В большой светлой комнате на четвёртом этаже здания всесоюзно- и всемирно известного НИИ работали несколько сотрудников-инженеров. Работали много лет вместе и хорошо знали особенности характера друг друга. Не были тайной и семейные отношения, более того, почти все были знакомы с мужьями и жёнами коллег.
Но никогда вслух все вместе не обсуждали коллегу в связи с его личной жизнью. Комната всё-таки была общая. Однако обменивались многозначительными взглядами, случайно услышав телефонный разговор, выдававший с головой отношения собеседников.
Общий обмен новостями обычно происходил утром, когда рассаживались за столы и ещё не втянулись в трудовые заботы. А когда кто-то приходил с незаурядной новостью, то всем коллективом включались в разговор. При хороших новостях вместе радовались, при плохих – сочувствовали.
Так выглядел коллектив для непосвящённых, которые временно, ненадолго присоединялись к работе того или иного инженера, находясь в командировке из другого города или из другого отдела НИИ.
На самом же деле отношения в «муравейнике» были непростые. Два «старика» были кандидатами наук, а третий «старик», доктор наук, профессор, ранее был их научным руководителем при работе над диссертациями. У каждого «старика» было один или два сотрудника, которые, как правило, являлись соискателями учёной степени. Диссертационная готовность у «младших» была разная, что зависело от темы диссертации, начала работы над ней, удачи, лени или трудолюбия индивидуума, а также внимания руководителя. Ясно, что о простых отношениях говорить не приходится.
Но не одной работой живёт человек, и человеческие страсти никто не отменял. О том и пойдёт речь.
Профессор, человек незаурядный, энциклопедически образованный, путешественник и прекрасный рассказчик, был душой коллектива. Его любили и не любили. За что любили - понятно. А не любили за изощрённую издёвку над коллегой из-за незнания чего-либо, из-за ошибок и неумения правильно выразить замысел, грамотно написать отчёт или статью. Обычно сотрудники такое отношение терпели, так как замечания, как правило, были справедливы, а зависимость их карьеры от мнения шефа была очевидна: профессор был членом Учёного совета, где защищались будущие кандидаты наук и доктора.
Нелюбовь к доктору была «сиюминутная» и продолжалась в течение непосредственного научного общения, а в другое время компенсировалась любовью за таланты Учителя. Но нелюбовь имела свойство накапливаться и собираться, как пыль в укромном месте.
«Муравейник» - так называли обычно сидящих в комнате коллег - радовался успеху блестящего проекта, удачно выполненного для нескольких заводов отрасли. Успех был столь оглушительным, что участники разработки поговаривали между собой о возможном представлении их достижений на Государственную премию.
Кое-кто мысленно оценивал свои шансы попасть в будущие лауреаты, сознавая, конечно, что список счастливцев не будет длинным: первые места займут чиновники из министерства и заводов, руководство института и обязательно Учитель как руководитель проекта. На оставшиеся места попадут один-два рабочих, чтобы оказать уважение классовому гегемону. Вполне вероятно, что настоящих авторов замысла и его исполнителей среди лауреатов не будет. Этот неутешительный вывод подкреплялся и сознанием, что все авторы и руководитель – евреи. Понимали, что для политкорректности одного еврея достаточно. Неутешительный вывод!
Собственно так и произошло. Профессору позвонил главный инженер института. Коллеги по комнате сразу поняли, о чём идёт речь, и даже те, кто был до этого увлечён делом, прислушались.
«От института три участника? - переспросил доктор. - Сейчас зайду к вам».
Когда заинтересованным коллегам, двум «старикам», основным авторам, руководитель лаборатории сообщил о предложении дирекции, что от института будут представлены три сотрудника, а от коллектива разработчиков только профессор, то один из «стариков» предложил отказаться от участия в спектакле. Заведующий лабораторией с ним согласился и сказал, что это мнение сообщит дирекции.
Профессор промолчал, не решился возразить. Молчание – знак согласия. Внешне ничего не изменилось в общении между коллегами, но настороженное ожидание: «Что будет?» - висело в воздухе. Те, кто никак не мог претендовать на премию, переживали за своих «стариков» и внимательно следили за развитием событий.
«Накопившаяся пыль» проявила себя, и профессор своим научным чутьём это заметил и больше не вёл свободно по телефону разговоров на волнующую тему. Слабая отчуждённость по отношению к нему проявилась сильнее, когда администрация не отказалась от своего решения утвердить на научно-техническом совете предложение о представлении проекта на Государственную премию.
Тем временем один «старик» отбыл в командировку в министерство, а там его попросили подъехать в Комитет по науке и технике: мол, с ним хочет переговорить Советник по науке, курирующий отрасль.
