Душа – шар, запущенный жизнью в лузу смерти. Семь миллиардов шаров – белых, красных, черных, желтых, всяких – от рождения до могилы несутся по зеленому полю жизни в черные дыры. Знаете, ведь, в конце концов, все мы попадем в назначенные лузы. Видите ли, все мы, рано или поздно, лузеры.
«Когда впервые разбивают сердце, что-то умирает внутри. Наверное, эта ранняя смерть юного сердца – гибель светлого и наивного в своей чистоте чувства, которое вытекает по краям глаз, освобождая место сердцу 2 - более зрелому и на одну печаль старше. В течение жизни мы под анабиозом времени сменяем множество сердец – детское на юное, юное на взрослое, взрослое на то, которое заслужили. Многие так часто меняют сердца, что заканчивают свою жизнь с металлическим звоном в груди, где медленно стачивается их комочек об острые углы секунд, превращаясь в потрепанный мякишь упущенного времени. Их участь столь же печальна, как улыбка слепого младенца в ладонях умирающей матери.»
Из дневника Иля Стропова от 12.3.97
В саду дзэн листья гуляют на ветру, у старого дуба лежит мертвая птица, а над ней парит живая и поет небу о красоте смерти, которая дает дорогу новой жизни, еще глядящей на этот мир свысока – такой безупречной и такой ошибочной. Всему свое время.
Глава 0
- Прости меня, Отче, ибо я согрешила…
В своей квартире на арабском ковре стоимостью в шестнадцать тысяч долларов под роскошной хрустальной люстрой перед иконами на коленях сидела обнаженная женщина. Ее голова была опущена. Справа от нее стояла бутылка красного вина, лежали сигареты и зажигалка.
- Я знаю, что не достойна…
Женщина поднесла дрожащей рукой к мокрым губам сигарету и чиркнула зажигалкой. Мягкое синее пламя нежно обняло тонкую LD Slims, выпустив в воздух прозрачную полоску бледного дыма. В зеркальном потолке танцевала синеватая змейка, которая медленно плыла из кончика сигареты, рассеиваясь над кроваво-красными волосами куртизанки. Отраженное в зеркале, ее немолодое, но все еще желанное тело оказывалось точно в центре дымовой завесы, словно погруженное в зыбкий нежный туман.
Не вынимая сигарету изо рта, женщина взяла тонкими пальцами серебристый бокал за восемь тысяч и дрожащей ладонью обняв бутылку вина, поднесла ее горлышко над бокалом, из которого теплая опьяняющая жидкость, танцуя багряным ручьем, хлынула на дно.
- Я жила неправильно… Она погибла из-за меня…
Перед женщиной на тоненькой серебристой цепочке висела маленькая золотая лампадка. Отразившись в роскошном граненом бокале, ее тонкий нитевидный свет рассыпался на тысячи искорок, которые, словно горящие в морозном воздухе снежинки, плавно кружились по бесчисленным зеркалам и хрусталям огромной квартиры – маленькие кружащие символы некогда чистой мечты.
- Я дура! Дура! – бросала в иконы Света злые, но запоздало мудрые слова, - Да разве это, ****ь, вот это… – женщина выбросила вперед раскрытую ладонь, где на одном из перстней в рубине была с изящнейшим искусством выгравирована икона Божьей Матери, - Разве это главное! Кого я искуплю этой ложью? Разве ложью искупляют ложь и грехом грех?
Из соседней спальни послышался детский плач. Если бы вы были там, над маленьким тельцем свернувшегося на полу младенца вы увидели бы зеленоватый свет – красивый до одури, пьянящий до ужаса.
- Я искуплю свой грех… И ее грех…
Сжав в правой руке бутылку, Светлана поднесла ее над головой и перевернула горлышком вниз. Дождь винных капель красными брызгами разбился о женскую грудь и, стекая вниз, исчез в узкой ложбинке между ног.
- Забери эту падшую душу и не мучь больше…
Крутанув кончиком большого пальца колесико инкрустированной золотом зажигалки, Светлана поднесла ее себе в лужицу вина между сжатых ног. Вспыхнув, струя горячего пламени метнулась по телу и в считанные секунды охватила суку с головы до ног.
По стенам диким зверем пробежался истошный рев, выгрызая из соседей сжавшиеся сердца , с хрустом ломая хрупкие души уже неспящих людей. Со стены напротив охваченного разъяренным пламенем тела смотрела икона распятого Христа. Блики огня метались по его окровавленному лицу, бесчисленные тени, словно демоны, рыскали в отражениях потолка в его поисках. Огонь уже переметнулся на шелковые занавески, в доли секунды оставив от них обожженный горелый воздух.
Над широкой кроватью проститутки на стене медленно тлела стилизованная под старосалвянскую вязь надпись, некогда сделанная известным городским художником. Уже сгорели слова «И», «Я» и «Не», оставив взгляду только два – «Осуждаю» и «Тебя».
На шелковом покрывале, облизанная по кругу языками пламени, смотрела в раскаленное потолочное зеркало любимая книга Светы. После пожара от нее останется только титульная страница с заглавием «Ступай и не греши» с почерневшей частицей «не».
В дверь уже ломились пожарные, в разбитое транзбойтом окно прыгала змея холодной пожарной пены, но они уже не могли помочь опаленному трупу некогда желанной и дорогой женщины. Она покончила с собой также, как и жила – пылая.
Это была страшная смерть. Первый крик куртизанки был не от физической боли, от другой…
Она горела молча.
Глава 1 Начало
Свет едва просачивался сквозь узкие полоски недокрашенных окон. На полу мужского туалета, в дальнем углу, в полутьме, прислонившись спиной к стене, сидела женщина. На вид ей было за сорок. Рядом с ней лежала ее юбка, нижнее белье было спущено. Ее ноги были раздвинуты, а из горла то и дело доносились всхлипы, как у человека, жадно хватающего воздух после подъема со дна озера.
- Помогите мне! Боже…
В ответ доносилось лишь размеренное гудение кондиционера за зарешеченным окном и шум проезжавших мимо машин. По стеклам окон моросил мелкий осенний дождь. Женщина с ужасом смотрела на пол, где у нее между ног показалась головка новорожденного. Или, точнее сказать, новорождающегося, вокруг которого по кафелю растекался кровавый нимб.
