Очень хорошо владел собой… Был
боевой человек… Смел и отважен.
(Из ответов Крупской на анкету
института мозга в 1935 году).
1
К годовщине революции у первой леди случился рецидив базедовой болезни. Озабоченный супружник назойливо звонил врачующему Крупскую профессору Гетье, дотошно расспрашивал о приёмах лечения. Гетье посоветовал устроить отдых на лоне природы. Поскольку, зимних спецсанаториев и вциковских дач в Подмосковье ещё не наладили, выбор пал на детскую лесную школу в Сокольниках, располагавшуюся в особняке согнанного фабриканта. Удачное место подсказал Ленину хорошо знавший округу коренной москвич Бонч-Бруевич, управделами Совнаркома. Администрация школы числилась вполне благонадёжной, хозяйством заведовал некий Бодров – в прошлом ученик Крупской в вечерне-воскресной школе. Для связи с домашними имелся телефон, да и расстояние от кремлёвских палат – пустяшное, на четверть часа неторопкой езды.
Предложение приглянулось. Ильич вскочил, по давней причуде вложил большие пальцы обеих рук в проймы жилета и на цыпочках, как заговорщик, приблизился к стоящему в кабинете Бонч-Бруевичу. Интимно, щекотнув бородкой в ухо, сказал:
– Поезжайте, батенька, на разведку. Хорошенько всё высмотрите, запомните короткую дорогу. Да, никому не сболтните, зачем приехали. Возвратясь, доложите, а я перетолкую с Надей…
Отложив текущие дела, Бонч-Бруевич вызвал авто и спешно покатил в Сокольники, тогдашний пригород Москвы. Зима выдалась ранняя, вьюжная. Образцового правопорядка в новой столице ещё не утвердили, и улицы непролазно забило снегом: местами намёты покрывали окна второго этажа. На расчистку заносов принудительно сгоняли граждан из недобитой буржуазии, плохо сподобных к трудам по городскому благоустройству. Тротуары имели вид ухабистых ледянок, передвигаться по которым мог разве юный и ловкий. Снег свешивался с крыш текучими козырьками, по осени не сбитые громады сосулек фигурно лепились по карнизам и водосточным трубам, грозя насмерть зашибить и без того затравленных прохожих. Трамвайные пути худо-бедно расчищались, моторный проезд по ним был удобен, но вывернуть из воздвигнутых обочь валов слежалого снега удавалось не на каждом перекрёстке.
Прибыв в Сокольники, и, для проформы, осмотрев знакомое здание лесной школы, посыльный вождя без задержки вертнулся обратно, мимоходом исследуя все подъезды и прилегающую к школе местность на предмет организации охраны.
Выслушав расторопное донесение, Ленин уведомил Бонч-Бруевича, что Наденька склоняется ехать, и завтра он скажет окончательное решение. Наутро, едва наперсник Ленина торкнулся в охраняемый кабинет, повеселевший глава Совнаркома сообщил:
– Надя согласна, укладывается. К вечеру поедем, только не надо никому говорить. Абсолютно никому!
– Разумеется, Владимир Ильич. Это мне ясно!
– Заведующая Фанни Лазаревна, кажется, вполне надёжный товарищ? – вдруг спросил Ленин, пытливо скосясь на Бонча. Накануне вечером архиосторожный вождь самолично посетил Сокольники.
– О да! Халевская – женщина прекрасных душевных качеств. Всецело преданный человек! – твёрдо заверил приятельствовавший с заведующей Бонч.
– Ну и ладненько! – воскликнул, потирая ладошки, Ленин. Вчера он досконально проверил лесную школу: прошёл по всем комнатам, узнал, как питаются дети и персонал, в чём есть нужда. Администрация вознамерилась освободить для почётной гостьи самую большую комнату с балконом, однако Владимир Ильич демократично заявил, что ни он, ни Надежда Константиновна не вправе лишать детей столь просторного помещения. Сошлись на угловой комнате с отдельным входом (как наиболее безопасной и удобной для организации охраны), и Крупская, не мешкая, перебралась в Сокольники, где и навещал её ежевечерне ретивый, чутко-внимательный к родичам супруг, привозя жене продуктовые авоськи и иной раз безделицы детям. Появлялся обыкновенно с неотлучным адъютантом – бездетной сестрой Марией, не знающей чем скоротать бездельный досуг.