Советник оказался приятным и доброжелательным собеседником, расспросил о проекте и сказал, что хочет посетить один из заводов, познакомиться поближе с разработкой, а также с авторами из института и заводскими участниками.
Встреча профессора с Советником произошла на одном из заводов. Советнику понравилась разработка, и он сказал, что других подобных результатов в стране не видел. Профессор и Советник быстро нашли общий язык. А потом Советник показал профессору положение о новой премии под эгидой Совмина, которая предполагалась как аналог одной из степеней прежней Сталинской премии, исчезнувших при переименовании её в Государственную. Существенным отличием новой премии было расширение числа претендентов до 25.
«Эврика! - произнесли «старики», узнав об этом. - Это то, что нам нужно!» Советник согласился со «стариками», намекнув, что сможет поддержать представление работы на новую премии, если сам окажется в числе разработчиков. Но для этого надо написать с ним или для него несколько статей, иначе его как работника Комитета по науке не утвердят в списке претендентов.
Профессор вынужден был согласиться с таким планом действий. Мгновенно, как только разработчикам в институте и на заводах стало известно о новом варианте премирования, профессора в коллективах опять возлюбили. Работа по подготовке представления на премию пошла полным ходом. Сформировали списки участников, в которые включили руководителей министерства, института и заводов. Остались места и для действительных авторов и основных исполнителей. Одна загвоздка: в списке оказались пять евреев из института и три от заводов. Списки должны были пройти утверждения на научно-технических советах, а также в парткомах, райкомах, горкомах и обкомах КПСС. Для периферийных предприятий утверждения по длинному пути не представляли проблемы, так как местные власти были не избалованы премиями, и потому не следовало ожидать, что кому-то откажут по национальному признаку. Да и всего-то один еврей на завод.
Другое дело, утвердить в списках пять евреев в таком городе как Ленинград, в котором партийные власти евреев не жаловали и оказывали давление в этом вопросе на дирекцию учреждений. Нужно было задействовать специальный сценарий утверждения и личные связи, с которыми не смогут не считаться партийные антисемиты.
Ловкой интригой было утверждение списка в обкоме партии до утверждения в райкоме. И эту операцию успешно провёл член обкома, директор завода и сам участник работы. Он был по национальности армянин и как-то на ухо шепнул одному «старику», что прекрасно знает: «Если будут бить евреев, то затем армян обязательно».
Утверждение списка в Комитете по науке обеспечил Советник, теперь уже автор статей в научных журналах по теме разработки.
«Муравейник» с ликованием отметил присуждение премии, а лауреаты распределили денежное вознаграждение между всеми по справедливости. Все оказались на высоте.
Можно было бы здесь поставить точку. Но однажды профессор куда-то уехал на несколько дней, якобы по своим личным делам. А когда вернулся, рассказал конфиденциально «старикам» такую историю.
Есть у него со школьных лет приятель, который теперь директор закрытого НИИ, работающего на оборонку. Однажды они встретились, и этот директор предложил профессору съездить с ним на секретный завод, так как у него есть для него интересное предложение по работе. Если профессор согласен, то директор обеспечит получение допуска, и они вместе побывают на этом заводе. Директор НИИ добился согласия профессора.
Летели на завод на самолёте с военного аэродрома. Полёт длился часа три. Место, куда самолёт прилетел, было где-то на юге. Сели в автобус с закрытыми шторками.
Завод оказался по применяемой технологии и по оборудованию близким к тем предприятиям, где внедрял свои разработки профессор, но здесь использовалось другое сырьё, и стало понятно, почему завод засекречен.
После осмотра профессору было сделано предложение провести на этом заводе работу, аналогичную той, за которую он и коллеги получили премию Совмина. Предложение было заманчивым. По успешному завершению работы участникам гарантировали Государственную или Ленинскую премию и награды без публикаций в печати. По слухам это обычная практика организации закрытых проектов для оборонной промышленности. Естественно, профессор упомянул, что он и его коллеги, которых он должен пригласить к участию в работе и которые являются его соавторами, - евреи. Ему ответили, что для серьёзных тем это решаемый вопрос.
Теперь профессор захотел услышать мнение своих самых доверенных коллег. «Нам не стоит в это ввязываться, - сказали оба «старика», - так как, попав на эту работу, мы будем иметь такую форму допуска, которая лишит нас возможности распоряжаться своей судьбой».
Наверное, ответ «стариков» совпал с мнением самого профессора, поэтому больше к этой проблеме не возвращались.
Затем началась Перестройка, более свободная эмиграция для евреев. «Муравейник» быстро опустел.
Бывшие обитатели «муравейника» живут в разных странах, успешно там поработали до выхода на пенсию и нисколько не жалеют, что отказались от премиальных перспектив, лишь иногда вспоминая об истории с первой премией.
15 февраля 2013 г.