Женщина уже не молила о помощи, ее глаза закрылись, с ее щек, стекая по губам, падали слезы. Ее крик был хриплым и низким, походившим на рев загнанного зверя, в чью спину неистово, снова и снова, вонзают острие ножа. Наконец люди услышали. Некоторые, стоя под окном, показывали вверх пальцем и спрашивали друг друга о причинах. Тем временем женщина за зарешеченным окном на втором этаже доживала свои последние минуты.
- Боже! Помоги мне!
Один из стоявших под окном мужчин бросился к подъезду и, что было сил, дернул дверь на себя. Он пытался открыть еще дважды, пока не обратил внимание на кодовый замок с клавиатурой для ввода пароля.
- Кто из вас живет в этом доме? Какой код?
Люди растерянно смотрели друг на друга. Какая-то женщина в кричащем наряде, садясь в Volvo, ответила:
- 1232. Да не бейтесь вы так, видать, психопатка опять…
Не успела женщина захлопнуть дверь своей машины, как мужчина уже стремительно взбирался вверх по ступеням туда, откуда предположительно доносился крик.
Дом, в который он вбежал, некогда был студенческим общежитем, но после того, как посторили новое, дом отдали под заселение обычным жильцам, нажив на ветшающем жилище немалые деньги.
- Где вы? – прокричал мужчина.
Он стоял в центре длинного коридора, по обе стороны которого были уходящие вдаль двери квартир. В самом конце коридор заворачивал направо. Крики доносились оттуда.
Завернув за угол стены, он увидел приоткрытую дверь туалета. Зайдя внутрь, он застыл на месте. В дальнем углу лежала обессиленная женщина, а у нее между ног в абсолютной неподвижности и молчании лежал новорожденный младенец, из пуповины которого к женщине шла окровавленная плацента. Кожа на теле ребенка была похожа на клеенку, просвечивая изнутри зеленоватым светом.
- Спасите моего малыша, прошу вас! – смотря умоляющими глазами, просила мать. Это была ее последняя просьба. Женщина была настолько худой и хрупкой, словно сошла с картины художника-авангардиста, решившего изобразить в человеческом обличьи бесплотный дух.
За окном послыщался вой сирен. С первыми его звуками женщина вздрогнула, и на секунду показалось, что через ее кожу, как по воде, прокатилась рябь.
- Не бойтесь, все будет в порядке! Это, должно быть, скорая. Как вас зовут?
- Аня. – ее светло-синие глаза напоминали прекрасные бутоны, которые вот-вот раскроются градом слез, в них словно застыла бездна, из которой сочился осязаемый страх – царапающий невидимыми когтями по глазам.
- Меня Егор. Аня, не бойтесь. Скажите мне, что мне делать? – на лице Егора была растерянность, он был, как герой-подрывник, слишком поздно решивший выбрать вместо подвига жизнь.
- Нужно перерезать…
Егор в смятении огляделся вокруг. Поблизости ничего не было, кроме стеклянной пивной бутылки на подоконнике. Егор инстинктивно схватил бутылку и, что было сил, ударил ею об одну из металлических дверей кабинок. Из бутылки на пол брызнули остатки недопитого.
- Почему он молчит? Разве он должен молчать? – всхлипывая, спросила Аня.
Маленький комочек новорожденной жизни не подавал никаких ее признаков.
- Аня, все будет хорошо… Эй, сюда… - выглянув из окна, Егор крикнул прибывшим докторам, - Что? 1232… Да, 1232! Скорее, в туалете, в конце коридора… Аня, не бойтесь…
Егор осколком бутылки перерезал плаценту. В коридоре послышались шаги - словно биение пульса умирающего.
- Мы здесь! Скорее! – крикнул Егор, взяв в руки крошечное тело ребенка. Глаза младенца были покрыты зеленой светящейся пленкой. Егор не смог сдержать ужаса, его лицо передернула нервная дрожь. Зеленый комочек был холодным, как лед, но сквозь его прозрачную грудь Егор видел бьющееся темное пятно сердца. От испуга он едва не выронил ребенка из рук.
- Что с ним? Что с моим ребенком? Покажи его! Покажи его мне!
- Аня, я… - у Егора пересохло в горле. Впервые в жизни он был в оцепенении. Рассудок едва держался на хрупкой струне здравого смысла, готовой в любой момент прорваться в пропасть пустоты.
- Что у вас? – спросил вошедший врач, сзади него стояла медсестра.
Аня пыталась приподняться, чтобы взглянуть на ребенка, но спазмы боли едва позволяли ей пошевелиться. Ей оставалось лишь обреченно смотреть на происходящее.
Врач подошел к Егору и посмотрел на младенца. Секунду спустя они испуганно взглянули друг на друга, заключив молчаливое соглашение.
- Женщина, с вашим ребенком все нормально, мы отвезем вас в больницу! Нет… Не беспокойтесь! Не беспокойтесь! – говорил врач, обращаясь к матери, мимолетом передав новорожденного сестре – В реанимацию его. Срочно. И вызови еще машину. – сказал он ей шепотом.
- Куда вы его уносите? Отдайте мне моего ребенка! Это мой малыш!
- Успокойтесь! Как вас зовут? Аня? У вас родился мальчик! Поздравляю вас, с ним все хорошо! Аня, вашему ребенку нужен медицинский уход, у него родовой шок, это не страшно. Успокойтесь! Мы доставим вас в больницу на отдельной машине!
- Что мне делать? – растерянно спросил Егор.
- Как вас зовут?
- Егор.
- Кем вы ей приходитесь?
- Я просто… Я…
- Ладно, неважно. Егор, ее нужно срочно доставить в больницу. Сейчас подъедет машина, поможете мне положить ее на носилки?
- Конечно.
Подойдя к окну, врач крикнул вниз водителю скорой:
- Лех! Лех, чтоб тебя… Алексей, я к тебе обращаюсь! Давай носилки! Че, носилки, говорю, неси! Срочно, давай, давай, живее!
Женщина, не переставая, рыдала, закрыв лицо ладонями.
- С ним что-то не так, я чувствую! Почему вы не скажете мне! Что с ним? Что не так с моим малышом? Он мертв, да? Он мертв!
