Светлой памяти дорогих сердцу друзей посвящается
Здравствуй, дражайший Шеф! А мне приснился под утро короткий сон про нас с тобой, молодых студентов «ниститута». Первый эпизод был, как мы зачем-то, просто от нечего делать забрались на карниз на уровне второго этажа «сталинки», сидели там, оглядывая все вокруг под нами - прохожих, детей, голубей, чье место мы, вероятно, заняли, и ели какие-то пирожки, или это были слойки. Без мяса, с повидлом. Но тут у меня проявилась боязнь высоты, ноги задрожали, засосало под ложечкой, и мне показалось, что карниз был опасно узким, и что там жутко высоко, и слезать назад очень сложно и опасно. Но как-то слезли, уж не помню как. А ты был не нынешней комплекции, а весь подтянутый и молодой.
И сразу следом мы прошли буквально за угол института, как сейчас помню, повернули направо, и пред нашим взором открылась пивная в тени дерев. Почему-то в двух уровнях.
Там было много народу в длиннющей очереди серых личностей. Внизу уже сидели за грязными, липкими столами знакомые персонажи в майках-алкоголичках, в черных рабочих робах наподобие тюремных, кто-то в болоньевом плаще на голое тело и в резиновых сапогах, а кто просто с голым торсом, с хмурыми лицами людей, знающих не понаслышке суровую правду жизни, и тянули кислое пиво, ведя неспешный, скупой на слова и чувства мужской разговор. Они не резали правду-матку, не клеймили ни предателей-диссидентов, ни вороватых партийных воротил. Знали, что в начале 50-х начальник угро в Калуге в свободное от службы время руководил бандой налетчиков, слышали, что зав. промышленным отделом обкома, что стоял на трибуне рядом с «Кандреем», в молодости стоял «на шухере», пока подельщики со ст. Пятовская бомбили склады и составы, что предгорисполкома, распределявший квартиры, был жулик и вор задолго до «Единой России»… Знали многое, но говорить было себе дороже. Слово не воробей, вылетит – охотники не промахнутся: а потому хмуро пили, не закусывая, и курили одну за другой. Одинаково мало ели и говорили, а пили и курили, сколько себя помнили. Нет, не много, а сколько было – не больше. Другие, в одежде поприличнее, в пиджаках и шляпах, плескали в пиво из «четверок» и брали тефтели. Кто-то освежался дешевым «Лучистым» по 1-27 или портвейном подороже. Но пиво брали все. И никогда не ругались на разбавленное и прокисшее. Здесь это считалось дурным тоном.
А на втором ярусе происходил налив и отпуск напитка. Тучные буфетчицы со злым блеском обиды в глазах за невостребованную женскую красоту манипулировали кранами, наполняли бокалы и покрикивали на очередь, брезгливо смахивая грязной тряпкой назойливых мух с алюминиевого подноса, на которое выставляли пиво.
Здесь же рядом с ними стояли уборщицы-мойщицы посуды в грязных белых
халатах и пуховых платках. Они словно забыли о своих прямых обязанностях, стояли, как истуканы, и тоже руководили очередью.
Очередь была безликой и торжественно безмолвной;
там были мужики в кепках, с алюминиевыми бидонами, и много теток в
выцветших мохеровых кофтах неузнаваемого цвета, которые не то чтобы пили
пиво, но стояли по жизни в очередях за всем.
Вожделенно глядя на это снизу и глотая слюну, я обратил внимание, что пиво в проносимых мимо нас бокалах было почему-то совсем бледным и совершенно без пены. То есть пены не присутствовало уже в момент отрыва бокала от струи, как от пуповины, и даже номинальной тонкой белой полоски поверх желтоватой жидкости в бокале не было видно. Мы уже подозревали, что пиво было плохим, что однако не умаляло важности его коммуникативной функции и не могло подорвать стойкой веры людей в социальную справедливость. Успокаивая себя мыслью о его чрезмерной разбавленности, мы с другом безнадежно отошли в сторону от очереди и тут увидели отделившуюся от нее фигуру в явном подпитии и душевном состоянии, отражавшем блаженство и уверенность в завтрашнем дне. Человек в неизменной кепке и в незаправленной в брюки байковой рубахе с закатанными рукавами отходил, очевидно, утолив утреннюю жажду. Вид лица его выдавал завсегдатая, проводящего в этой очереди большую часть короткой жизни. Когда мы приблизились, индивидуум инстинктивно принял нас за шпану и в знак миролюбия, и предваряя агрессию, протянул руку, предложив все что у него было – обглоданный скелет сухой таранки, который он не выпускал из ладони вместе с «бычком» сигареты, как самую главную ценность.
Увидев, что мы не имели агрессивных намерений, он сразу расположился к нам и, поняв, что мы в отличие от него еще не вкусили счастья, немедленно сообщил, что намерен отойти "до хаты", но тут же вернуться, а очередь он предусмотрительно занял. Поэтому, ежели мы желаем его угостить и выпить пива, то он нам поспособствует со всей душой... Все это он говорил, жестикулируя рукой с недоеденной рыбой, которая словно обозначала все его нехитрые планы на конец дня, при том что время близилось к полудню. Однако на вопрос относительно качества пива человек, в котором тогда трудно было разглядеть будущего типичного «дикого брокера» начала 90-х, сообщил, красноречиво поморщившись, что мол "оно квасит" (или "бражит"), из чего мы поняли, что пиво совсем плохое. Но ушли из заведения не сразу, а долго еще прикидывали аргументы за и против, пытаясь угадать, какие лекции и семинары пропустим, ежели останемся здесь - в «Блинной», в пивной возле старой танцплощадки за к-т «Центральный или там же в подвале, в «Светлячке», в дорогих сердцу банях на Доминговке и Воробьевке, в парке имени Культуры и Отдыха, возле качелей-лодочек, в «Пнях», в «стекляшке» на колхозном рынке или в Гостином Дворе, в «Голубом Дунае» в Тарусе, в «Жигулях» на Новом Арбате или в «Ракушке» на Юго-Западе в Москве - в том, что сегодня было бы модно назвать «реалити шоу». Навсегда…
Калуга, 14 февраля 2013