«Десятилетиями партия видела две женские фигуры около Ленина. Жену. Сестру… Писал Ленин, шифровала, отправляла, пересылала Надежда Константиновна. В волнах людей, стеклянных переплётов заводских сводов, на площадях, в вокзалах, с автомобиля неслась бурливая, волнующая скороговорка Ленина, а рядом с ним, скромно затерявшись в толпе, но не далее пяти шагов всегда дежурила, стерегла, берегла бедная шубка Марии Ильиничны… – столь задушевно писал придворный журналист Михаил Кольцов. – Женевский отшельник стал вождём сотен миллионов трудящихся, правителем шестой части света… Но жена, сестра не отдалились ни на шаг. Только масштабы выросли, как в телескопе…»
На семейные посидушки кремлёвский мечтатель исчезал скрытно от окружения, лишних не посвящая. Коль случалось отбыть прилюдно, улучив минуту, по-свойски упреждал Бонч-Бруевича, дабы сопричастный дезинформировал любопытствующих, скрыв подлинное местопребывание вождя. Вот так, втихую, и отдыхала Крупская в Сокольниках декабрь и январь. Иногда для медицинского контроля наведывался домашний врач семьи Обух. Удалённость от дел, учтивая почтительность персонала, школьное с кремлёвской добавкой питание и не колыхаемый придворными интригами лесной воздух, несомненно, поправили надсаженное революционной лихорадкой и непривычными нагрузками в Наркомпросе здоровье ленинской супруги. Да и лесной школе проживание бабушки Кру обернулось во благо. Администрация школы спроворила для питомцев новогодний праздник, и через влиятельную леди передали нижайшую просьбу Владимиру Ильичу. Ленин охотно согласился присутствовать на ёлке и поручил Бонч-Бруевичу раздобыть для ребячьего праздника всё необходимое. Завхоз лесной школы вспоминал позднее, что Ленин
«…исхлопотал из совнаркомовского кооператива гостинцев. Шофёр привёз несколько ящиков и мешков, а в них конфеты, шоколад, чернослив, мёд, маленькие крымские яблочки и орехи. Год был очень голодный, и эти подарки Ильича доставили детям большое удовольствие. Получилось по тем временам сказочное дерево, богатое сластями и фруктами».
Мало того, пронырливый управделами ангажировал на вечёрку пару профессиональных певиц и пианиста. Тайная вечеря затевалась славная, да подкислило её дорожное происшествие, результат чрезмерной конспиративности…
19 января нервного, голодного и кровавого для России 1919 года, в сочельник, содруги по партии отправились на детскую ёлку. Ехать условились порознь, дабы не возбуждать излишнее внимание парой следующих друг за другом автомобилей. Бонч отбыл из Кремля засветло и в Сокольники прибыл невредим. Правда, близ Рязанского вокзала пугнули залихватским свистом, и тотчас наперёд по ходу движения хулиганским пересвистом отозвался некто другой. Миновали вокзалы, и снова пронзил разбойничий свист, что навело Бонч-Бруевича на верную мысль: а не передают ли их автомобиль от засады к засаде? Заподозрив недоброе, он из Сокольников связался с кремлёвским гаражом и справился – выехала ли машина Гиля, бессменного возницы Ленина. Перезвонил на квартиру и от домработницы Ульяновых вызнал, что хозяин полчаса как отбыл. Предупредить отменного конспиратора об изменении маршрута не удалось. Прошло ещё полчаса, Ленин не объявился.
– Что-то Володя запаздывает, – обеспокоенно сказала Крупская, – а детишки не хотят начинать без него. Говорят: «Подождём дядю».
Попили чаю с вареньем, и в души вкралась тревога. Ленин бывал точен, как куранты на Спасской башне, и задержать могли лишь серьёзные обстоятельства. Из угрызений совести, Бонч дозвонился в Совнарком, но в Кремле красного диктатора не было.
2
Мастер компромиссов приказал подать персональный «Роллс-Ройс» к пяти часам дня. В оговоренное время Гиль исполнительно подрулил к подъезду, с сидящим обок чекистом Чебановым, – единственным из охраны, посвящённым в семейную тайну. Чуть погодя, вышел добротно, по сезону одетый Ильич, со ступавшей в затылок Марией Ильиничной, зябко кутавшейся (плагиирую М.Кольцова) в «бедную шубку». В правой руке Ленин нёс полнёхонький бидон молока для «исхудавшей» супруги.