- Нет, Аня, он не мертв, клянусь тебе, с ним все хорошо. – сказал Егор. Он чувствовал вину перед этой женщиной. В надежде на поддержку он взглянул на врача. Но тот был занят, затаскивая с водителем носилки в дверной проем.
- Егор, помоги мне положить ее на носилки. Лех, с тобой понесем, поможешь?
Водитель кивнул.
- Аня, - обратился врач к женщине, - мы отвезем вас в больницу. Это необходимо. За ребенка не волнуйтесь, с ним все хорошо, вы скоро его увидите.
- Я вам не верю… Я хочу умереть…
- Аня, как вы можете так? Это ваш ребенок, и он жив! – сказал врач, - Вы нужны ему. Скоро все будет хорошо. Расслабьтесь, пожалуйста, нам нужно положить вас на носилки.
Через несколько минут Аню вынесли из общежития на улицу. Машина уже стояла на месте.
- Аня, больница совсем рядом, мы быстро домчим вас, оглянуться не успеете, - успокаивал врач.
- Нет, Сань, там только что дорогу перекрыли, - сказал водитель второй скорой, - Я едва успел проскочить. Придется ехать в объезд.
Врач бросил на водителя раздраженный взгляд.
- Егор, аккуратно, вот так… Завози ее… Ага, вот так. Все. Закрываем. Нет, вам с нами нельзя, Егор… мы на Никитина… Да, седьмая больница… Спросите второе отделение… Все, едем.
Пустив облако пыли, скорая резко двинулась с места, оставляя Егора позади. Не долго думая, Егор подошел к своей машине и, отключив пультом сигнализацию, открыл дверь. Спустя минуту его машина уже следовала за скорой.
Глава 2 Ребенок
- Алло, диспетчер. Срочно пришлите еще одну машину по адресу…
Назвав адрес, медсестра посмотрела в лобовое стекло. Впереди плелся ряд машин, напоминающий неповоротливую металлическую гусиницу, едва перебирающую сотнями круглых резиновых лап.
- Ну, ну, разъежайтесь, козлы! Давай! – высунув голову из окна, орал Алексей на вросшие в асфальт машины.
- Может объедем, Леш?
- Нихера, ща разъе… Разъезжаются уже… Ну давайте же…
- Он еле дышит… Никогда еще такого не видела...
- Я, бля, не понимаю, Люд, какого она вообще делала в… Ну давай, козел, езжай! Бля! Я ж говорю… Беременная баба, ну, бля, дура ведь дурой! Да ей вообще из дома не выходить… И где только ее муж, мудак, бля… Тут та… Ну езжай уже!
- Ты думаешь, он у нее есть, этот муж? А даже если и есть, свалил в кусты, теперь-то уж точно… Кому такой нужен? – медсестра кивнула на младенца.
Глаза ребенка кровоточили, но не было ни крика, ни плача. Лишь немного шевелились уголки губ, напоминая кривую улыбку.
Наконец слева показалось больничное здание. Заехав в ворота, машина стремительно подъехала к главному входу.
Держа в руках ребенка, Людмила что есть сил побежала в реанимацию.
- Свет, мне нужно к Сталерову Олегу Ивановичу. Срочно! Он в отделении?
- Да, Люд, а что та… Матерь Божья! Скорей…
Поднявшись на второй этаж, медсестры вошли, нет, вломились в кабинет врача.
- Что случилось?! – Олег Иванович, до того дававший указания кому-то из докторов, резко встал из-за стола и повернулся лицом к женщинам.
- Олег Иванович, извините, ради Бога, взгляните!
- Богадушумать! Ну и с какого, извините, вы ко мне вломились, у него сейчас сердце откажет, бегите к Новикову, нужен адреналин. Я сейчас…
- Олег И…
- Да бегите вы уже!
…
Все было приготовлено к операции. Хирург внимательно осмотрел глаза ребенка и велел подать наркоз.
- Это образование полое внутри, оно тонкой кожной пленкой закрывает ему глаза… Один надрез с каждой стороны, снимем пленку, зашьем… Вера, подай скальпель, - сказал хирург, - Начнем. С Богом.
Тем временем за дверьми операционной на лавочке сидели медсестры Людмила и Светлана. Люда рассказала подруге обо всем, что случилось на вызове.
- Слушай, жуть-то какая! Как она там очутилась?
Люда покачала головой и посмотрела на двери в операционную:
- Надеюсь, все обойдется.
- А что у него с телом? Все какое-то прозрачное, все видно, сердце, легкие, ей Богу, словно и не человек совсем…
- Не знаю, Свет… Что-то никак не могу нашим дозвониться…
В этот момент у Люды в сумке зазвонил телефон. От неожиданности она выронила трубку.
- Люд, я подниму.
- Нет, нет… Я сама… Где этот чертов телефон?
- Да вон он…
- …
- Под скамейкой, Люд… На.
- Бляяядь… Дай сюда…
На экране был номер Александра. Дрожащей рукой она взяла трубку и ответила на звонок.
- Да, Саш, вы скоро?
- Люд, мы попали в аварию.
- Что?
- Степка и Яна мертвы, женщина без сознания.
- … Где вы?
- Я тебя не слышу…
- Алло!
- …
Глава 3 Кортеж
- Он обещал… Он же ведь обещал мне, что вернется! Почему он не вернулся? Почему ты не вернулся? – кричала Аня, смотря в потолок машины, ее глаза были навыкате, голос был высоким и каким-то треснутым, расслаивающимся на полутона.
- Александр Сергеевич, что это с ней, шок? – спросила медсестра, в ее глазах отчетливо читался испуг.
- Аня… Аня! Вы меня слышите? – Александр тряс женщину за плечо, - Вы можете со мной говорить?
Женщина находилась в прострации, ее душа жила своей обособленной жизнью, никак не согласуясь ни с рассудком, ни с волей. В ее глазах по окружности плавали яркие точки, словно описывая по кругу миниатюрную черную дыру в центре зрачка. Из уголков глаз к центру медленно то нарастала, то отступала черная пленка, вызывая в роговице глаза нестерпимую боль.
