Самый хороший праздник

Константин Кучер
Мать у Саньки любила Рождество.

Гадать, оно вроде бы, как и не к чему уже… Отец-то у Саньки есть. Зачем ему другой? Так что так, только если вспомнить, как в девках гадала. И рассказать об этом Саньке. А он, знай – сидит. Слушает. Интересно же. И бабуля слушает. Хоть и ворчит изредка про поповские суеверия. Но всё равно, слушает. Видно… Видно, что и ей интересно.

Но истории про гадания, это ещё что! Самое интересное начинается уже под вечер, как стемнеет. Зайдет солнце за дальний лес, что по ту сторону Лузы, мать сходит во двор, принесет куриную поилку – что ей на морозе стоять? Куры уже давно уселись на насест. Принесет поилку, поставит у дверей, а сама Саньке – морг, морг. Сначала одним глазом, потом другим. Мол, чего ты? Забыл что ли?

Нет, нет, совсем и не забыл. Только дедов тулуп – как с вешалки достать? Как? Если только с помощью табуретки. И где? Где она? Так конечно, бабуля на него уже чугунок с картошкой поставила!

- Ба… Ба!

- Чего, Сашко?

«Сашко». Это бабуля так Саньку зовет. Дед, так тот «Ляксандром». Мать – «Сашуткой». А отец, как и пацаны на улице, «Санькой».

- Так это, ба… Табурет!

Но тут уже мать приходит Саньке на выручку:

- Мама, мы с Сашуткиным возьмем отцов тулуп?

- Не иначе, колядовать собрались?

Колядовать. Колядовать… Вот это – интересно. Куда интереснее всяких гаданий! Хотя, если честно, и о них – тоже… Тоже – ничего. Интересно. Но колядовать… куда как интереснее!

Правда, колядок Санька не знал. Пела их мать. И не только пела, но и плясала. А Санька только собирал то, чем одаривали колядующих. Их с матерью. Собирал и складывал в старую брезентовую сумку, в которую летом, в навигацию, отец брал с собой на работу тормозок – нехитрый перекус, собранный матерью или бабулей.

А потом, как возвращались домой, Санька доставал всё из сумки, выкладывал на стол и, довольный, рассказывал бабуле:

- Вот, конфетами, это тетка Донька одарила.

«Раковые шейки». Самые Санькины любимые.

- Баба Надя кутьи в туесок отложила. Она сладкая, ба. С изюмом. Мы там, у баб Нади, попробовали. А дед Степан – яичко. Два. А ещё… Целый рубель. Железный. С дедушкой Лениным. Ба, ба! Да не всё ещё… Он маме вина налил. Мы у него сидели. Они вино пили за Рождество. И песни пели. А я – студень ел. Куриный. Мама сказала – можно. Мы как к деду заходили, ветер как раз тучи разогнал, так и луну, и звезды видно было. Не одну! Много. А нельзя ведь только до первой…

Нет, хороший праздник – Рождество. Вот мать и любит его. А бабуля – Новый год. Она завсегда деда за ёлкой снаряжает. А как тот принесет её и, отряхнув на крыльце веником от снега, занесет в избу, так наряжает. Больше сама. А Санька только помогает. Ну, и мать тоже, если успеет с работы. Но чаще всё-таки бабуля и Санька. Вдвоем. А дед только ящик с игрушками и дождиком принесет из сарайки. Там, где у него верстак и инструменты.

В общем, мать любит Рождество. Бабуля – Новый год. А Санька – Сретенье.

Из-за того, что в этот день зима с летом встречается. Конечно, до лета ещё далеко. И на Власия, как обычно говорит дед, вполне можно ждать морозца. Но уже не такого страшного, как в Крещение. Да и вообще… Разве это морозы? Если бы мать не ругалась, так можно было бы и без шапки бегать. Вон, тётки Донькиному Петьке можно ведь! С крыш-то… Капает!
Значит, тепло. Скоро… Скоро ручьи побегут. И можно будет запускать кораблики. Или сходить на старую заводскую плотину, что ещё буржуи строили, и смотреть, смотреть… Смотреть как с шумом падает вода с плотины вниз, взбивая там высокую белую пену, похожую на ту, что у матери получается в ведре, когда она доит Зорьку. Только не такая белоснежная и с разными, невесть откуда взявшимися щепками и стебельками прошлогодней соломы…

Но, если честно, больше всего Саньке Сретенье нравится из-за «жаворонков», которых в этот день выпекает бабуля.

Вот и сегодня он проснулся от приятного, щекочущего нос запаха со знакомой кислинкой.
Опара… У бабули уже опара подошла.

Вставать! И быстрее. А то ведь можно пропустить самое интересное.

