валентиновичу я относился с некоторым уважением, но его внутренним миром интересовался очень мало.
Следуюший скачок – Г.В. уже около 90, а я перелетел лет на пятнадцать в будущее, в дикое постперестроечное время. (Раньше и само-то название "Перестройка" мне не было известно.) Но мне по-прежнему немногим более пятидесяти. Я наконец-то начинаю им (Гошей) интересоваться, но он стар и слаб, ему не до меня...
М.К., мой бывший гэбистский куратор. Мой спонсор, до недавнего времени. До моего скачка через время он, чуть меня моложе, либеральный, но подловатый офицер КГБ. После скачка – вальяжный, щедрый, опьяненный собственными успехами, мошенник-экстрасенс. Увертливый, как угорь, благодетель. Где-то даже не лишенный художественного вкуса и человеческого такта. Поселивший меня на самой старой из трех своих дач – вполне профессорской по привычной мне атмосфере шестидесятых и глубокой своей запущенности...
Наконец, родители Гоши – до скачка это слабо интересующая меня моложавая инженерная пара. После – добрые старики, возможно, после недавней гибели М.К. – мой единственный якорь спасения.
Все это потрясающе интесресно – и абсолютно неважно. Во всяком случае, так я думал до самого последнего времени. Теперь я в этом сомневаюсь. Контекстные переменные тоже могут иметь существенное значение.
2. ЖИВОТНЫЕ И ЛЮДИ
Лохматый.
Он ночует под верандой одной из дач, через два участка от меня. Мне бы хотелось, чтобы он перешел на мой участок. Он часто приходит ко мне в гости, но ночевать упорно возвращается к себе. Большая голова, серая густая шерсть, острые уши. Излишне философичен и добродушен для той доли "кавказца", которая ему досталась от родителей. Любит лежать у ворот гаража (собственно говоря, сарая, который М.К. успел переоборудовать в гараж), чтобы видеть одновременно вход в дом и ворота... Я выхожу на крыльцо, потягиваюсь. Лохматый уже здесь – он смотрит на меня, а я на него.
В его присутствии мне гораздо спокойнее – к дому никто не подойдет незаметно. Лучше бы он оставался на участке на ночь. Правда, в его пристутствии мне бы, наверное, не удалось познакомиться с некоторыми другими моими "четвероногими друзьями". Но надо ли было знакомиться с ними?
Еж Ежович. (А может быть, Еж Еёж.)
По идее, ежам уже пора впадать в спячку, но этот иногда появляется на участке. В сумерках, менее холодными вечерами, когда Лохматый уже ушел, шуршит опавшими листьями, пыхтит, постукивает иглами.
Запах Лохматого (должен же еж чувствовать собачий запах) его, похоже, беспокоит мало, меня он не боится, выискивает что-то свое. Лохматый, который приходит утром, ежиный запах, очевидно, чувствует, и подолгу обнюхивает те места, где вечером шебуршился Еёж, но, необычайно флегматичный для пса, не пытается идти по следу или разыскивать нору или гнездо – или как там называется те места, которые ежи готовят себе для спячки на зиму...
К слову, Еж Еёж это имя персонажа одной старой пьесы. Авторы – Анри Волохонский и Алексей Хвостенко. Пьеса, под названием "Первый гриб", на мой взгляд, совершенно детская, без всякого "эзопова языка" и двойного смысла, почему-то оказалась в семидесятые годы "самиздате". Помню, я видел ее перепечатку. Возможно, из-за того, что самих авторов кто-то занес в какие-то списки. М.К. говорил, что оба теперь на Западе.
Если мне удалось однажды построить машину времени, может, теперь удастся построить "машину пространства"? В мире не слишком много новых идей, кажется, на эту тему тоже была написана какая-то фантастика. Но часто самое главное не в идеях, или, скажем так, не в идеях самих по себе, а в одной дополнительной – вдруг это возможно на самом деле?!
Птички.
Прочитал в журнале "В мире науки" – русской версии "Scientific American", которой меня до своей гибели снабжал М.К., довольно убедительную статью о том, что птицы – это потомки динозавров. Очень мило. Курица, смутно припомниающая о днях величия своих предков-тиранозавров... В результате прочтения мне стало гораздо интереснее наблюдать за птицами, которые прилетают на участок. Вороны чувствуют, что я о чем-то догадываюсь, и меряют меня подозрительными взглядами
Прилетают крикливые пестро раскрашенные сойки – невольно задаешься вопросом, может, сообщества динозавров были так же крикливы и пестро раскрашены. А сколько, наверно, было всякой мелочи – наподобие наших синиц, воробьев... Длиннохвостые сороки предупреждают меня стрекотом, если на соседних участках происходит что-нибудь необычное.
Видимо, пора поговорить о людях.
Зимогор.
Может быть, стоило бы сказать сейчас о людской мерзости и злобе – мне есть, что вспомнить на эту тему. В общем, это не очень интересно – война, лагерь. Лица, загорелые от долгого труда на открытом воздухе, казались мне тогда (и долгое время после) как бы покрытыми тонким слоем дерьма. Нет, об этом пока говорить не хочется. Лучше несколько слов о Зимогоре.