- У меня болят глаза! Доктор Айболят, сделай… - откинув голову назад, женщина, казалось, обращалась в никуда, - Сделай мне укольчик, а! Помоги же, Алек-зандрр!
Медсестра отстранилась назад, спрятавшись за спину врача.
- Ну че ты прячешься! Найди мне успокаивающее в аптечке! Она, похоже…
Сквозь поры на коже Ани били струи крови. Вены пульсировали так сильно, что стали похожи на сотни подкожных червей.
- Набери три куба и дай мне шпритц, скорее, - не дыша, произнес Александр.
В трясущихся ладонях медсестра протянула врачу набранный шпритц.
- Воздух спустила?
- Да.
- Аня… Эй… Повернитесь ко мне… Аня…
- Да колите, не видите, она сейчас вся кровью истечет!
Александр что есть сил сжал в кулаке шпритц и занес над шеей женщины. По телу Ани шли конвульсии, ее руки и ного дергались, словно упавший на землю кабель в тысячу вольт.
- Александр Сергеевич, - открыв перегородку в окошке между кузовом и кабиной, обратился к врачу водитель, - Тут кортеж, если мы…
- Степан!!! – из груди медсестры вырвался истошный крик.
В лобовом стекле прямо перед водителем выскочил черный лимузин. Степан изо всех сил нажал на педаль тормоза, успев остановить машину в миллиметре от боковых дверей лимузина. В тот же момент сзади последовал сильнейший удар. Пробив головой лобовое стекло, водитель вылетел в центр оживленной трассы, попав под колеса фуры. Многотонная машина наехала на грудную клетку, проломив ребра, чьи острые края вылезли из боков, из-за чего тело стало похоже на гусеницу с десятком ног, торчащих по бокам в форме костей. Отломленный от позвоночника череп был раскрыт цветком, с лепестков костей которого стекала горячая кровь. Глаза с шлепком влетели в лобовое стекло черного лимузина и, уставившись в салон, медленно растеклись, как окровавленные желтки. Водитель лимузина хладнокровно включил дворники и, полуразмазав-полусчистив остатки глаз по стеклу, вдавил педаль газа в пол. В это время в машине скорой помощи занесший для укола шприц врач отлетел к стене фургона, пробив шприцем левый глаз медсестры. Последовал хлопок, словно лопнул шарик, и из глазницы на лицо женщины струей хлынула кровь. Передернутое нервным спазмом, ее лицо застыло в гримасе ужаса, больше похожем на отвращение перед чем-то мерзким наподобие внутренностей полуразложившейся собаки в хрустальной салатнице.
Александр отделался немногочиленными порезами и испугом. Фургон скорой лежал на боку практически в самом центре трехполосной скоростной трассы.Вокруг него в полнейшем хаосе были разбросаны бесчисленные осколки машин и части человеческих тел, под одной из перевернутых легковушек чей-то хриплый голос отчаянно звал на помощь. В центре всего этого ада лежало тело обгоревшего ребенка, рядом с которым на коленях сидела мать. Ладонью поглаживая затылок своего окровавленного ребенка, женщина напевала ему колыбельную. Ее безумная улыбка жутко контрастировала с чистилищем вокруг. Поперек трассы на боку лежала длинная фура, из бака которой тонкой струйкой вытекал бензин, со смертоносной целеустремленностью подползая змейкой к женщине с ребенком, вокруг которых уже пылало кольцо огня.
Александр мог едва слышать, все звуки стали далекими и приглушенными, как за толстым слоем стекла. В углу фургона, согнувшись пополам, разорванной тряпкой лежало тело молодой медсестры. Александр осмотрелся в поисках матери ребенка. Аня лежала в кабине водителя, по всему ее телу были разбросаны осколки разбитого лобового стекла, из уголка рта струйкой стекала кровь.
- Аня! Аня! Ты жива? – говорил Александр, почти не слыша своего голоса. Нагнувшись над телом женщины, он приставил указательный палец к ее шее. Пульс едва прощупывался.
Александр достал из кармана брюк телефон и набрал номер коллеги по работе. Через несколько невероятно долгих гудков Люда наконец-то взяла трубку.
- Да, Саш, вы скоро?
- Люд, мы попали в аварию, - Александр заметил, как дрожат пальцы. Приходилось прикладывать усилия, чтобы удержать трубку в руке.
- Что?
- Степка и Яна мертвы, женщина без сознания.
- … Где вы?
- Я тебя не слышу…
- Алло!
С металлическим звуком трубка выпала из руки на пол фургона. Врач посмотрел вниз.
- Эй, мужик! Эй! – Александр оглянулся. Из дыры в лобовом стекле на него смотрел какой-то мужик в костюме и кепке, - Можешь сам вылезти? А то…
Затем все было, как в замедленной съемке. Мужика снесло с места с такой легкостью, словно он был осенним листком. Фургон приподнялся и с жутким скрежетом об асфальт пролетел несколько метров, остановившись только после удара о дорожное заграждение. Александр лежал на полу, не понимая, что произошло, а в это время в нескольких метрах в центре огненной окружности, словно с высочайшей точностью нарисованной на асфальте ангелом смерти, нагнувшись над своим мертвым ребенком, рыдала мать, прижимаясь все крепче к телу своего годовалого малыша. За стеной горячего пламени они казались холодными силуэтами, напоминанием о непрожитой жизни, преждевременно вырванной всемогущим роком из-под крыльев ангела-хранителя и сожженной в пепельное ничто.
Глава 4 Становление
Напряжение в операционной было способно убить. Словно нежнейшей кистью по холсту, по кожаным мембранам на глазах младенца скользил скальпель опытного хирурга. Мощные лампы над операционным столом освещали не тело человека, а что-то извне человеческих представлений о Homo Sapiens, чужеродное образование, лишь в самых общих чертах способное претендовать на то, чтобы считаться частью человеческого рода.
Но не смотря на самоочевидность вышеупомянутого, все, окружавшие беспомощного младенческого монстра, казалось, были ослеплены. Для них он был всего лишь еще одним больным ребенком, деформированным плохой экологией, озоновой дырой, веселой жизнью своей матери или да бог весть знает чем. Если это бог создал его, естественно, и именно тот бог, который добр и милостив, а не тот, который подстать порождениям мрака, перед которыми, как известно, милосердие бессильно.
