Подвиг Кошурникова

    
     (Десятое августа, по дороге на Бирюсу.)
     Нужная вещь в дороге – палка. Опираться при подъеме, при спуске тоже. Реку когда переходишь. Или вот на привале над костром поставить - для котелка. Резать лучше из березы, ровная получается и прочная. Потом подсохнет - легкая станет.
      Я взял ее двумя руками за спиной и приподнял рюкзак, чтобы не давил так сильно. Мы шли третий день. Позавчера, как сошли с товарищем в Нижнеудинске, так и пошли. На юго-запад. Встреченная женщина предостерегла нас от тайги: «Мои-то сыновья покрепче вас и то...» За городом на свиноферме увидели здорового мужика с проседью. Спросили. Указал дорогу на Ягу. Удивился: «До Верхней ГутАры? Можно. Ломаешь один перевал, потом второй...» Услышав про Казыр, посмотрел на нас с сожалением: «Там Кошурников погиб... И вы хотите?»
     «Я читал, - сказал потом товарищ, - он изыскания вел по прокладке дороги до Абакана. На плоту поплыли, ну и вот...»
     Долго-долго поднимались по серпантину, началось плато. Устали, а воды нет. Уже и не надеялись, но наткнулись на мелкое озерцо. В сумерках над нами летала сова.

     «Хотите повторить подвиг Кошурникова?» - спросил Миша.
     Это Бирюса, широкая и красивая. Начинается где-то неподалеку - при слиянии Большой Бирюсы и Малой Бирюсы.  А Яга - это хутор, здесь всего несколько домов. Охотники тут, Витя и Миша, у них кони. Витя и Миша занимались уборкой сена, обещали помочь, мы ждали. Стало вечереть, нас позвали на летнюю веранду, неухоженную, как обычно у мужиков. Миша, внимательный, темноволосый, лет сорока, сидевший за столом, прищурил глаз и задал свой вопрос. Рыжеватый Витя молча курил и разводил дымокур. Комары перед дождем озверели, миллионы было их.
     А утром дождь стих, и небо прояснилось. Витя и Миша перевезли нас на другой берег. «Деньги? Вы что!» Передали привет Сергею Гажанову, что живет в Верхней Гутаре, они-то тоже оттуда. Махнули и поплыли, отталкиваясь шестами.
     Мы прошли перевал. На нем хорошо – комаров нет. «Какой он герой, Кошурников? – сказал товарищ. – И погибли они не геройски...» Ну да.

     В лодке, длинной на местный лад, увидели мужчину и женщину. Лодка повернула к берегу. И нас пригласили в гости.
     Место это - Нерой, метеостанция. Татьяна, лет пятидесяти, - начальница, дядя Саша, ее муж. «А он тут был начальником участка в промхозе – я его взяла».
     Сообщение с внешним миром – «Уралы» золотоискателей, которые проходят Бирюсу, если вода небольшая. Да еще вертолет когда залетит. Триста километров до Нижнеудинска.
     «Раньше здесь слюду добывали. Обозами зимой по реке вывозили. Большой поселок был». Теперь вот одна усадьба. Несколько домов, баня, коровы, огород.
     «А мы по грибы поехали. Рыжики, какие еще? Смотрим – вы». Уговорили остаться до завтра. Завтра «Уралы» с топливом пойдут из города, встретят - подвезут. «Я сыну Вовке скажу», - пообещал дядя Саша.