Прозвище это не я сам придумал – узнал летом, когда на соседних дачах еще кто-то жил. Этимология кажется понятной – зима + гора, круглогодичный обитатель дачи, которая стоит на "горе", попросту – самой высокой части дачного квартала. Но познакомился я с самим Зимогором только осенью.
Интеллигентного человека сразу видно – обходя с разных сторон глубокую лужу посреди переулка, мы как бы вежливо раскланялись, взмахнув невидимыми шляпами. Незримому мушкетерскому приветствию нисколько не мешало то, что голова Зимогора была замотана толстым бабьим платком. Не мешала ни его засаленная кофта без пуговиц, ни ватные штаны с вылезшей на колене ватой, ни валенки с галошами – так же как и моя дачная одежда, из-за которой я не менее Зимогора походил на огородное пугало.
- Я смотрю, вы уж с весны тут живете, - улыбнулся щербатым ртом Зимогор. – На зиму решили остаться?
- Да похоже на то...
А какие еще есть у меня варианты, если М.К. погиб? Но об этом я пока говорить ни с кем не собираюсь.
- Заходите как-нибудь... чайку попить...
- Спасибо, обязательно загляну.
На даче у М.К. я действительно с весны. До этого я в основном жил в городе. Также из милости М.К., на различных его квартирах. Т.е. "его" – в современном, частнособственническом смыле, он даже умудрился, потакая какой-то своей таинственной причуде, приобрести мою прежнюю квартиру на Петроградской. На похоронах мне сказали, что в ней-то он и погиб.
(К слову, сейчас, когда я впервые записал эту информацию на бумаге, она наводит меня на некоторые мысли. – Не забыть!)
Итак, о Зимогоре.
Вскоре после нашего знакомства я действительно зашел к нему на чаек.
Что мне было до этого о нем известно – от М.К., от соседей?
То, что Зимогор – широко известный в советское время переводчик с французского. Сейчас он, конечно, по-прежнему кое-кому известен, как переводчик, но широко известным его никак не назовешь, ибо где теперь вся та читающая публика? Читающая – или хотя бы обменивающаяся книгами? Корова времени слизнула шершавым языком. Что еще? Что живет он бедно, возможно, на одну только обесценившуюся пенсию. Можно было предполжить, что человек он интересный, если только не выжил из ума, наподобие Плюшкина. Вот, пожалуй, и все.
Настоящего чая у него не было, только травяной. На веранде лежали разложенные для просушки на газете красноватые листья иван-чая.
Сам он был одет на этот раз в ватник поверх той же кофты, те же штаны, валенки, голова замотана тем же толстым платком. На руках – митенки (перчатки со срезанными кончиками пальцев).
- Я тут записывал кое-что, холодно, - пояснил он. – Можете не раздеваться.
Он провел меня в комнату. От небольшой железной печки (типа "буржуйки") в углу шло тепло, но это эфемерное тепло скорее подчеркивало холод и сырость, очевидно, давно господствовавшие в этой комнате с пузырящимися обоями. Коленчатая труба, обмотанная обрывками асбеста, через форточку была выведена на улицу. А каково здесь зимой?
Зимогор снял с печки закопченый чайник, закрыл чугунным диском открывшуюся конфорку.
- Место для гостей, - он указал мне на стул, стоявший спиной к печке.
Около печки лежала груда хвороста и стоял прислоненный к стенке топорик.
- Если хотите, я подброшу. Дров у меня нет, приходится самому собирать хворост. Большую печку этим натопить трудно.
- У меня хватит до весны, могу поделиться.
- Спасибо.
В нормальном интеллигентском разговоре обычно присутствует что-то игровое, он может напоминать игру в шахматы, игру в бисер, как у Гессе, что-нибудь почтенно-карточное, например, бридж – главное, возникают, иногда в виде возможности, иногда реализуясь до конца, многоходовые комбинации, но в нашем разговоре с Зимогором начисто отсутствовала всякая многоходовость. Так, немного, чуть -- усталое тепло, желание быть приятным, без надежды и перспективы, а в основном – глинистая тяжесть.
- Вы в технике разбираетесь?
- Немного.
- Я тут нашел кое-что на чердаке, можете взглянуть?
В России известен единственный универсальный способ борьбы с сыростью, холодом и глинистой тяжестью, хотя в последние годы я не часто им пользуюсь,– я не зря прихватил, идя к Зимогору, фляжку коньяка. (На моей даче после смерти М.К. остались немалые запасы – коньяк он любил.)
В глазах Зимогора появился слабый блеск, щеки чуть зарумянились.
Выпив еще по рюмке, мы поднялись наверх.
Планировка дачи Зимогора не слишком отличалась от планировки моей – те же самые постройки конца пятидесятых, некогда казавшиеся роскошью. В ту пору на таких солидных дачах жили профессора и генералы. Наверху была пара жилых комнат и пара чердачных помещений под шиферными скатами крыши. На кирпичной печной трубе виднелись потёки воды.
- Не на что ремонтировать, - пожаловался Зимогор. – Правда, вниз пока не протекает.
Он открыл низкую дверцу чердака, пошарил в темноте и достал винтовку с длинным тонким стволом.
- Мелкокалиберная, бельгийского производства. Думаю, мой отец спрятал. Привез после войны... Я помню, в детстве отец давал мне пострелять. К ней должны подходить обычные патроны для мелкокалиберной винтовки, но у нее что-то с затвором – наверное, слишком долго лежала в сырости. Так посмотрите?