- Только посмотрите в его глаза, - едва ли не в приступе благоговения прошептала одна из медсестер, - они светятся.
Сомкнув удаленную мембрану между большим и указательным пальцами, Олег Иванович дрожащей рукой положил ее в специально приготовленную металлическую миску. Он не мог не видеть – в глазах ребенка плясал огонь, тот самый тонкий нитевидный свет, который так отличает гениев и сумасшедших, между которыми мог бы увидеть разницу только один из них.
- Но…
Слова застряли в горле опытного хирурга. Просочившись из глаз ребенка, зеленое светящееся марево медленно поползло по телу вниз, как спрут, как спираль обвиваясь вокруг крошечного торса, который все глубже погружался в зеленоватый туман. Все присутствующие стояли в оцепенении. Это одно из тех зрелищ, реальность которых слишком дерзка и настойчива, чтобы ее отрицать. Казалось, это именно она отрицала самих смотрящих, отгораживая здравый смысл острой колючей проволокой от всего, в чью собственную реальность не вкладывалось безумие.
Но в одно мгновение все изменилось. Туман рассеялся и из него взгляду предстало то, что в данном случае казалось еще более нереальным. На операционном столе перед хирургом и двумя медсестрами лежал уже не монстр, а именно то, что из глубин подсознания заставляет молодых девочек ложиться под первого встречного, который достаточно дерзок, чтобы быть первым – маленький ребенок, дитя, очаровательный младенец. Плод прошлого и заря будущего каждого, кто однажды был таким же беззащитным и слабым.
На лицах смотрящих было единственное, что в данной ситуации ожидаешь от нормального человека – улыбка умиления. Будто и не было серпантинов зеленой пены перед их глазами, словно и не существовало секунды назад ужаса и нереальщины очевидного. Они забыли.
- Какой милашка, правда, Олег Иванович! – сказала одна из медсестер.
Некоторое время хирург улыбался, но в одно мгновение улыбка сошла. Он склонился над телом младенца и внимательно всмотрелся в его глаза.
- Дай-ка фонарик, Вера.
Медсестра послушно вложила хирургу в протянутую ладонь тонкий осветительный прибор, внешне очень напоминающий карандаш. Повернув его тонким концом к глазам ребенка, хирург нажал на кнопку у основания фонаря и из его конусовидного наконечника в зрачки младенца ударил тонкий луч света.
- Что-то не так, Олег Иванович?
- Он не видит.
- Что?
- Он слеп.
- ?!
Глава 5 Конечная
Мелькнуло и исчезло. Кошмар автокатастрофы черным крылом рассек души нескольких человек пополам, оставив кровавую дыру в похолодевшем мозгу погибших. Над разгоряченным асфальтом парил мерзкий запах горелого мяса, в черной окружности, зияющей подобно задымленной бездне, тлели тела матери и сына, точнее их контуры, присыпанные обожженной плотью. Нагретый воздух плавно покачивался над дорогой, отчего все происходящее приобретало черты сюрреалистического кошмара кисти гениального, но безумного мастера, творящего смерть на живых холстах.
Александр оказался в узком пространстве между фургоном и дорожным ограждением, сердце бешено стучало в приступе аритмии. В глазах то темнела, то снова проявлялась панорама окружающего мира – контуров горящих машин, размазанных в толще воздуха, очертания слоняющихся среди обломков людей, пораженных внезапным шоком.
Неподалеку от фургона скорой помощи на асфальт был намазан металл одной из попавших в аварию машин. Автомобиль был сплюснут в некое подобие сендвича, где между крышей и днищем дымилась начинка из человеческих тел. Рядом с искареженными остатками машины, лежа рядом со своей женой, рыдал мужчина. Трясущимися руками он гладил ее волосы, которые обрамляли глубокую дыру на месте лица, из которого словно кто-то вычерпнул живую плоть. Из ее рассеченного горла торчала гортань, выплевывая сгустки темной крови на дрожащие пальцы навсегда обезумевшего мужа.
Александр бессмысленно смотрел по сторонам. Вдруг его внимание привлек женский крик. Едва стоя на ногах, он обернулся, пытаясь определить источник звука. Наконец в пространстве между искареженной передней дверью и днищем фургона он заметил чью-то ладонь.
- Аня?
Александр направился к развороченному фургону, о принадлежности которого к автопрому напоминала лишь мятая железная тряпка кабины, словно выжатая годзилой после генеральной уборки города. Разделяющие его и Аню метры развернулись километровым ковром, усыпанным железными и стеклянными осколками, а каждый шаг стопы отдавался болезненными уколами в спине. Окружающий смрад и хаос обретал черты трейлера к апокалиптическому триллеру или даже проще – ночной кошмар, который с каждым часом сна наращивал на спящем теле по новой язве – чтобы встретить по пробуждении страшной агонией.
- Аня, слышите меня? – дрожащим голосом спросил врач.
Женщина не отвечала. Ее кожа местами была обожжена, а местами походила на очень плотную жидкость - в некоторых местах из пор вытекала слизь. Александра вырвало. О вялотекущей жизни в теле женщины напоминали лишь медленные движения пальцев и периодически пробегающие по коже волны.
- Эй! Кто-нибудь, помогите! – крикнул Александр, тут же осознав всю ироничность и нелепость своей просьбы. Не было никого, кто был бы в состоянии ему помочь, уж точно не сошедший с ума мужчина с женой на руках, которому самому уже никто и никогда не сможет помочь. Александр мог надеется только на себя. Врач оторвал от своего халата лоскут материи, надел ее в качестве марлевой повязки и, завязав на затылке, преодолевая запах и отвращение, взял Аню на руки. Его позвоночник словно укусило ядовитое насекомое, но, преодолевая укусы боли, врач понес женщину в госпиталь. Насколько он мог судить, они не доехали совсем немного. Триста, может, четыреста, пятьсот метров… Это ничего. Он сможет.
Сложно передать ощущения двух умирающих, тащащих свои тела навстречу неизбежной смерти – для этого необходимо стать ими, дышать их ртами, смотреть их глазами, таить в своей груди их сердца. Сколько душ загублено в паре метров от дома, у заветного подъезда, волоча на плечах надежду-самоубийцу. Говорят, мы выбираем судьбу, но кто выбирал нас для выбранной нами судьбы?