    
     «Уралы» мы увидели на третье утро. Два. Те самые, о которых говорил дядя Саша. Они остановились. Вышли пятеро веселых мужиков. «Можем подвезти до Лужков. Садитесь наверх с вашими рюкзаками». «Уралы» с цистернами, в них солярка. Мы пристроились возле кабины.
     Потом были Лужки - две зимушки, два вагончика. Мужики остановились поесть. Саня – водитель. Жора-молдаванин, тоже водитель. Андрей Михалыч – главный механик. Вова и Серега – бульдозеристы с прииска. Вова среди них самый молодой, лет тридцать ему.
     Мужики похмелялись самогоном, Сереге не наливали. Он объяснил нам доверительно: «Я им вчера всю правду сказал!» «Да ты пить не умеешь!» - говорили мужики. «Поедете дальше? – спросили они. - Ну, глядите, бля, держитесь».
     Началась болотина, там гать. Бревнышки разъехались, «Урал» забуксовал.  Ах, ты! Слезли, подкладывали под колеса. Стал накрапывать дождь. А еще через час увидели машины - геологи застряли и ночевали тут. И делали гать. Вот они выехали. А мы - никак. «Уралы», как танки, ломая деревья, пытались проехать по тайге. Нет, пришлось-таки гатить колею. Несколько часов возились. Наконец, выехали, поехали. Потом была остановка и поздний обед. Нам налили самогона. Пятьсот километров им в одну сторону. Три дня дороги, если все нормально.
     Саня сказал нам, чтобы берегли головы. Ехали по руслу реки Мерзинки и постоянно пригибались, прятались от гнутых стволов и веток. Поднял не во время голову - слетела кепка. Проводил ее по течению взглядом. Не слететь бы самому. Опять начался дождь. Дорога пошла в перевал по затяжному серпантину. Остановились, и Андрей предложил нам пересесть в кабины: «Потеснимся, чего там!» Поехали в кабинах.
     «Зачем вы ходите?» - спросил Андрей. Я ответил: «Тянет!»
      Вдруг «Урал» впереди встал, и Вовка, высунувшись из окна, начал палить во что-то из карабина. Глухарь! Андрей, схватив ружье, горячился: «В сторону, в сторону, я его сейчас!» Вовка промазал.
     Пошел крутой спуск с перевала. Здесь уже высокие горы, Тофалария. В сумерках доехали до реки ГутАры, она многоводная. Ух, и горища на том берегу!
     Остановились около зимовья. Ужинали в избе, выпивали. И Сереге налили.
     Однако, поздно, мы пошли в свою палатку.

     Ночью Серегу выгнали из избы. До утра он кантовался у костра.
     Утром все, кроме Сани, встали и пили чай. Тут Саня главный. Потом проснулся Саня. Собрались, поехали. Семь раз переезжали мы по бродам Гутару. «Уралы» зарывались в воду по самые окна. Амфибии! Мы сидели наверху.
     Вот первый «Урал», на котором мы ехали, остановился. «Ну, все, - сказал Саня. – Нам - туда, вам – сюда». Саня достал свой самогон - нельзя отказываться.
     До Верхней ГутАры двенадцать километров, сказали мужики. По пути встретили тофалара. Немолодой, невысокий и щуплый, с ружьецом и вещмешком. Собака с ним. Попросил закурить, посетовал, что не взял соли. Дали соли. «А что, - спросили мы, - пройдем ли по Казыру до людей, откуда уехать можно?» «Пройдете, - закивал он. – Там поезд ходит». И добавил зачем-то: «Он вечером идет».
     Верхняя Гутара большое село. Горы, горы, вдали видны заснеженные пики. Навстречу попались два парня-тофалара с опухшими лицами. Спросили у нас водку. У одного из них переносица провалилась.
      Нашли дом Сергея Гажанова. Ольга, жена, светлая, молодая, сказала, что он с другими охотниками ушел строить Чертов мост. Проводила до магазина. Что-то купили, а сахара нет, а хлеба и не бывает – сами пекут. А сигареты? «Сигаретами тетя Катя торгует». А пиво? «Что вы, ничего у нас нет, совсем. Водка? Бывает. Перед праздниками». А что-нибудь можно достать? «Так можно, самогонку». Ольга проводила. Купили сигарет, купили самогонки. Хлеб и сахар она нам вынесла: «Берите, вам же в тайгу».
     Отсюда вот и шел Кошурников. Уже вечер. Ну что ж, пошли. Прошли домик с названием «Аэропорт». Сюда три раза в месяц прилетает вертолет из Нижнеудинска.
   