- По-моему, ее надо прежде всего разобрать и почистить.
- Так вы сможете? Возьмите на несколько дней, если хотите.
Коснувшись оружия, разговор пошел веселее. Взяв винтовку, мы спустились вниз.
- Патроны у меня есть, - выдвинув ящик стола, Зимогор показал картонную упаковку.
- А вы знаете, от кого собираетесь обороняться?
- Зачем конкретизировать... С оружием как-то спокойнее... Хотя, конечно, от двуногих волков это не спасет.
- Но бывает дичь и поменьше, правильно?
- Именно.
Двуногие волки.
Пожалуй, время сказать и о них, иначе многое в нашем разговоре будет непонятно. (К слову, М.К., когда я переехал на дачу, оставил мне газовый пистолет. Этого мало.)
Первый раз они заходили ко мне весной. Двое.
- Что, дядя, ничего не надо?
Тощие, обтрепанные, в какой-то немыслимой обуви, но с волчьими глазами.
- Дров поколоть, забор поправить?
Я отказался – вежливо, но твердо, чувствуя исходящую от них опасность. В то время я, однако, не особенно боялся. М.К. навещал меня почти каждую неделю, беспокоясь о том, как продвигается проект. Приближалось лето, приезжали все новые соседи, дачный квартал заполнялся людьми. Сомнительная парочка на своих предложениях не настаивала, и я о ней забыл надолго.
Вновь они появились в середине августа.
На этот раз они выглядели лучше – загорелые, в потертой, но чистой одежде. "Волчинка" в глазах, впрочем, никуда не делась. Не особенно молодые, думаю, за сорок. У одного на запястье никелированная цепочка, у другого на среднем пальце татуировка,- перстень. Обыкновенный, с черным квадратом.
- Здрасьте. А правду говорят, что вы профессор?- это тот, который с цепочкой.
Другой, с перстнем, держал в руке брезентовую сумку, из которой торчало горлышко бутылки.
- Да, пожалуй, правду, - ненужная гордость помешала мне отречься от профессорского звания.
- С детства мечтал познакомиться с профессором, - покачал головой окольцованный. – Не откажетесь по чуть-чуть? – он приподнял сумку.
Мне по-прежнему думалось, что опасность не так уж велика, а лучше побыстрее разобраться в ситуации. Разговаривали мы у калитки. Открыв калитку, я пригласил их зайти. Не стал звать в дом (что было разумно), а усадил у круглого садового стола и принес из дому стаканы. Да только мне ли не знать, что разумных предосторожностей достаточно не всегда, а волку протянешь палец – он и руку отъест. Не надо, впрочем, думать, что со мной самим что-то случилось.
Все выглядело очень естественно, границ никаких они как будто не переходили...
В бутылке, которую они принесли с собой, был обыкновенный портвейн, и даже, пожалуй, не поддельный.
На закуску я набрал десяток яблок – прямо с дерева.
- Хорошо тут у вас... Как Ньютон – сидишь под деревом, теории изобретаешь.
- Почему бы и нет? Если думается – почему не думать?
- Вот видишь, - тот, что с кольцом, обратился к младшему,– я тебе что говорил, думать надо всегда.
Нет смысла пересказывать весь наш треп – в нем не было ничего особенного. Они меня чуть-чуть беззлобно подначивали, я, в какой-то степени, не без удовольствия, поддавался, распускал перед профанами павлиний хвост ученого-изобретателя, впрочем, заботясь о том, чтобы не сказать чего лишнего. День был удивительно приятный, можно сказать, один из последних безоблачных теплых дней этого лета. Золотистый портвейн, легкий ветерок, голоса детей, возвращающихся с озера, доносящиеся с дачного переулка.
Бутылка вскоре закончилась. У меня в доме тоже была бутылка портвейна – я предложил сравнить. Вот так они ненадолго (действительно ненадолго), зайдя вместе со мной, все же попали в дом. Без присмотра один из них (младший) оставался самое большее тридцать секунд. В той комнате, где находится стол, в выдвижном ящике которого лежали ключи от городской квартиры. От моей бывшей квартиры, теперь принадлежавшей моему спонсору М.К. По секрету от него, я сохранил комплект для себя.
Пропажу я, разумеется, заметил не сразу, много дней спустя. А весь смысл этой пропажи осознал позже, в сентябре, после того, как услышал о его гибели. (И то не сразу.)
3. СТРАХ В ЛИТЕРАТУРЕ И ЖИЗНИ
Страх в литературе.
Зимогор читает мне вслух.
Перед этим он объявляет мне, в качестве предуведомления: " Перевод. Потрясающий писатель. Альфред Жарри. Главное у него, конечно, «Король Убю», замечательная пьеса. Первая реплика – « Merdre ! » - «дерьмо», но с разницей в одну букву. Я еще не придумал, как лучше переводить. А это из другого произведения – "Страх в гостях у Любви или девушка-Страх приходит в гости к Амуру"".
С. – У тебя на часах три стрелки. Для чего?
А. – Здесь так принято.
С. – Боже мой, зачем эти три стрелки? Когда я на них смотрю, у меня мурашки по коже.
А. – Нет ничего проще. Успокойтесь. Первая показывает часы, вторая минуты, а третья неподвижна. Это знак моего равнодушия.