В то бестолковое время младшая сестра Ленина работала в «Правде» и частенько использовала влиятельное родство в служебно-личных целях.
«Благодаря заботе Марии Ильиничны, сотрудники редакции зимой 1919 года получили тёплые пальто, реквизированные у буржуазии. Много было весёлых шуток, когда правдисты надели обновы. Один пришёл в лисьей шубе, другая – в беличьей, третья – в ненецкой расшитой шубке. Поэт редакции Филипченко появился в медвежьей дохе пушкинских времён. Мария Ильинична очень радовалась за сотрудников, но котиковую шубу, которую достали для неё, носить не стала. Одевалась Мария Ильинична скромно, и эту шубу, видимо, считала слишком богатой. Она подарила её сторожу Олимпиаде Журавлёвой», – вскоре ставшей, в качестве домработницы, членом семьи Ульяновых.
Уместно вспомнить и пару высказываний Ильича. Так в третьем «Письме из далека», написанном незадолго до переворота, Ленин указывал добиваться таких условий
«чтобы всякий ребёнок имел бутылку хорошего молока и чтобы ни один взрослый в богатой семье не смел взять лишнего молока, пока не обеспечены дети».
Молоко – в роли мерила подлинной коммунистичности действий. В брошюре «Удержат ли большевики государственную власть?» он, в ряду других требований писал, что пролетарская власть
«…заставляет богатых платить за молоко, но не даёт им ни одной капли молока, пока не снабжены им в достаточных размерах дети в с е х бедных семей…»
Типичное ульяновское словоблудие! За чужой щекой зуб не болит. Минуя детишкины зёвики, коровье млеко перекочевало на колени сотрудника охраны, с наказом держать бидон аккуратнее, по причине слетающей крышки. Воздадим без промедления холопской прилежности чекиста: Чебанов принял сгубивший его бидон трепетнее, нежели молодой папаша спеленатого дитёнка!
– Поедемте, товарищ Гиль, к Надежде Константиновне, – шпионски понизив голос, распорядился Ильич и, подсадив Маняшу, влез на привычные места – в заднем, изолированном сдвижным стеклом салоне не худого для тех лет лимузина. Машина сизовато газанула и покатила по щербатой брусчатке на выезд из надёжных кремлёвских стен.
Ходко, вёрст эдак под сорок в час, проехали Лубянскую площадь, Мясницкую улицу, пересекли Садовую, как вдруг вблизи Каланчевской площади разбойный окрик: «Стоо-ой!..» Расхристанный субъект в шинели, угрожающе размахивая револьвером, нахраписто набегал сбоку к движущейся машине. Не мешкая, Гиль переключил передачу и поддал оборотов, едва вписавшись в крутой вираж. Ленин деликатно торкнулся в окошечко и спросил:
– В чём дело? Нам что-то кричали…
– Пьяные! – не сбавляя хода, слукавил Гиль.
Сзади что-то невнятно рявкнули, но вдогон не пальнули, что в данной ситуации вовсе не исключалось. Борзые от беззаконья уголовники нередко отнимали автомобили, чтобы совершать на них пиратские рейды по учреждениям и богатым квартирам, – под видом агентов ВЧК, производящих обыск. Не имевшие формы постовые милиционеры тоже останавливали машины для проверки документов. Однажды Гиль проворонил жест постового, и малый открыл пальбу по небу. Владимир Ильич строго отчитал милиционера: негоже, голубчик, стрелять, не разобравшись, кто едет. И ещё раз в революционное лихолетье лимузин Ленина навлёк подозрение и с вооружёнными милиционерами на подножках был препровождён в отделение, где сердитый Ильич предъявил, наконец, разом остудивший всех совнаркомовский пропуск и был, с подобающими извинениями, восвояси отпущен. Воровство, грабежи, насилия, смертоубийства захлестнули при перевластье Россию кровавой пеной.
Спокойно миновали Николаевский вокзал, вывернули на улицу, ведущую к Сокольникам, как уж по январски скоротечно стемнело. Не отапливаемый город погрузился в темь, но фары превосходно высвечивали каждого проходящего и тем нелепей показался скоротечный произвол, содеянный на людной ещё улице. Машина накатисто шла по трамвайным путям, Ильич с сестрой благодушествовали, предвкушая гулянье и ту лакейскую внимательность, которой их повсюду теперь оделяли, как вдруг… Как вдруг недалеко от пивоваренного завода бывшего Калинкина на дорогу, в десятке саженей наперёд машины, выскочили трое неизвестных громил с маузерами в кистях и, преградив путь, вразнобой, но требовательно заорали:
– Стой!.. Остановить машину!.. Будем стрелять!..