Хромая, Александр нес умирающую на своих плечах. Справа от него по шоссе летели стаи машин – скорые, полиция, пожарные машины – рассекая черный дым, спешили делать свою работу, отрабатывать свои деньги, кто-то, может, и вправду спасать людей. За спиной в духе американского кино вспыхнул и погас шар света, толкнув Александра воздушной волной вперед. Не удержав равновесия, врач покачнулся и упал на горячий асфальт. Падение пришлось на спину, полоснув по позвоночнику лезвием боли. В глазах внезапно наступила ночь, сложив окружающий мир до размеров маленькой белой точки, из которой струились остроконечные лепестки гаснувшего света.
Аня неподвижно лежала на дороге, напоминая тающую восковую фигуру. Ее кожа побледнела настолько, что стала похожа на запотевшее стекло, в которое природа по ошибке одела человеческое тело.
Александр, оперевшись рукой на асфальт, перевернулся на бок и больше не шевельнулся. В его остекленевших глазах запечатлился подходящий к нему черный силуэт. Силуэт поднял ту, ради которой врач отдал жизнь, и, взяв ее тело на руки, понес умирающую прочь в сторону госпиталя. Последним, что видел затухающий мозг Александра, была волна дыма, проглотившая смутные контуры навсегда угаснувшего в его глазах мира.
Глава 6 Мать
- Откуда она?
- Ее нашли у входа, в хирургию скорее! Большая потеря крови.
- Александра Сергеевича кто-нибудь видел?
…
Сквозь капельницу на лицо Ани лился теплый луч. Солнце уже взошло над горизонтом и распахнуло над миром ресницы лучей. В это светлое и доброе утро где-то под старой елью хоронили мать и сына, из обгоревшей квартиры выносили обожженное тело обезумевшего от горя мужчины, в прокуратуру подавали безнадежный иск на черный кортеж, а в больнице номер семь на улице Никитина забился пульс поседевшей за день женщины.
Ее слипшиеся от крови глаза медленно приоткрылись и посмотрели в лица стоящих у ее кушетки врачей. Их фигуры в белых халатах сияли и пульсировали, то отдаляясь к задней стене, то медленно приближаясь вновь; вся комната была по-мальденштамовски озарена ярким солнечным светом, который казался неземным, словно лившийся свет и в самом деле был жидким, солнечным водопадом света, бурлящим, клокочащим, живым и разумным.
Она хотела спросить их о том, что с ней произошло, как она оказалась в больнице. Она ничего не помнила. Кроме одного. Но ее губы были до боли сжаты, не в состоянии произнести ни слова. Она лишь беспомощно смотрела в глаза врачей, с безразличием во взгляде и страхом в душе.
- К вечеру она ослепнет, - сказал шепотом один из врачей, пожилой в роговых очках.
- Катаракта? – тихо спросил другой помоложе.
- Нет. Но что-то наследственное, - ответил первый.
- И вы не знаете, что? – удивленно спросил молодой.
- Она может понимать нас, слышит? – спросил третий, с прилизанными гелем волосами, постоянно жестикулирующий, похожий скорее на театрального актера, чем на врача.
- Да, но все ее органы чувств ослаблены и, похоже…
- Я спрошу ее…, - перебил «актер» и, склонившись над Аней, произнес, - Скажите, вы можете нас слышать? Говорить?
Аня молчала.
- Если да, моргните два раза, - сказал театральный и два раза сомкнул веки, показав, как следует моргать.
Аня моргнула.
Пощебетав между собой на смеси русского и латыни, врачи вальяжно вышли из палаты. Кроме Ани, в ней лежала старая женщина лет восьмидесяти, рядом с которой висели охапки капельниц, с которых к пациентке свисали лианы трубочек – весь антураж делал старушку похожей на персонаж фантастического фильма «Матрица», не хватало только вставленного в старую макушку штекера. Казалось, вот-вот и в неестественно сморщенном лице старушки проявится лицо агента Смита, а в палату войдет консилиум , где главврачом Морфеус, стажером Нео, а медсестрой Тринити.
Так, наедине со своей, еще питаемой капельницам, но, быть может, уже умершей, восьмидесятилетней соседкой, Аня провела весь день. Ее растерянный взгляд, темнея час от часа, словно предчувствуя смерть своей хозяйки, жадно впитывал в себя окружающее пространство угасающей жизни, сузившееся до маленькой больничной палаты. Перед ее душой ворохом воспоминаний пролетали дни детства и юности, легкокрылой и чудесной, как весенняя ласточка в ладонях, которую когда-то принес ей брат. Маленькая Аня расплакалась, и брат отпустил птицу в небо. Как она упорхнула из его рук, как она улетела! А вместе с ней и жизнь, юная и сладкая, взрослая и буйная, ее нельзя удержать, нельзя, и приходит, неизбежно приходит время, когда ее надо отпустить. Аня, когда-то маленькая, а теперь взрослая, теперь тоже плакала. Но больше нет брата, чтобы ее утешить, нет любящей матери, чтобы погладить ее ладонь, нет никого, никого, никого… Аня взглянула в окно. А через окно в нее взглянула осень, прекрасная осень, ее последняя осень.
Солнце медленно завершало свой оборот и утопало в позолоченном горизонте, унося за собой последние капли света, осевшие на ресницах Ани последними каплями слез. Ее глаза тоже зашли за свой горизонт, встретив вечную безрассветную ночь. Аня не видела, как к ней в палату зашла медсестра с ребенком на руках - ее, Аниным, ребенком. Она не видела, как ей в руки положили ее малыша. Два сердца, детское и взрослое, встретились в тот вечер, одно из них дышало весной и предвкушало будущее, второе жадно вдыхало свою последнюю осень.
Они смотрели глаза в глаза – очами зрячими в слепые смотрело детство в мрак души, очами полными в пустые внимала жизнь, а бог вершил.
Младенец улыбнулся, но его улыбка была кривой и насмешливой, его взгляд был холодным и диким, его лицо исказилось в морщинистую гримасу, он даже окинул свою мать взглядом, до жути целенаправленным для слепого и осмысленным для младенца… Пожалуй, он даже оскалился взглядом на нее. Аня же, почувствовав в ладонях теплый живой комочек, поняла. Она помнила, ее сердце пело. Ее малыш был с ней.