С. – Ты так шутишь... Вы не осмелитесь претендовать... Нет, ты не осмелишься...
А. – Дернуть за сердечный стоп-кран?
С. – Я не понимаю, о чем вы говорите...
А. – А когда я молчу?
С. – Я вас понимаю лучше.
А. – Ну вот вам и объяснение.
С. – Какое объяснение?
А. – Которого я вам не собираюсь давать.
Страх в жизни.
Я-то знаю причину своего страха, к сожалению, он носит совсем не литературную природу. Вопрос – что мне делать? Сколько можно бояться?
Я был на "проводах тела" М.К. в крематории, а потом на захоронении его праха – маленькой такой пластмассовой урночки.
Я более или менее знаю, как его убили, а после того, как сопоставил факты (пропажа ключей), думаю, знаю, кто.
Окна большинства дач по соседству наглухо закрыты на зиму – ставнями, щитами. На этой даче тоже имелся комплект щитов, оставшийся от прежних хозяев.
В начале октября, когда я сообразил, что к чему, я достал их из сарая и закрыл все окна, кроме верхних, мансардных. Днем я снимаю также щит на кухне, чтобы было видно калитку (щит крепится изнутри). Когда я в доме, входную дверь я держу закрытой на крючок, а ночью дополнительно блокирую деревянным брусом. Для этого по сторонам от нее к стенам привинчены скобы – прежние хозяева все предусмотрели. Ничего удивительного, большинство дач, как известно, грабят почти каждый год.
Под подушкой у меня лежит газовый пистолет, а под кроватью топор. Уходя, я все запираю на ключ.
Голос разума.
Рациональное планирование – единственное спасение от страха, затягивающего меня, как трясина.
Пока М.К. был жив, я не очень-то спешил восстанавливать Машину. Зачем – чтобы ей воспользовался М.К.?
А если ей воспользуюсь я сам – куда я на этот раз попаду? Контролировать перемещения я еще не научился, не надо строить иллюзий.
Кроме того (хотя бы перед самим собой надо быть откровенным) – я боялся, что у меня ничего не получится. Я не до конца понимал, как мне удалось дважды запустить ее в прошлом.
Последние дни перед прежними запусками я работал, как безумный. Можно подумать, ключевой составляющей тоже был страх. Только тогда я боялся КГБ, а сейчас боюсь смертоубийственной шпаны, убийц М.К.
Впрочем... Хоть раз в жизни, в этих неизвестно кому предназначенных записках, можно высказаться откровенно? Между спецслужбами и шпаной нет большой разницы. То же глубинное родство, которое они сами когда-то готовы были подчеркивать в лагере, называя уголовников "социально близкими". Та же готовность, как кошке с мышкой, играть с человеческой жизнью.
Мои ближайшие действия.
а) Проверить свой счет в сберкассе, возможно, ежемесячный спонсорский перевод от М.К. успел пройти, несмотря на его гибель.
б) Съездить в город – за деталями, необходимыми для восстановления Машины.
в) Отремонтировать винтовку Зимогора.
Надо спешить – Зимогор говорил, что недавно он видел моих "волков" в поселке около магазина.
4. В ГОРОД И ОБРАТНО
Старая записная книжка.
В город я еду на электричке. В сберкассу деньги, к счастью, пришли. Счет, разумеется, рублевый, но в пересчете на доллары у меня есть где-то порядка полутора тысяч. Доллары могут понадобиться, а в поселке, конечно, ничего не поменяешь. Я снял почти все, но закрывать счет еще рано – вдруг этот перевод из замогилья не самый последний.
Иметь при себе большую сумму денег в наше время небезопасно – но медлить еще опаснее.
Было бы нелепо начинать с магазинов, хотя, на поверхностный взгляд, они ломятся от качественной заграничной техники – там можно купить кое-какие мелочи, вроде хорошего кабеля (инструменты у меня есть), но не то, что мне действительно нужно. Вся надежда на старую записную книжку, и на адреса, которые в ней...
Спрашивается, если книжка старая, может быть, в ней все устарело? Нет, не все – конечно, я не спешил, как бы там покойник не порывался ускорить работы, пока был жив (это его гибель толкает меня вперед лучше любых аргументов), но контакты проверял, чистил... – короче –
Четыре завода.
Мрачный октябрьский денек. В Петергоф я не поеду, хотя самые прочные связи у меня были с мастерскими НИИММ – института математики и механики. Слишком далеко. Что остается?
Развалины (или почти развалины) у воды. Чуть дальше – дымящаяся свалка. Чуть ближе – канал, ведущий к Заливу, "ковш" с катерами. Бывшее НПО имени Коминтерна. Развал, разруха – но в экспериментальных мастерских теплится жизнь, и даже остались кое-какие старые знакомые.
Это – первый из четырех заводов, которые я решил посетить. Я позвонил по телефону с Финляндского вокзала, доехал на метро до "Василеостровской", поймал машину...
На самом деле я, конечно, понимал, что главной проблемой будет доставка всего, что мне удастся раздобыть, на дачу. Я мог бы, побивая рекорды скорости, и потратив часть денег, объехать четыре завода, используя частников -- связываться с таксистами в наше время чистое безумие. Но останавливать случайную машину для вывоза тяжелых деталей -- в предположении что мне их удастся добыть, идея тоже довольно нелепая.