     Их было трое, изыскателей из Новосибирска. Ничего про них не знаю.  Улица вот названа именем Кошурникова.
     Потеряли тропу. Долго и трудно пробирались по тайге левым берегом Идена. Нет, тропа, наверное, на другом берегу. Перешли Иден и - вот она, тропа. Шли по ней и вдруг неожиданно вышли на перевал.
     Перевал Федосеева. Ну вот, до Казыра теперь – рукой подать. Обелиск, прямоугольная коробка из нержавейки с прахом.  Местные, правда, утверждают, что сюда положили его, Федосеева, сердце. Такая легенда. А что, красиво.
     С перевала на запад открылась красивая горная долина. Миновали перевал, пошли по Малой КИште. До вечера шли по хорошей конной тропе. Подошли к Средней Киште и услышали собачий лай. Вышли к  зимовью, увидели коней, людей.
     Это верхнегутарские охотники, которые строили мост. Сейчас они возвращались. Их семеро и с ними подросток. Там же был Сергей Гажанов, черный, непроницаемый. На привет из Яги промолчал. Пили с охотниками чай, спрашивали про Казыр: есть ли там тропа? Не ходят они туда, не их это тайга: «Красноярцы там».

     «Ты когда-нибудь ездил на лошади?»
     Товарищ договорился с охотниками, чтобы нас довезли на лошадях до Казыра. За деньги, конечно. Они возят в сезон туристов, это заработок.
     На коня положили войлок, седло, «полочки», привязали наши рюкзаки. Один впереди повел его за уздечку. Мы на конях поехали следом. За нами на коне ехал второй охотник. «Вы ездили на лошадях?» «На «Уралах» ездили, на лошадях не доводилось».
     Тропа идет берегом реки. Она - то пологая, то - в гору, то - вниз. На крутых подъемах конь опорожнял кишечник. Иногда тропа шла по-над самым обрывом, и вся моя надежда была на коня, чтоб не оступился. Начался крутой спуск. Передний сказал, чтобы держались сзади за седла. Тут конь резко повернул, и я пополз вместе с седлом. Упал и ноги застряли в стременах. Говорили же: не засовывай глубоко! Конь остановился. Задний подбежал и помог мне освободиться. Поправил седло, потуже подтянул, поехали дальше.
     Передний сказал: «Все, дальше белая глина, кони идти не могут». Скользят они тут, падают. А Казыр – уже рядом. Заплатил им товарищ что-то много – вот и прокатились.
     Взяли рюкзаки, пошли. Заморосил дождь. Остановились, снова вырезали палки. Мошки ужас сколько. На Бирюсе были комары, здесь - мошка. Вот он, Казыр.  Широкий и бурный. Стоянка водников, жерди вырубали. 
     Чертов мост. Хорошо сделано, на совесть. Глубоко внизу в ущелье бешено пенилась Большая Кишта.
     Часов в шесть вечера вышли к Прямому Казыру. Он не маленький и глубина тут – по пояс и глубже. И, главное, - очень быстрый. «Эту реку нельзя бродить», - сказал я. «Люди же ходят!» - сказал товарищ. Мне стало тоскливо. «Пошли», - сказал я. И мы пошли. Да как-то плохо, нерасчетливо. Я дошел до валуна и – ни с места. «Стой здесь, упирайся палкой. Меня, конечно, снесет...»  Он шагнул и полетел. Вот, метрах в десяти схватился за камень. Цепляется, цепляется... Ну же! Бросается к берегу, его сбивает, он хватает воздух открытым ртом, хватается за камни. Уф! Выбирается на берег. Холод пробирает меня. Я уже не могу так стоять. Меня снесет, меня точно снесет. Что он медлит? Вот встал, отдышался, вот схватил рюкзак, достал веревку... Распутывает. Это невозможно! Я улечу сейчас. Что делать? Молиться? Молиться, да, молиться... ужас... молиться... Какой ужас! Распутал, обвязывает камень. Да, все равно... Все равно, улечу. Идет, идет ко мне... «Совсем замерз? Скажи что-нибудь!» - кричит. «Держись за веревку, пошли!»
     Я выполз на четвереньках на берег. Упал. Расстегнул пряжки рюкзака. Меня стало колотить. За всю мою жизнь меня не колотило так. Меня так колотило, что я не сразу заметил, что товарища моего тоже колотит. Он вывернул рюкзак, достал оставшийся самогон и трясущейся рукой налил в кружку. «Пей!» Я хлебнул и не почувствовал. Начал раздеваться, искать сухое. А он, колотящийся, разжег примус и принес воды из ненавистной этой реки. Вскипел чай, пили, обжигаясь. «Ну, все, - сказал он. – Отпустило». Да, кажется, отпустило.