- Мой ребенок… - слабо прошептали ее бледные губы, - мой малыш…
- Да, это ваш ребенок, Аня, - с доброй улыбкой сказала медсестра, - Пожалуйста, не утомляйтесь, Аня, вам нужно отдохнуть. Вы его еще увидите, поспите.
Аня уснула. Ей приснился тот самый сон, уоторый она видела не раз в тот последний год. Над ней теплое весеннее небо, в воздухе пахнет черешней и сиренью, а где-то высоко, скользя по белоснежным пушинкам облаков, летит прекрасная ласточка, выпорхнувшая из ее ладоней.
Глава 7 Светлана
Она могла принять от трех до пяти за ночь, как говорится, ударница, спортсменка, комсомолка, красавица. Хотя нет, красавицей писаной она пожалуй не была, но зато как она сосала! А что, в жизни каждый может, как хочет: кто-то убирает улицы (веником или Макаровым, не суть), кто-то продает (вещи или людей), кто-то стрижет газоны (тоже нужное дело), а кто-то вроде Светы стрижет ****у (чтобы придать товарный вид). Как говорят французы, сэ ля ви.
Как ни странно, Света была очень набожной женщиной, но при ее профессии это неудивительно – точно так же, ворочая большими деньгами в девяностых (да и сейчас), отдавали дань крыше – из страха за свою шкуру и чтобы кто-либо из местных демонов не поджарил зад. Святому не страшно, страшно грешнику, потому как есть, за что ответить, а по этой причине, в некотором смысле, грешник намного более религиозен. Что там говорить, Света нередко ходила в церковь и даже исповедовалась батюшке - исповедь проститутки - серьезное испытание для целомудрия несчастного – например, «Отче, вчера меня перли двое в…» или «Позавчера отсосала. Но не в затяг, это можно простить, отче?». Если честно, я бы затащил грешницу в исповедальню на отповедь, но это я, а там батюшка.
Пожалуй, сестрой Ани Светлана Сергеевна (ее так звали даже клиенты) оказалась по чистому недоразумению. Аня, например, в церковь не ходила, батюшке не исповедовалась, но и собой не приторговывала (разве что только в общественно принятой форме). Мы не должны осуждать Светлану, конечно, ибо мы не бог, а только его жалкие подобия (как оригинал Sony и китайские копии Sonny) и все, конечно, не без брака. Лично я думаю, что все мы давно расколоты и прощены, но кто я, чтобы угадывать промысел всевышнего.
Светлана была на три года младше Ани. Их мать выходила из запоя лишь для того, чтобы выкурить сигарету и, докурив, возвращалась обратно. Но она была доброй женшиной – кроме себя, она никому не причиняла вреда. Что до дочерей, то она просто не вмешивалась в их жизнь, а разве это вред? Как говорят, если любишь, отпусти. Она так и поступала. Но Оксана не всегда была таким ничтожным созданием, когда-то она была дочерью богатых родителей, передавших ей в наследство все, кроме чистой совести.
Когда родители Светы и Ани «случайно» сгорели заживо в своем магазине, сестры поделили наследство и ушли по разные стороны. Аня на два года в психологическую реабилитацию, а Света… Тоже своего рода ушла в реабилитацию – сначала в модные клубы, затем в модные забегаловки и, напоследок, в колонку «досуг» и «индивидуалки». Она всегда была яркой и резвой девочкой, что и до сих пор очень ценят ее клиенты, особенно жирные и неповоротливые, как черви.
Свою жизнь Света иронично называла светской, хотя «скотская» подходит куда больше. Когда до нее дошла весть о смерти сестры, Света была в жутком кумаре и еще более жуткой депрессии. В жизни каждого ее прожигателя временами наступает прозрение, а нередко и покаяние. Будучи в одном из своих религиозных экстазов (наступающих, как правило, после двух-трех пыхов), Светка решила, что живет неправильно и пришло время встать на путь истинный и светлый. Она очень давно не видела сестру. Что ж, лучше поздно и навсегда, чем навсегда и никогда.
Помывшись и одолжив тайком у подруги шубку, Светлана Сергеевна отправилась проводит сестру в последний путь.
…
- Олег Иванович, пришла сестра умершей, - приотворив дверь в кабинет хирурга, робко произнесла ассистенка.
- Хорошо, Алла. Я скоро буду.
- Олег Иванович, только… - начала было девушка и запнулась.
- Да, да, Алла, что такое?
- Она какая-то… В общем, у нее глаза такие неадекватные…
- А что вы хотели, у нее сестра умерла. Идите, идите, я скоро, - выпалил хирург.
Ассистенка Алла хотела было сказать что-то еще, но в последний момент передумала и закрыла дверь.
А глаза неадекватные были, но только с точки зрения неклиентов Светланы, клиенты же знали, что глаза у Светки красивые, а огонек безумия в них – естественное следствие разгульной жизни и непросыхания между ног – не имеет никакого значения, ведь какое дело клиентам проститутки до ее глаз, деньги они платят за другое.
Через две минуты Олег Иванович уже спускался по лестнице на первый этаж. Светлана сидела в красном кресле рядом со стеклянной входной дверью, взгляд ее был неподвижен. Время от времени она смотрела в потолок, затем в пол, бывало, закрывала лицо руками, словно рыдая, потом всхлипывала и снова смотрела прямо перед собой. Видимо, ее еще держало. Но, все же, она была искренне поражена потерей столь родного для себя человека – она винила себя за то, что, дав три года назад себе обещание позвонить сестричке, так и не смогла набрать ее номер. Ведь жизнь – это суета сует, а Свете она сует особенно часто, оттого и времени едва хватает не то что на разговор с сестрой, но даже на обычный сон.
Олег, завидев одиноко сидящую в приемной женщину в черной меховой шубе, набрал в грудь воздуха и, хотя ему было не впервой, настроился утешить родственницу насколько только хватало его уже истрепанной смертями души.
- Здравствуйте, Светлана Сергеевна, мы вас давно ждем. Мне очень жаль, что…
- Отведите меня к ней немедленно! Я уже битый час вас дожидаюсь, где ваша совесть! – метнув в сторону опешившего врача ошалелый взгляд, выпалила Светлана.