Можно представить себе эту сцену – я, с пятидесятикилограммовым соленоидом, ловлю частника в глуши Шкиперского протока. Поэтому, еще до звонка на завод, я позвонил родителям Гоши и договорился о возможности переночевать у них. Я рассчитал, что утром смогу воспользоваться их машиной.
Пропуск мне приготовили – в этом состояла основная функция еще остававшихся в бывшем НПО научных сотрудников. Договариваться всегда проще с рабочими – большинство органически ненавидят бюрократические формальности, и не пытаются отыгрываться на тебе за свое униженное положение, как разнообразные мелкие "ответственные лица". Но восстановление контактов после моего путешествия все же пошло на пользу – мне не задавали лишних вопросов, зная, что периодически я что-то по мелочи заказываю. Выживать приходится всем...
Обычно рабочие приглашали меня выпить стаканчик-другой, но тут даже им передалась моя сосредоточенность на деле – договориться удалось минут за двадцать. Завтра утром все будет готово, меня будут ждать в условленном месте. Охрана, которая тоже страдала от бескормицы, будет, как водится, смотреть в другую сторону...
Со старого телефона в заводской лаборатории я обзвонил оставшиеся три завода. Все, кто был мне нужен, оказались на месте.
Следующий мой пункт назначения – "Электроаппарат" в районе Косой линии. Правда, голос моего тамошнего контакта звучал несколько странно.
Странно было и то, что он предложил встретиться в кафе. В полуподвале, через несколько "линий" от завода.
До места встречи мне пришлось добираться на маршрутке – быстрее, чем ловить в этих краях машину.
Он ждал меня на остановке, не той, которая ближе к заводу, а следующей. Тоже -- его выбор.
Один из старых моих знакомых, еще с семидесятых, если не шестидесятых, который как был, так и остался инженером, а в его возрасте, и в наших условиях, если человек не полный бездельник и бездарь, это означает, в значительной мере -- представитель рабочего класса, разве что, несколько меньше пьющий и несколько больше любящий книги.
Принадлежность поколению "шестидесятников" означала (в его случае) также несколько большую честность – что позволило мне задать прямой вопрос и получить прямой ответ.
- Что с тобой? Что стряслось?
- Что-что. Зама генерального вчера грохнули. Скорей всего, очередной передел собственности не за горами. Вам-то, Иван Александрович, что от нас нужно?
Наиболее странным в моих отношениях с целым рядом моих старых знакомых на производстве было то, что мне не задавали лишних вопросов. Например, касающихся такого очевидного факта, как возраст. Почему, скажите на милось, вы почти не постарели, дорогой И.А.? Ведь прошло больше двадцати лет. Не думаю, что это объяснялось особой деликатностью. Возможно, они что-то слышали, о чем-то догадывались, и вообще людям нужна надежда на чудо. Пусть даже чудо (по слухам) произошло не с ними.
- Высоковольтные переключатели.
(Я достал листок со спецификациями.)
- Не позже, чем завтра утром.
После этого мы обсудили вопрос о ценах (в переделах моих возможностей) и заказали по кофе с коньяком.
Он сидел передо мной и смотрел в стол – седой, обрюзгший, усталый. А все же людям нужно чудо...
- Значит, завтра утром? Подъедете со стороны кольца трамвая, остановитесь на Косой, не приближаясь к заводу. Старая синяя "фиеста"? Десять утра?
Я кивнул.
- Я подъеду на заводском пикапе, сразу перегрузим. Половину денег сейчас, чтобы я мог все организовать, остальное потом.
- Договорились.
На печальном заводе Козицкого (третий пункт назначения) все было просто – там мне был нужен всего лишь небольшой экранчик и высоковольтный кабель. Договоренность была достигнута за считанные минуты.
Четвертый пункт. Последний скелет советской священной коровы – объединение (или уже бывшее объединение) "Светлана".
После этого оставалось только глубоко вздохнуть и отправиться наконец к родителям Гоши, моего первого ассистента по использованию Машины.
Поймав с этой целью очередного "частника" на проспекте Мориса Тореза.
Родители.
Родители Гоши (по привычке называю их Т.В. и В.Ф. – в те, блаженной памяти, шестидесятые-семидесятые годы людей очень любили называть по инициалам) живут на Охте.
Собственно, времени у меня мало, надо бы записывать только самое существенное. Прошлый раз, когда я готовил Машину к запуску, я почти ничего не записывал – по крайней мере, на заключительном, самом важном этапе. Я был в слишком большой панике. Память моя сохранила подробности не совсем четко. Очень некстати. По сути дела, я не знаю, почему Машина (это нелепое нагромождение научно-фантастических деталей) все же сработала – и даже сработала дважды.
Самое главное.
(Из того, что было сказано у родителей Гоши.)
Упадок и разрушение небольшой бизнес-империи, которую только-только начинал создавать М.К. Все тащат и отгрызают кто что может. Что существенно для меня? У М.К. нет наследников. Ни прямых, ни даже, насколько известно, отдаленных. Значит – максимум через 6 месяцев вся недвижимость, принадлежавшая ему, отойдет государству. Редкий случай, когда мафиозные связи и коррупция едва ли смогут повлиять на исход дела. Движимость, конечно, растащат, бизнес тоже, как кто успеет. Вопрос, с какого счета (на имя М.К. или нет) мне переводятся деньги – и что с ними будет.