     Сказал же кто-то: «Сигареты – это друзья».
     Кончаются сигареты, купленные в Верхней Гутаре. Эх, надо было экономить!
     Здесь сплошные протоки, их надо обходить. Тропы по-прежнему нет, идем через чудовищные завалы. Вокруг нас тучи мошки, она облепляет лицо, шею, руки. Особенно больно, когда кусает в глаза. Я знаю, что такое ад. Вот это - ад и есть.
     Ну, наконец, – неужели! - Вала. Не такая она страшная. Разбивается на три русла. Удалось перейти по поваленным стволам.
     Вечером, когда шли к месту привала, перебираясь через валежины, почувствовал резкую боль в затылочной части, как будто гвоздь вонзился. Осы! Еще гвоздь – в плече. Бежать! Вышли на просторную косу. Широкая река, там – крутой берег. Красивый он, Казыр, сука. Развели костер, закурили одну на двоих. Экономим.

     Все также тоскливо идти. Нет тропы! А есть упавшие стволы, ощетинившиеся острыми сучьями, или же склизкие, замшелые, на которых поскальзываешься, или гнилые, в которые  нога уходит и проваливается, а еще кусты, которые переплетают ноги, хватают за руки, цепляются за рюкзак, и елки, которые тычут сухими ветками в глаза. И над всем этим – тучи гнуса. Нерадостный он, этот путь.
     Но надо было искать место для ночлега. Хорошего нет, есть заросший ивняком и травой берег. Скорее развести костер – от мошки. Она уйдет, когда похолодает, перед темнотой, а пока еще свирепствует. Только костер спасает от нее.
     Пришлось вырубать кусты, чтобы поставить палатку.
     Сидели у костра, вдруг в темноте на реке что-то сильно плеснуло. Как будто бревно упало. «Таймень? – гадали мы. – Бобёр?»

     Беда! Товарищ мой заболел. Это катастрофа. Это в довершение ко всему. К тому, что нет тропы, что измучил нас гнус, что продуктов осталось на неделю, что идти нам вот так по Казыру километров двести, а это ведь не неделя. И Казыр –  не Бирюса. Вот и Кошурников здесь погиб. И рыболовные снасти мы не взяли. Не рыбачим мы, потому что рыбу не едим. А если есть будет нечего? Ах ты, какая ошибка!
     А товарищ встал и сказал: «Пошли». Мы пошли. Временами была тропа. Там были капканы и ловушки на соболей. А еще – истлевшие трупы медведей. И череп, и кости, и шкура. Зачем? Потом опять не было тропы. Бурелом, кусты, трава.
     Набрели вдруг на картофельную грядку. Примерно, сотка. Картошка еще цветет. Мало солнца и тепла, поздно посажена? Охотник сажал. «Подкопаем?» Он сказал: «Нет, неудобно». Удобно! Выкопал два куста. Картошка некрупная, но ее много. Штук двадцать, с килограмм.
     Прошли еще, вышли на косу. Напарник предложил остановиться. Солнце высоко, рано еще, часа бы два идти. «Давай». Он залез в палатку и заснул. Болеет! Я готовил ужин с картошкой. Разбудил, поели. Что завтра будет?