– Ну, Ванька, – невольно притормаживая, крякнул Гиль, – вляпались к бандюгам!
– Да, – поёжился сидящий слева Чебанов. – Патруль с винтовками ходит, в шинелках.
А машина сама плывёт в лапы к головорезам, и проезжая часть узка – не разминуться. Наскоро кумекнув, Гиль решает проскочить. Яростно утопляет акселератор, направив рванувшийся лимузин прямиком на бандитов, к несчастью успевших по крысиному шурнуть с дороги и уже вослед истерично завопивших:
– Стой, падло!.. Стрелять будем!.. Стой!..
Дорога удачно сходила к мосту под уклон, автомобиль понёсся и, пожалуй, раздосвиданькались бы без потерь, да суетной командир вновь колотнулся в окошко. Судорожно сграбастав баранку, Гиль пренебрёг, но постук настойчиво повторился и пришлось обернуться. Ленин приоткрыл дверцу и сердито выговорил:
– Товарищ Гиль, надо остановиться и выяснить, что им нужно. Очевидно – патруль!
Разгон спал, и донеслась топотня набегавшей сзади вооружённой троицы, матерно горлопанившей во все глотки:
– Стой!.. Стрелять будем!..
– Ну вот, видите, – укоризненно качнул головой Ильич, – надо остановиться!
Не доезжая моста, Гиль тормознул. Чекист Чебанов плотней вжал в живот доверенный бидон. Вильнув на неровностях дороги, машина стала, – метрах в двухстах от горевшего за переездом яркого фонаря, под которым глазастый Гиль углядел пританцовывающего с винтовкой на плече часового.
– И впрямь, блазнуло: райсовет впереди. Патруль, однако… – размякая, выдохнул он.
– Бегут, – простецки подтвердил очевидное-невероятное Чебанов, и сзади, запыхавшись, подлетели три возбуждённых погоней типа с маузерами наизготовку. Первый из набежавших – чернявый, с довольно-таки разбойничьей физиономией, рывком отворил левую дверцу автомобиля и, ткнув в проём маузером, повелительно гаркнул:
– Выходи!.. Живо!..
– В чём дело, товарищи? – с ребячьей безмятежностью прокартавил Ильич. Развитое классовое чутьё подвело, подкузьмило. – В чём дело? – построже и сердитей повторил он, второпях нащупывая в складке кармана смирявший и не такой нахрап совнаркомовский пропуск. В ответ не замедлила площадная, нецензурная брань и истеричные выкрики раззадоренных погоней, нетерпеливых бандитов:
– Выходи! Не разговаривай!..
С этими словами главный из них – высокий блондин в серой полковничьей папахе и с дьявольски невозмутимой рожей под ней, грубо схватил главу большевистского правительства за рукав и, резко рванув книзу, с силой потянул из автомобиля.
– Живей, шушваль пархатая!.. – гнусным матерком подстегнул он. Как позднее выяснят – вожак шатии, по прозванию Кошелёк.
Выдернутый как гвоздь из гнезда, закопёрщик мировой революции очутился на морозе. Ступил два шага к передку автомобиля и стопорнулся супротив затаившихся внутри чекиста и не выпустившего баранки из рук Гиля, недоуменно повторяя:
– В чём дело?.. Что вам нужно?.. Кто вы?..
Вослед за братом из салона посунулась Марьлинична и, не сообразив сперва что происходит, как в коммунальную склоку волчицей кинулась на нападавших:
– Что вы делаете?! Как вы смеете так обращаться?! Ведь это же товарищ… – но бандиты не удостоили вздорную бабу и взглядом.
– Ша!.. – дёрнулся чернявый. – Не шевелись!.. – и ткнул дулом маузера в ленинский висок, а третий из нападавших за подмышки выволок из машины оцепенелого сотрудника личной охраны Чебанова и сходу взял на прицел.
– Вы-то кто?! – забавно не уразумев, что перед ней грабители, квокшилась Мария Ильинична. – Покажите ваши мандаты!..
– Уголовным мандатов не требуется! – мрачно хмыкнул оценивший озорство блондин в папахе. – У нас на всё право есть!