Татьяна (Т.В.) уверена, что убийство М.К. организовали его бывшие сослуживцы – по работе в "органах", или нынешние -- по бизнесу. Я-то знаю, что это не так – я знаю, кто убийцы. Т.В. за меня искренне беспокоится, полагая, что убийцы доберутся и до меня.
Кое в чем она права, хотя и исходит из ложных предпосылок. "Органы" действительно представляют для меня опасность. Что известно обо мне бывшим коллегам М.К. – точнее, известно ли им, кто я и чем занимаюсь?
Возможно, они об этом не помнят – прошло много лет, семидесятые – это иная эпоха. М.К., возможно, скрывал от них информацию, заботясь исключительно о своих собственных интересах. Однако они меня видели – в крематории и позже, при захоронении праха. Значит, наверняка заинтересовались, стали копать. Что они сделают, если выяснят? Арестуют меня, как шпиона, чтобы держать под контролем?
Вывод один – счет идет на дни, а может, на часы или минуты.
Немного сентиментальности.
Но до утра все равно ничего предпринять невозможно. Так что мы – пьем и вспоминаем. В.Ф. – муж Т.В., наконец-то подошел к столу.
Мои воспоминания движутся несколькими параллельными потоками. Думаю – то же и у моих собеседников. Слова выглядывают из этих невидимых потоков, как камни. Общих тем не так много – Крым, покойный М.К. О покойном ничего, кроме хорошего.
О Гоше, я думаю, лучше не говорить, хотя это в принципе тоже общая тема.
Похороны бедного М.К. курьезным образом состояли из двух этапов (пока он на протяжении многих лет был моим куратором от КГБ, мне и в голову бы не пришло назвать его "бедным".)
Сначала была церемония в крематории, тело в закрытом гробу. Мои знакомые дачные волки его слишком изуродовали.
Потом, через несколько дней, после того, как Татьяне выдали урночку с прахом, церемония захоронения урны.
Я и тогда, и сейчас, думая об этом, ей сочувствую. Она не была М.К. особенно близким человеком, но у него вообще не было близких. Забрать урну ее уговорила вся и всяческая братва, собравшаяся в крематории – бывшие его коллеги по работе в "органах", коллеги по работе в нейропсихической лаборатории, заведовать которой его назначили в семидесятые годы, и нынешние коллеги – по экстрасенсорному и прочему бизнесу. (Пересечение трех категорий непусто.)
Ей хватило решимости не пойти на корпоративные поминки. Я, разумеется, на них тоже не ходил.
Захоронение праха было скромнее. Без толпы всевозможных хищников, бросающих друг на друга жадные взгляды с проблесками ненависти и страха.
Там, помимо меня и Т.В., были в основном стареющие бывшие гэбисты. Плюс полувзводик курсантов с карабинами, заряженными холостыми патронами. Бывшему полковнику полагался скромный салют.
Желтые листья, вороны, с карканьем разлетающиеся от пальбы.
Нет уж, лучше вспоминать о Крыме или о еще более давнем прошлом, как В.Ф., внесший свою лепту воспоминаний рассказом о поездке в молодым М.К. во внутреннюю Монголию, вскоре после войны(В.Ф. уже тогда был фотографом). Разумеется, со шпионскими целями.
Крым – самые счастливые годы. Конец пятидесятых, годы надежд. В этом вопросе, что я, что В.Ф. с Т.В. одного мнения. Советского Союза упущенный шанс.
Даже пристуствие М.К. рядом меня не очень смущало. Да и думали мы с ним в то время во многом одинаково. Пили на террасах ресторанов легкое вино, ели шашлыки, болтали о будущем, слушали шум прибоя, провожали взглядом луч пограничного прожектора, скользящий вдоль пляжа (нет ли шпионов).
Да был ли шанс? Не знаю. Но люди, которые способны были реализовать его, в то время еще существовали.
Т.В. и В.Ф. в те годы тоже часто бывали в Крыму, и тоже вспоминают Крым с ностальгией. Магнолии и розы, фиолетовые россыпи на обрывистых горах, окружающих Ялту...
Символ времени.
Мы выпиваем по последней, и Т.В. стелит мне постель в "детской" (так они по старой памяти называют комнатку покойного Гоши). Я засыпаю и мне снятся бронзовые часы с ангелочками – такие когда-то у моих родителей стояли на буфете, только те, что мне снятся, размером с "Медного Всадника". Очертаниями они тоже напоминают памятник Фальконе.
Утро туманное.
Будильник поднимает меня в 6.30. В.Ф. в свой черед появляется, зевая, из второй комнаты. Пьем кофе, идем в гараж. (В углу двора здесь еще красуются ржавые гаражи.) У В.Ф. старый "форд-фиеста". Машина небольшая, но... как-нибудь все погрузим. На Охте туман.
Через весь город едем к заводу Коминтерна. Затем – на Косую линию, как договорено, затем – на Пятую – к заводу Козицкого, затем – в район "Светланы". За мелкими аксессуарами в один из расплодившихся в последние годы торговых центров. Затем – за город, на дачу. Последний спокойный час, трасса, Выборгское шоссе, когда делать нечего и можно просто смотреть на дорогу.