     Товарищу сегодня лучше. Так он говорит.
     Иногда шли по тропе и было веселее. Потом она исчезала. Встретилась зимушка. Это первая жилая на Казыре. Охотник ведет записи: «Пришел снизу, глаза опухли от воды». По реке они здесь ходят, а по тайге не ходят.
     Здесь есть продукты. Так не принято, но у нас масло кончилось. Взяли немного растительного масла.
     Вечером над горами взошла луна, почти что полная. Сидели у костра и смотрели на луну. Не верится, что есть город и другая какая-то жизнь.

     И снова нет тропы. Снова гнус. А ноги совсем не идут почему-то. Два часа мы шли и вымотались совершенно.
     Товарищ предложил сделать плот. «И правда!» – подумал я. Вспомнил про Кошурникова. Нет, не нужно быть суеверным.
     Остановились на мелкой косе. Топор у нас  не плотницкий. Ну, да что. Выбрали на склоне горы ель – сухостой. Работали топором по очереди. Из нее вышло три бревна. Потом  срубили зеленую пихту. Еще два бревна. Отнесли на берег к воде. Вырубали гнезда для поперечин. Потом вязали. Работали до темноты.
     Плот с привязанными рюкзаками стащили в воду. Когда сели на рюкзаки, плот осел, и наши подошвы оказались в воде. Эх, надо было делать только из сухих деревьев – не тонул бы так.
     Толкались шестами, выбрались на течение. Поплыли. Не успели порадоваться, как на первой же небольшой шивере плот наскочил на камень, застрял. Вода пошла поверху, захлестывая. Напарник спрыгнул, столкнул его. Поплыли дальше. Плот оказался совсем неуправляем. Шесты на глубине бесполезны. Течение его разворачивало, так что мы, сидящие спиной друг к другу, попеременно смотрели то вперед, то назад.
     Мы плыли, и нам это нравилось. Река несла спокойно и мощно. Мимо проплывали берега с непролазными зарослями, завалами и тучами мошки. Сейчас со стороны они казались привлекательными и живописными. Тайга уже начала желтеть. Светило солнце, и небо было ясное и безмятежное. Смотрели вниз и удивлялись глубине реки. Десять, двадцать метров, вообще темно...
     Услышали шум впереди – перекат. Понеслись по нему, как с горы, и полуметровые волны стали нас захлестывать. Плот начал сильно раскачиваться, грозя опрокинуться. Ничего нельзя сделать! Держаться, чтобы не слететь. Шивера закончилась, уф! Перекаты пошли чаще. И каждый раз эти мелкие буруны оборачивались волнами и окатывали нас с ног до головы. Потом за перекатом плот попадал в улово и вращался, неуправляемый.
     Следующая шивера была очень быстрой, а река здесь делает поворот. На самой стремнине плот резко накренился. Я упал на него, вцепился в рюкзак. Товарищ, не удержавшись, слетел в воду. «Держись, держись!» Он успел схватиться за плот. Сумел забраться. Фу, кажется, все. Пронесло.
     Промокшие насквозь, начали замерзать. Пытались сориентироваться по нашей дурацкой карте. Сколько мы проплыли за эти часы – двадцать, сорок километров? Где-то впереди порог, надо причалить до него. Наш плот в пороге – щепка.
     Перед новым перекатом причалили к берегу. Ура, живые. Сняли мокрую одежду, выложили все, сушили. Развязали плот – послужил свое! Сигарет нет – две последние размокли.

     (Какого-то сентября, где-то на Казыре.)
     Сколько же терпения нужно, чтобы идти вот так, день за днем! Ползти, ползти – через завалы, через прижимы... Кошурников с товарищами, не в силах идти, поплыли на плоту и погибли. Какая же тут радость – без тропы, без сигарет...
     Перешли вброд реку. Что за река? Если та, что на карте, – не так далеко порог Щеки. Услышали в отдалении гром. Остановились, поставили палатку. Вдруг подул очень сильный ветер.  Он дул по реке снизу, трепал и пытался сорвать палатку. Началась гроза.