Марьлинична схолонула, а про сидящего за рулём шофёра бандиты в сумятице запамятовали.
– Это недоразумение. Я – Ленин! Вот мой документ! – попытался внести полную ясность неузнанный громовержец.
После этой запальчивой тирады у Гиля аж сердце кольнуло. «Конец! Укокошат благодетеля!.. Всем каюк!..» Но повезло сказочно: в запале свары бандиты ослышались, приняв партийный псевдоним за фамилию «Левин».
– Молчать!.. Нам без разницы, кто такой!.. Не разговаривать!.. – Главарь выхватил из ильичёвых рук пропуск, не глядя сунул документ себе в карман. Сграбастал низенького Ленина за лацканы пальто, остервенело дёрнул, срывая прочно сидящие пуговицы, и сноровисто забрал из внутреннего кармана бумажник и изящный тяжёленький браунинг.
Последним выметнули из машины задумавшегося с наганом в руке возницу Гиля.
«Приходилось сдерживать себя, чтобы не стрелять в бандитов, – так в мемуарах оправдается он. – Мои пули уложили бы одного из д в у х (?) налётчиков, но это неизбежно кончилось бы пальбой с их стороны. Подвергать опасности жизнь Владимира Ильича я не мог… Было обидно, что я, вооружённый и достаточно сильный, не могу противиться наглым преступникам. Я сознавал одно: жизнью Ленина рисковать нельзя…»
Едва товарищ Гиль перезахоронил наган из-за пазухи под подушку сиденья, как про него вспомнили и грубо препроводили наружу к остальным. На водительское место проворно бахнулся один из налётчиков. Двое оставшихся, взмахнув напоследок своими убийственными мандатами: «Стоять!.. Не шевелиться!..» – ловко вспрыгнули на подножки, и машина стремглав сорвалась с места по направлению к Сокольникам. Судя по навыкам, руль перешёл в более опытные руки. Краткий миг, и машина на полном ходу исчезла во мгле. Пострадавшие остались стоять на дороге как оплёванные, от срама стыдясь смотреть друг дружке в глаза. Налётчики сработали мастерски, с ошеломительным напором и быстротой.
– Да, ловко… – наконец процедил удручённый, пришибленный Ленин, впервые воочию познавший пролетарское обращение. – Какой позор! Вооружённые люди и без сопротивления отдали машину… Умопомрачительно!.. – и, не скрывая досады, он с гневным укором воззрился на шляповатых охранителей.
Излиться гневу помешал блеснувший на дороге свет фар встречного автомобиля.
– Оружие у вас обоих отобрали? – уже деловито осведомился Ленин, адресуясь к мужчинам.
Выяснилось, что Мария Ильинична и Чебанов даже не вынимали своих револьверов.
– Останавливайте машину и поезжайте догонять! – находчиво распорядился суетной Ленин, и тут только все заметили, что сплоховавший Чебанов стоит с бидоном молока. Несмотря на трагизм положения, он так и не выпустил его из рук, а цепко держал, как память об отнятом покое. Комично, но было не до смеха.
Дав машине приблизиться, Гиль с бандитским вероломством вскинул руки. Не ожидавший резкости водитель санитарки застопорил мотор так, что как ни бились, завести не смогли.
– Пустые хлопоты, – уныло промямлил товарищ Гиль.
– Почему? – живо полюбопытствовал Ленин.
– Моя быстроходнее. И горючее в санитарке – самый скверный газолин!.. Да найдётся, Владимир Ильич, не переживайте…
– Отчего вы так уверены? – недоверчиво скосился Ленин.
– За город не выехать: дороги переметены. А на трамвайном кольце сегодня же изловят. Дюже приметная.
– Ну-ну, посмотрим, – малость отмякая, уклончиво буркнул Ленин, и отделавшаяся сильным перепугом четвёрка отважных направилась пёхом в Сокольнический районный Совет.
– Неужели Совет находится рядом?! – свирепея, воскликнул Ленин, когда один из прохожих указал им на двухэтажный дом за мостом. Развёл руками и, после краткой запинки, воскликнул:
– Чудовищно! Открытый грабёж под боком Совета. Просто чудовищно!..
Как и следовало ожидать, часовой наотрез отказался пропустить посторонних в здание.
– Я не могу удостоверить свою личность: у меня отобрали все документы, – попытался сломить упрямство часового Ленин. – Ограбили, отняли машину в двух шагах от вас. Дозвольте пройти к телефону!