Еловые леса по краям дороги все еще окутаны дымкой, но туман постепенно рассеивается. Низкие облака, серый денек, но дождя пока нет.
5. В ПОСЕЛКЕ
У магазина.
Проезжая мимо поселкового магазина, замечаю моих знакомых "волков". Не помню, говорил ли я, что поселок довольно большой, в центральной его части даже в это время, вне сезона, что-то работает, сохраняется, как сечас говорят, какая-то деловая активность. "Волки" – это плохо. Они вполне могут ко мне наведаться.
Пустынный дачный квартал, где я живу, за мостом, по другую сторону речки.
По ту сторону.
У меня мелькает мысль, не обратиться ли к В.Ф. за помощью при монтаже Машины. Ведь помогал же мне когда-то Гоша! Мы переезжаем через мост, едем по шоссе, сворачиваем в переулок...
Хорошо, что незнакомая скромная машина не могла привлечь волчьего внимания.
Я открываю ворота, В.Ф. заезжает на участок.
Дача совершенно обычная, окруженная штакетным деревянным забором, М.К. не успел ее "модернизировать".
В.Ф. помогает мне выгрузить покупки и отнести в дом.
Я решаю, что обращаться к нему за помощью не стоит. Хватит с меня того, что произошло в свое время с Гошей. Справлюсь сам. Дал бы мне Бог несколько дней. Высоковольтная линия за переулком мне понадобится.
Мы прощаемся. Догадывается ли В.Ф., что я собираюсь делать? Наверное. Но он садится в машину и не говоря больше ни слова, уезжает.
Пояснение.
Эти записки я закончил в последний день перед экспериментом. Начерно все готово. Остается только протянуть провода и подсоединиться с надлежащими предосторожностями к высоковольтной линии.
Зачем они написаны?
Чтобы объяснить, что я понимаю, и чего не понимаю. Я не понимаю, почему эксперимент мне уже дважды удавался. Я знаю, кто убил М.К. Я уверен, что через несколько дней В.Ф. приедет посмотреть, что здесь происходит – один или с Т.В. Я говорил ей, где у меня на даче хранятся бумаги. Я думаю, намек был ей понятен.
6. ПЕТЛЯ АМФИСБЕНЫ.
Гринь и дядя Вано уже третий день опять жили в поселке. В верхней его части, ближе к станции, где обитало большинство постоянного населения, в отличие от летних обитателей дачного нижнего поселка, находившегося за мостом.
Жили они у Маруси-Нины. Это была давняя их приятельница, которая охотно и умело занималась сбытом наворованного по дачам. К ее достоинствам также относилось белое, упругое, почти девичье тело. Правда, у нее было багровое лицо сорокалетней алкоголички, но на лицо, в конце концов, можно было и не смотреть.
Без малого – праздник жизни.
Омрачало праздник два важных обстоятельства. Во-первых, подходили к концу деньги, которые нашлись у полковника (или бизнесмена), которого они грохнули на городской квартире. То, что он полковник, по крайней мере, бывший, было написано в просроченном удостоверении, лежавшем у покойника в кармане.
Во-вторых, они не были "мокрушниками", они не были даже настоящими уважаемыми ворами, хотя оба в прошлом сидели, и им было страшно.
Профессор, живший на даче за рекой, наверняка мог обнаружить пропажу ключей, догадаться, кто убил полковника. Если он ее еще не обнаружил, он заметит ее в будущем. Сообщит. Убийство полковника наверняка будут расследовать.
Им нравился профессор, но они решили, что его надо убрать.
Например, с помошью небольшого пистолета, которым они завладели, когда убили полковника.
Но их продолжали мучать сомнения.
В тот день, ближе к вечеру, они все же собрались и пошли. Настоящей темноты они побаивались. Пистолет оттягивал карман пиджака дяди Вано под курткой.
Идя через поселок, они продолжали еще накануне начатый разговор.
- Мне кажется, он сидел.
- Если и сидел – сто лет назад. А потом, за что сидел, а, Гринь? За дис-си-ден-ство? За что его жалеть?
- Я не жалею, дядя Вано, я уважаю.
- Я тоже уважаю – понятное дело, он на-сто-я-щий профессор. Но нам от этого не легче.
Но, как говорится, язык болтает, а руки делают. В магазине по дороге они купили бутылку портвейна. Еще вопрос, удалось бы приблизиться к профессору незаметно – лучше завязать разговор, предложить выпить, как раньше.
Профессор, однако, застал их врасплох.
Они обнаружили профессора на участке у забора. Он был в резиновых сапогах, резиновах перчатках, в желтом макинтоше, и держал в каждой руке по проводу с оголенными концами. Он первый их окликнул:
- Вас-то мне и надо!
Они остановились, несколько растерявшись.
- Необходимо электричество, - он повел оголенным проводом в сторону высковольтной линии, тихо гудевшей у леса по другую сторону переулка.- Боюсь, без вашей помощи это займет слишком много времени.
Гринь и дядя Вано переглянулись.
- Поможем? – рот Гриня растянула медленная ухмылка.
- Поможем, как же иначе, - кивнул дядя Вано.