Тесто, предварительно добавив в муку разведённых в тёплой воде дрожжей, немного сахара, морковного сока – для цвета – и чуточку пахнущего семечками подсолнечного масла, бабуля замесила раньше. Пока Санька ещё спал. Но опара-то… Пахнет! Не иначе, подошла.

Времени терять никак нельзя. Умыться и потом можно! Поэтому Санька, выскользнув из-под теплого одеяла, прямиком – к столу. Смотреть, как бабуля разделила тесто на полоски, каждую из которых потом раскатала в руках в валик. И уже его завязала узелком, один кончик которого надо чуть защипнуть – это клюв. А глазками будут две изюминки. На втором же кончике узелка бабуля делает небольшой разрез и получившиеся в результате этой операции две части валика разводятся в стороны. Чем не жавороночий хвостик? Очень даже… А как тесто превратилось в красивых «птичек», их – в духовку.

Вот теперь можно и умыться. Одеться. Время есть. Даже позавтракать, и то, наверное, успеется…

Нет. Чуть-чуть, но не хватило времени. Первую партию жаворонков бабуля уже достала из печи:

- Сашко. Сашко…

Можно и не напоминать. Санька и так знает, что жаворонков надо вынести на улицу. Чтобы охололи, как говорит дед. Остыли, значит.

Но бабуля-то не знает, что Санька знает. А может, и догадывается, но для порядка напоминает:

- Сашко, отнесешь-то жаворонков на улицу? Чтобы увидал Господь, как наши птички полетят к солнышку.

- Щас, щас, ба. Я только их свяжу ниточкой. Чтобы они стайкой полетели. Где у тебя нитки?

- Да там, посмотри в горнице. Вечером белые материны варежки штопала, так должен быть моток. Давай, давай, Сашко.

А что Саньку уговаривать? Он уже и сам моток нашел, отчекрыжил от клубка нитку подлиннее, чтобы на всех жаворонков хватило, перевязал их, ноги в валенки и – на улицу…

- Куда, куда? Кфуфайку одень-то!

А-ааа… Нужна она больно. И так на улице тепло.

- Всё, ба. Вынес. Положил на кормушку, что у старой березы. Смотри за ними. Как полетят, так крикнешь.

Ага. Полетят. Санька уже большой. В такие сказки не верит. Тем более, бабуля сама говорит, что Бога нет. На небе облака. Или тучи, когда дождь. Солнце, луна, звезды. А Бога – нет. Да бабуля и сама это знает. Вот, в окошко даже и не смотрит. У телевизора мостится. Что там сейчас? «Утренняя почта»? Значит, петь будут. Так тогда и самому можно поближе к телеку переместиться. И Санька, прихватив чашку с уже почти остывшим чаем, двинул в сторону горницы.

Правда, по пути всё-таки глянул в раскрашенное морозными узорами окошко, выходящее во двор, к старой березе и кормушке, на которой должны лежать жаворонки. Должны лежать. Но что-то… Не видать их. Плохо видно через заиндевевшее окошко.

- Ба… Ба! Смотри… Жаворонки полетели! На небо.

А бабуля уже и сама возле окна:

- Ой, Сашко… Господи святы!

Не сговариваясь, они мигом, не теряя времени на пальто, фуфайку и валенки, вдвоем выскакивают на крыльцо. А на улице…

Большой пушистый рыжий котяра… Настоящий сибиряк. И откуда только баб Надя такого откопала? Ухватил одного из жаворонков с кормушки, да и перепрыгнул на ближнюю ветку. Хоть и вертит своей наглой усатой мордой по сторонам, но жрет, торопится – подавиться бы тебе проклятому! – одного из жаворонков. А остальные птицы болтаются, подвязанные на нитках, где-то между кормушкой и веткой березы.
Сожрал… Сожрал, гад уже одного! Одной из передних лап царапает по стволу, перебирает ею. Подтягивает, подтягивает жаворонков. А они болтаются на ниточках и… Летят, летят. Всё выше.. Выше. Ближе и ближе к той ветке, на которой устроился котяра.

- Ба…

- Ах, ты паразит рыжий! Брысь… Брысь, проклятущий! Брось птичек. Что стоишь, Сашко? Метелка-то наша где? Давай её сюда. Давай, быстрее! А то ведь всех жаворонков сожрет, паразит… Брысь, брысь! А я-то… Коммунистка старая. И сподобил же меня, нечистый, в такое поверить… «Полетели, полетели птички». К солнышку. Чтобы Господь их увидел.

Нет, хороший праздник – Сретенье. Самый хороший. Вкусный. И интересный. Санька  любил его больше всех праздников.