Часовой заартачился, и Владимир Ильич, теряя терпение, взъярился:
– Я – Ленин!!! – визгливо вскричал он. – Но доказать это ничем не могу. Мой шофёр удостоверит мою личность!
Ленинские портреты на каждом углу ещё не висели, но при слове «Ленин» часовой вмиг сбледнел с лица. Взятая наперевес винтовка сама собой припала прикладом к ноге и, лишившись дара речи, страж замер оловянным болванчиком. Гиль протянул часовому свой кремлёвский пропуск, тот сомнамбулически тронул его пальцами, как обречённый кролик тупо уставившись на страшного удава-вождя, имя и диктат которого второй год колыхали кровью умытую Россию, – и безропотно пропустил группу в здание.
Дежурных на местах не оказалось. Встретили гулкая пустота с тишиною. Марьлинична обессилено рухнула на подвернувшийся диван и до отъезда уж не вставала. Как подраненный, запертый в тесную клетку зверь, метался по вестибюлю донельзя взвинченный Ленин, заложив веснушчатые руки за спину. Притих в сторонке – с глаз долой! из сердца вон! – самый крайний и виноватый чекист Чебанов, чуя неминучую расправу: вздрючит за профанацию «металлический Феликс». Если самолично не пристрелит сгоряча в кабинете, сегодня же турнёт с позором из сытной кремлёвской охраны. За пуделяния Дзержинский никого не щадил…
Проскочив ряд пустых тёмных залов, Гиль обнаружил в коммутаторской сладко дремавшего телефониста. Долго втолковывал ситуацию, пока квёлый со сна телефонщик расчухал, что требуют всего-навсего вызова председателя.
– Кто вы? Чем могу служить? – учтиво шаркнул нескоро возникший председатель, подозрительно озирая незваных пришельцев.
Владимир Ильич назвался и, поматывая лобастой головой, круто изверг распиравшие негодования:
– Хороши порядочки!.. И часто грабят людей под вашими окнами?
– Бывает, – потупился знакомый с партийными нравами не понаслышке районный руководитель и упреждающе залебезил:
– Пожалуйте в кабинет, товарищ Ульянов Владимир Ильич Ленин…
Дзержинского на Лубянке не оказалось, трубку взял беспощадный латыш Петерс. Сходу выразив возмущение безобразной охраной города, Ленин потребовал принятия срочных мер для задержания машины. Глуповатый Петерс очевидно спросил, не политическое ли это дело.
– Чушь и глупость! Только не политическое! – категорично возразил Ленин. – Иначе меня укокохали бы на месте! Они же только ограбили нас!..
Вторым звонком вызвали из кремлёвского автобоевого отряда машины с усиленной охраной. Ожидая съезда автомобилей, Ленин, не прерывая шагистики, мельтешил по кабинету, вполголоса рассуждая:
– Терпеть такое безобразие дальше нельзя! Следует энергично взяться за борьбу с бандитизмом. Немедленно!.. А машину, товарищ Гиль, надо найти. Всеми средствами!..
Гиль поспешно заверил, что будет взята сегодня же. Ленин резковато остановился:
– Сомневаюсь!.. Жаль машины!.. Впрочем, вам не впервой… – ернически хмыкнув, Ленин снова засновал из угла в угол.
– Вы, пожалуй, верно поступили, товарищ Гиль, что не стреляли, – после продолжительного раздумья пробурчал он. – Очевидно, мы уцелели, благодаря общей пассивности…
Оперативно съехались вызванные автомобили. Прибыл затянутый в чёрную натуральную кожу Петерс. Ленин с сестрой продолжили прерванный путь в Сокольники.
«Когда они добрались наконец до школы, лица у них были какие-то странные, – писала встретившая мужа и золовку Крупская. – Я потом в коридоре спросила, что с ним? Он минуту поколебался, боясь меня взволновать, а потом мы пошли в мою комнату, и он рассказал подробно. Рада я была, что остался он цел и невредим».
Гиль с понаехавшими чекистами отправился из Совета на поимку автомобиля. Некоторый опыт розыска в прошлом имелся. В ноябре 1917-го лишился машины во дворе Смольного. Среди бела дня, на глазах бдительной охраны некто фартовый дунул на ней по подложному пропуску.
– Безобразнейший факт! – отреагировал тогда на известие Ленин. – Ищите машину, где хотите. Иначе со мной будет ездить другой!