Оба в это мгновение почувствовали облегчение – хотя бы потому, что необходимость "мокрого дела" на время откладывалась (оба очень наглядно представляли себе эту "мокроту"). Кроме того, с электричеством всегда возможны несчастные случаи, глядишь, судьба сама как-нибудь распорядится жизнью профессора. Вдобавок, в его голосе было сегодня нечто командное, требующее безусловного исполнения, а в них, помимо старомодного уважения к профессорскому званию, сохранялось, быть может, кое что от пионерского детства.
В этот момент у сарая что-то зашевелилось. Поднялся и подошел к профессору здоровенный серый пес. Это еще более осложнило диспозицию.
- Кавказец? – спросил дядя Вано.
- Не бойтесь, он не тронет, - сказал профессор и потрепал огромного пса за ухом. Пес только покосился на него – дескать, какие будут указания?
- Не трогать, Лохматый, это свои, - сказал профессор. Пес улегся у его ног, продолжая внимательно наблюдать за Гринем и дядей Вано. Профессор продолжал:
- Мы привяжем эти провода к шестам. Придется, я думаю, свалить пару тонких березок. Вон те, я думаю, подойдут, - он показал на край леса. – Я вам дам топорик. Я тем временем прикреплю к концам проводов крючья. Затем мы их привяжем к березкам и осторожно с помошью шестов занесем крючки на провода – мне сегодня понадобится высокое напряжение.
Дядя Вано прислонил сеточку с портвейном к елке около калитки.
Потом они сами удивлялись, с какой легкостью профессор сумел втянуть их в работу. С другой стороны, одним грехом на душе меньше – а это тоже кое-что значит.
Профессор принес из дому топорик, две пары резиновых сапог, две пары резиновых перчаток.
Провозившись почти час, уже в сумерках, им все-таки удалось, ничего не закоротив, аккуратно зацепить провода за провода высоковольтной линии. Профессор ослабил специальные узлы, крепившие провода к шестам, освобожденные шесты швырнули на землю.
- Теперь идемте в дом, это еще не все. Будете дергать за рубильник.
Профессор, не оглядываясь, пошел в дом, Лохматый, оглядываясь через плечо, за ним, а последними – Гринь и дядя Вано. Гринь похлопал себя по карману, поглядел со значением. Дядя Вано покачал головой, молча показал рукой на провода.
Поднялись по скрипучей лестнице в мансарду. (Провода тянулись туда же.)
У одной стены на столе находился наскоро собранный пульт управления со свисающими проводами. Компьютер, клавиатура. Что-то вроде огромного соленоида стояло вертикально на полу. Был еще второй стол с измерительными приборами, но основная часть электрической схемы лепилась по стенам. Высоковольтный переключатель с рубильником у двери.
- К сожалению, аппаратура немного не готова. Я не могу одновременно работать за пультом и подключать высокое напряжение. Сейчас я приведу аппаратуру в готовность, затем подойду к этому столу... По моему знаку включите рубильник.
Гринь с дядей Вано остановились у входа в комнату. Профессор что-то в последний раз проверял на стенах. Лохматый, который зашел сразу за профессором, улегся у стола.
- А это не опасно? – спросил Гринь.
- Для вас – нет.
Гринь и дядя Вано переглянулись. Профессор подошел к столу.
- Включайте!
Дядя Вано медленно двинул вперед рубильник.
- Не надо бояться, быстрее!
В этот минуту профессор показался дяде Вано сумасшедшим – или очень сильно испуганным человеком. Руки профессора буквально тряслись, перед тем, как ударить по клавишам. Сверкнула искра, запахло озоном, загудело электричество. Пальцы профессора забегали по клавиатуре.
Гринь, который отступил назад, когда дядя Вано включал рубильник, отошел еще на несколько шагов. В конце коридорчика было окно. Привлеченный каким-то отдельным шумом, он выглянул на улицу. Колени его подогнулись, ноги стали, как пластилиновые. У ворот дачи стоял "джип", а за ним – БМВ. Обе машины с тонированными стеклами. Четверо мужиков очень спортивного вида (один, не скрываясь, держал в лапах короткоствольный автомат) с недоумением разглядывали провода. Из БМВ лезли еще какие-то типы.
Доковыляв кое-как обратно до двери комнаты, Гринь прошептал в ухо дяде Вано:
- Атас, дядя Вано, там какой-то спецназ наехал.
Затем он заглянул в комнату.
Возле стола клубилось нечто – как бы продетая через соленоид серая труба с ясно намеченными поперечными кольцами.
Затем из отверстия в ящике, укрепленном на стене, вырвался яркий зеленый луч и рассек вдоль брюхо вызванной профессором фантастической змеи. Труба резко изогнулась, края разреза разошлись. Стала видна внутренность трубы – туманная воронка, уходящая в неведомое.
Профессор, видимо, был готов к этому – он отошел от стола и шагнул прямо в расширившуюся дыру. Пес, шерсть на загривке дыбом, вскочил, и вслед за профессором прыгнул туда же.
- Что? – внезапно крикнул дядя Вано.
- Спецназ внизу. С автоматами... – громче, плачушим голосом повторил Гринь. Такого ужаса он не испытывал уже давно.
- Влипли...
Дядя Вано, сохранивший чуть больше хладнокровия, вытащил из кармана пистолет и успел бросить его в серую воронку. Затем выключил рубильник. Труба исчезла.
Людей, приехавших на двух машинах, они встретили с заранее поднятыми руками.
(заключительный текст из цикла "Петля Амфисбены")