     И так невесело, а тут еще напарник раздражает. «Я с ним больше не пойду! – подумал я. - Если выберемся».
     Надо идти. Может быть, сегодня дойдем до Щек. Я брел вдоль берега по зарослям и услышал моего товарища: «А можно вас спросить?»
     Продравшись сквозь кусты, вышел на берег. На воде около берега – катамаран-двойка, небольшой совсем. На нем – бородатый человек с веслом. Второй, с седою бородой, на берегу показывает карту. Поздоровались, и он спросил, откуда мы идем. «С Нижнеудинска». Он удивился: «Пешком? Ну, ребята, мы отчаянные, а вы – вообще...» Потом сказал: «Поехали с нами до привала». Сейчас мы удивились: «На этом?» Сели с рюкзаками посередине катамарана между двух гондол. И он держал нас всех, этот маленький катамаран.
     На берегу увидели второй, там двое у костра варили уху. Предложили нам, и мы не отказались. Седой – это Иваныч, он главный. Из Владимирской области они, полтора месяца в походе. Вот это круто. Эх, сигарет у них нет!
     А товарищ мой рассматривал карту-километровку и все больше мрачнел. Дороги нет ни от Щек, ни от Верхнекитатского порога, ни от знаменитого Базыбайского. Только - от Нижней Тридцатки. А до нее – километров сто пятьдесят. Это ж сколько нам...
     «Ну что с вами делать?» - спросил Иваныч. Я смотрел на него, как на Бога. «А возьмите нас с собой». «Ха!» - сказали они. А Иваныч сказал: «До Щек, там - посмотрим». Товарищ мой сел на второй катамаран.
     Через час дошли до порога. Ребята осмотрели его и решили обнести. Там – сужение и сразу - наклонная стенка. Опасно.
     А что Кошурников? Бросали плот, строили новый?
     Остановились все вместе. Они кормили нас жареной рыбой. Наверное, у них рыба – на завтрак, обед и ужин.

     У них – дежурный, он встает раньше. Утром была гречка – по порциям, без добавок. Чай пьют без сахара, закончился. Да и у нас закончился. На реке туман, зябко. Им лучше - они гребут.
     Дошли до Верхнекитатского порога. Нас высадили, лихо прошли. Потом был знаменитый Базыбайский порог. Тут такие причудливые камни, обглоданные рекой. Мой товарищ рассказал, что здесь – подземные водные лабиринты, он читал об этом. Водников, терпевших крушение, затягивало туда, их не находили.
     Зря он это рассказал перед порогом. Им и так... Сняли с катамаранов рюкзаки, обнесли вокруг. Прошли Базыбайский порог!
     После порога Казыр стал спокойным. Увидели встречную моторную лодку. Там их двое, они сбавили ход: «Порог прошли?» Ответили: «Прошли!» «Молодцы!» - и вручили полуторалитровую бутылку пива. После пива пришлось причалить к берегу.
     К нам подплыли рыбаки. Они из Красноярска. Сказали - впереди есть место, называется Баня. Тут Кошурников погиб. Откуда название? Здесь быстрина и местные, когда шли на шестах вверх, говорили: жарко, баня!
     Вот где, оказывается. Я спросил у Иваныча: «Кошурников герой?» «Геро-ой!» - убежденно сказал Иваныч.

     (Восьмое сентября.)
     Утром было холодно, сильный туман. Казыр медленный уже. У водников это - тиши. Весь день ребята гребли.
     К вечеру дошли до Верхней Тридцатки. Здесь несколько домов – метеостанция. Потом, еще через час, - деревня, Нижняя Тридцатка. Дорога здесь, машины ходят.
     Высокий берег и на нем – сооружение, памятник. Три серебряных рельса горизонтальных, три – вертикальных. Я обошел вокруг. Памятник - кому? «Кошурникову, - сказал Иваныч. – Он же герой».