Поставленный перед дилеммой, Гиль постарался: обнаружил-таки угнанный автомобиль в одной из пожарных команд на окраине города. Перекрасив в другой цвет, питерские жулики намеревались перегонять его для продажи в Финляндию, что успешно сходило с рук в то окаянное время.
3
Ленин о своей безопасности не заботился, об этом неусыпно пеклась ВЧК. Сохранность лидера в поездках обеспечивал уполномоченный ею комендант Кремля Мальков, бывший матрос Балтийского флота, собственноручно не только казнивший, но и уничтоживший труп Фанни Каплан. Однако, Ленин не всегда считался с решениями, исходившими не от него.
Узнав о нападении бандитов, Мальков во всеоружии явился с командой курсантов в Сокольники. Войдя в лесную школу, бравый матрос первым делом налёг на крайнего – уныло сидящего в прихожей подчинённого.
– Что же ты, мать твою!.. Шляпа!..
– Понимаете, молоко, – не умеючи начал оправдываться оробевший Чебанов. – Если бы не молоко…
– Ты чё, паразит, мелешь?! – не врубился скорый на расправы комендант-матрос. – Какое, к лешему, молоко?!..
Выручило чекиста появление Ленина, сразу оценившего раздор и заявившего, что винить товарища из охраны нечего: обстоятельства сложились так, что поначалу не сообразили, а потом стало поздно.
– Вообще, когда стоит выбор: кошелёк или жизнь, и сила на стороне напавших разбойников, надо быть окончательным идиотом, избрав кошелёк! – закруглил опытный демагог-Ленин нелицеприятный разговор.
Пока Ильич исповедовался супруге, а затем Бончу и, скрепясь, хороводился под ёлкой с детворой и персоналом, Мальков побывал на месте происшествия. Возлёгши на крыло, проехался по следу. Но отличиться не удалось, пришлось ни с чем возвратиться в лесную школу и томительно ждать, когда высокое начальство отгуляет и соизволит домой.
Между тем, после звонка Ленина начался переполох: вся ВЧК и московская милиция с уголовным розыском включились в поиск. Патрулям роздали приметы ленинской машины: «чёрная, крытая, № 10-48, при открытии дверок автоматически поднимаются подножки…» Ночью, после возвращения кремлёвцев из Сокольников в надёжные стены, Малькову доложили, что ленинский лимузин засекли в районе храма Христа Спасителя. При попытке задержать мчавшийся автомобиль погиб милиционер и получили ранения два красноармейца. Плачевные итоги показывают, что маузерами бандиты владели не худо. За один вечер в Москве было убито двадцать два постовых милиционера.
Этим же вечером в столице провели огульную облаву. Среди наспех похватанного, в массе непричастного сброда, оказались и знавшие про угон. Один из задержанных показал, что это дело рук Якова Кошелькова, известного окрест уголовника-рецидивиста. Не зная чьей машиной завладели налётчики, арестованные никак не могли уразуметь: почему за ней гоняются с необычайным рвением, увенчавшимся полу-успехом под утро. Когда Гиль с группой захвата прибыл на место очередной перестрелки, подле светящей не выключенными фарами, засевшей на набережной около Крымского моста машины лежали застреленные в схватке милиционер и красноармеец. Удачливые преступники, завладев оружием убитых, скрылись, – перебравшись по льду через Москву-реку.
На следующий день в Москве ввели военное положение. Газеты опубликовали за подписью Ленина предписание ВЧК – о принятии срочных и беспощадных мер по борьбе с бандитизмом. Массовой проверкой охватили все гостиницы Москвы, многие дома и ночлежки, могшие приютить налётчиков. «За мной ахотятся, как за зверем, не какого не пощадят, – жалобился обречённый на заклание Кошелёк в перехваченной чекистами записке. – Чаго они хатят от меня? Я дал жизнь Ленину…» Ранее схваченный участник налёта – по всей видимости энергично действовавший чернявый, – показал на допросе, что отъехав и рассмотрев документы, Кошелёк якобы долго сокрушался: «Что мы наделали! Ведь это ехал сам Ленин!.. Вот бы нам за его башку деньжищ отвалили!.. Если догоним и кокнем, на нас никто не подумает. Похватают политиков, и может начаться новый переворот!..» Но едва ли, спьяна упустившие Ленина бандиты, вертались разыскивать его. Иначе б удалой Кошелёк хладнокровно поправил ход российской истории. Разумней было уносить ноги, да использовать добытый автомобиль для намеченной грабёжки. И сколь ни матёр, как ни увёртлив был главарь банды головорезов, уйти от кары ленинской мафии не удалось. Понимая, что вляпался необычайно, мучимый манией преследования, он убивал на улице всякого, косо посмотревшего встречного. В конце концов, через продолжительный срок его выследил инициативный чекист Уткин, бывший питерский работяга. Накрыли Кошелька с помощью знаменитой, сильно полевевшей овчарки-ищейки Треф. Летом 1917-го славная собачка азартно вынюхивала таящихся по дальним шалашам и глухим чердакам, загримированных до неузнаваемости Ленина и Зиновьева, солидно оценённых Временным правительством в 200 тысяч рублей. При аресте Кошелёк оказал яростное сопротивление: взяли, оглушив гранатой, когда порасстрелял все патроны.