Учитывая, как минимум, что врач не заставил себя ждать дольше трех минут, последнему стало ясно, что Светлана Сергеевна и впрямь не в себе.
- Конечно, идемте, – оторопело и несколько растерянно произнес хирург.
…
Лицо Ани было настолько умиротворенным и счастливым, что Свете стало невыносимо за свою ничтожество. Она испытала агонию, как если бы умерла не ее сестра, а она, Света. Несколько секунд она неподвижно смотрела на закрытые глаза сестры, ей вдруг вспомнилась их давняя дружба – нежная настолько, насколько только может быть между двумя близкими людьми. Перед ее глазами пронеслись их каникулы у моря, счастливые деньки, прохладное мороженое и телпый морской ветер, столь же соленый, как навернувшиеся теперь на глаза слезы.
Света взорвалась истошным криком, упав перед телом сестры на колени.
- Аня, прости меня дуру! Аня, Анюта!
Света билась в истерике, заламывала себе пальцы, кусала до крови кисти рук. Она что было сил прижалась к мертвой сестре и не отходила, рыдая и проклиная себя.
- Светлана, нам нужно идти… Ее не вернуть, прошу вас… - растерянно увещевал врач, - Светлана, я не знаю, как вам сказать… Понимаю, сейчас не время, но другого времени у нас не будет.
Света закрыла мокрое от слез лицо ладонями, она молчала, и ее внезапное молчание было страшнее истерики.
- Света, незадолго до смерти у вашей сестры родился ребенок.
Несколько секунд Света провела в молчании и неподвижности, будто окаменев.
- Ребенок? У моей сестры? – переспросила она, обернувшись. Радостный блеск в ее глазах несколько успокоил врача.
- Да, Светлана, ребенок. Только… понимаете… - неуверенно, словно через боль вытягивая из себя слова, сказал хирург.
- Что? Что? Говорите скорее! – схватив врача за рукав, почти во весь голос прокричала сестра.
- Ребенок слеп.
Глава 8 Инициация
- Прости меня, Отче, ибо я согрешила…
В своей квартире на арабском ковре стоимостью в шестнадцать тысяч долларов под роскошной хрустальной люстрой перед иконами на коленях сидела обнаженная женщина. Ее голова была опущена. Справа от нее стояла бутылка красного вина, лежали сигареты и зажигалка.
- Я знаю, что не достойна…
Женщина поднесла дрожащей рукой к мокрым губам сигарету и чиркнула зажигалкой. Мягкое синее пламя нежно обняло тонкую LD Slims, выпустив в воздух прозрачную полоску бледного дыма. В зеркальном потолке танцевала синеватая змейка, которая медленно плыла из кончика сигареты, рассеиваясь над кроваво-красными волосами куртизанки. Отраженное в зеркале, ее немолодое, но все еще желанное тело оказывалось точно в центре дымовой завесы, словно погруженное в зыбкий нежный туман.
Не вынимая сигарету изо рта, женщина взяла тонкими пальцами серебристый бокал за восемь тысяч и дрожащей ладонью обняв бутылку вина, поднесла ее горлышко над бокалом, из которого теплая опьяняющая жидкость, танцуя багряным ручьем, хлынула на дно.
- Я жила неправильно… Она погибла из-за меня…
Перед женщиной на тоненькой серебристой цепочке висела маленькая золотая лампадка. Отразившись в роскошном граненом бокале, ее тонкий нитевидный свет рассыпался на тысячи искорок, которые, словно горящие в морозном воздухе снежинки, плавно кружились по бесчисленным зеркалам и хрусталям огромной квартиры – маленькие кружащие символы некогда чистой мечты.
- Я дура! Дура! – бросала в иконы Света злые, но запоздало мудрые слова, - Да разве это, ****ь, вот это… – женщина выбросила вперед раскрытую ладонь, где на одном из перстней в рубине была с изящнейшим искусством выгравирована икона Божьей Матери, - Разве это главное! Кого я искуплю этой ложью? Разве ложью искупляют ложь и грехом грех?
Из соседней спальни послышался детский плач. Если бы вы были там, над маленьким тельцем свернувшегося на полу младенца вы увидели бы зеленоватый свет – красивый до одури, пьянящий до ужаса.
- Я искуплю свой грех… И ее грех…
Сжав в правой руке бутылку, Светлана поднесла ее над головой и перевернула горлышком вниз. Дождь винных капель красными брызгами разбился о женскую грудь и, стекая вниз, исчез в узкой ложбинке между ног.
- Забери эту падшую душу и не мучь больше…
Крутанув кончиком большого пальца колесико инкрустированной золотом зажигалки, Светлана поднесла ее себе в лужицу вина между сжатых ног. Вспыхнув, струя горячего пламени метнулась по телу и в считанные секунды охватила суку с головы до ног.
По стенам диким зверем пробежался истошный рев, выгрызая из соседей сжавшиеся сердца , с хрустом ломая хрупкие души уже неспящих людей. Со стены напротив охваченного разъяренным пламенем тела смотрела икона распятого Христа. Блики огня метались по его окровавленному лицу, бесчисленные тени, словно демоны, рыскали в отражениях потолка в его поисках. Огонь уже переметнулся на шелковые занавески, в доли секунды оставив от них обожженный горелый воздух.
Над широкой кроватью проститутки на стене медленно тлела стилизованная под старосалвянскую вязь надпись, некогда сделанная известным городским художником. Уже сгорели слова «И», «Я» и «Не», оставив взгляду только два – «Осуждаю» и «Тебя».
На шелковом покрывале, облизанная по кругу языками пламени, смотрела в раскаленное потолочное зеркало любимая книга Светы. После пожара от нее останется только титульная страница с заглавием «Ступай и не греши» с почерневшей частицей «не».
В дверь уже ломились пожарные, в разбитое транзбойтом окно прыгала змея холодной пожарной пены, но они уже не могли помочь опаленному трупу некогда желанной и дорогой женщины. Она покончила с собой также, как и жила – пылая.
Это была страшная смерть. Первый крик куртизанки был не от физической боли, от другой…
Она догорала молча.
(продолжение не следует)