Некрасящий инцидент, невольной жертвой которого он стал, видимо долгонько смущал дух гениального вырезателя миллионов. В апреле 1920-го, в работе «Детская болезнь «левизны» в коммунизме», стремясь хоть чуток обелить допущенные ротозейство и трусость, он обыграл его на «детски-простом примерчике»:
«Представьте себе, – разглагольствовал Ленин, – что ваш автомобиль остановили вооружённые бандиты. Вы даёте им деньги, паспорт, револьвер, автомобиль. Вы получаете избавление от приятного соседства с бандитами. Компромисс налицо, несомненно. “Do ut des” («даю» тебе деньги, оружие, автомобиль, «чтобы ты дал» мне возможность уйти подобру-поздорову). Но трудно найти не сошедшего с ума человека, который объявил бы подобный компромисс «принципиально-недопустимым» или объявил лицо, заключившее такой компромисс, соучастником бандитов (хотя бандиты, сев на автомобиль, могли использовать его и оружие для новых разбоев). Наш компромисс с бандитами германского империализма был подобен такому…
Есть компромиссы и компромиссы. Надо уметь анализировать обстановку и конкретные условия каждого компромисса или каждой разновидности компромиссов. Надо учиться отличать человека, который дал бандитам деньги и оружие, чтобы уменьшить приносимое бандитами зло и облегчить дело поимки и расстрела бандитов, от человека, который даёт бандитам деньги и оружие, чтобы участвовать в дележе бандитской добычи…»
Учитывая обратный перевес в живой силе и единицах стрелкового оружия: четверо твёрдокаменных большевиков-ленинцев в авто – на троих (а по мемуарам Гиля – двоих) безлошадных разбойников, – аналогия с позорным Брестским миром сомнительна. И там и тут подсобил не соглашательский компромисс, а слепой случай: вспыхнувшая и навечно угасшая революция в Германии, которой могло не быть, и политическое невежество бандитов, не опознавших в жалком, дрожащем от страха мужичке Ленина.
Все, прямо иль косно причастные к январскому «компромиссу», – опричь расстрелянных налётчиков, скрытного, никогда не писавшего о себе (даже автобиографии, хотя не раз о том просили) Ленина и опального Чебанова, участь которого неясна, – все оставили достаточно подробные описания, существенно различные в деталях. Наиболее цветисто и лживо оформил этот случай партийный литератор Бонч-Бруевич, бойко владевший пером. Правдивей отразила – по бабьей простоте своей, – Мария Ильинична. Обыгран данный эпизод биографии бессметного вождя и в художественной Лениниане. Успешно пахавшая доходную ниву и тем известная пис-сательница Мария Прилежаева описала его, как «Случай в Сокольниках». Цитатой и сведу конец документального рассказа с его началом:
«…И началось веселье. Красавица ёлка, убранная самодельными флажками, золочёной звездой и игрушками, высилась до потолка в школьном зале. Чудесно пахло зимним лесом и хвоей. Ребята повели хоровод вокруг ёлки. И Владимир Ильич пошёл в хороводе. Ребята пели, и Владимир Ильич пел. Затеяли игру в кошки-мышки. В жмурки играли. В прятки играли. Веселились до упаду. Вот был праздник так праздник!
А Надежда Константиновна, которая одна знала, что два часа назад Владимир Ильич стоял под дулами бандитских револьверов, от смерти на шаг, глядела на него, любовалась и думала с гордостью: «Ты бесстрашный человек. Оттого и весёлый».
1990.