Кадиш,(каддиш ятом)-поминальная молитва, которую сын читает по отцу.
Возможно это лишь набросок, за которым последует целая повесть, а может быть оно того не стоит. Сейчас мне очень важно мнение читателей.
– А «Кадиш» по отцу всё-таки надо бы почитать. Ну, хотя бы раз в жизни, – сказал Александр, старик лет шестидесяти пяти, работавший с Максом.
– Думаешь? – спросил Макс.
– Да. – уверенно ответил Александр.
Работать вместе приходилось порой по двенадцать часов подряд, и так уже несколько лет, потому и успели они переговорить о многом. В том числе, Макс успел рассказать сослуживцу и об отце.
Может, потому Макс и пришёл теперь сюда, услышав это уверенное «да» от пожилого сослуживца. «Кадиш» читать не хотелось и вообще идти на кладбище к отцу, тоже не хотелось.
Макс все время перед визитом на могилу отца и даже уже по дороге на кладбище, все не переставал спорить с самим собой.
Отца давно уже нет, а обиды как язвы в его душе, всегда свежие. Цветы быстро увядают, благодарность, порой, еще быстрее. А обида, она живучая, ее не надо ни поливать как цветы, ни как-то по особому выращивать. Она себе сама всегда найдет чем подпитаться в прошлом или в настоящем.
И вот эта обида на отца всю дорогу убеждала его, что не заслужил покойник ни его кадиша, ни вообще посещений.
Обида кричала громко, но не могла заглушить укор слабого, но живучего человеческого в нем: он ведь отцом ему был, в конце-концов, и он ведь любил своего отца, когда ребенком был и смотрел на него как на бога.
Но тут вмешивался третейский судья под видом простой житейской логики: -Ну хорошо, придешь ты к отцу на могилу. Чем ему это теперь поможет, что изменит для него?
Скорее всего то был простой цинизм.
Но на этот раз аргументы обиды и цинизма не убедили Макса и в последний момент он уже твердо решил побывать на могиле отца, хотяя до этого несколько раз уже готов было развернуть машину обратно.
-"Старик прав"-вынес он постановление в этом споре между обидами и человеческим, вспомнив слова сослуживца.
Но на самом деле, вовсе не слова сослуживца убедили его все-таки приехать на могилу отца.
Образ отца появлялся перед ним неожиданно, чаще всего ночью. Макс вдруг вспоминал отца в самый неподходящий момент и недоумевал, к чему бы это.
Отец ничего не говорил, но Макс как-будто видел перед собой глаза отца, его усталое выражение лица и в глазах какая-то раненность.
-Что тебе от меня нужно"!-малодушно восклицал Макс и мысленно начинал перечислять отцу все свои обиды.
Он закуривал, но от курева и из-за нервов у него схватывало живот, он бежал в туалет и потом отмучившись, стоя перед умывальником, смотрел на себя в зеркало и с ужасом и досадой обнаруживал прямо перед собой то же выражение лица и такие же глаза как у отца....
– Ну, здравствуй, что ли... – сказал Макс, подойдя к могиле и нерешительно обращаясь к своему собеседнику.
На кладбище было тихо, изредка, где-нибудь по дорожке проходили такие же как Макс гости, решившие навестить своих покойников.
Отец смотрел на Макса с фотографии его же глазами и выражение глаз у отца была такое же как и при жизни: он как-будто одновременно внимательно вглядывался в себя и в тоз хе время с досадой смотрел на отвлекавший его от важного дела окружающий мир.
Максу показалось, что отец демонстративно не смотрит на него, обиженный на невнимание сына.
-Папа...-вдруг растерянно произнес Макс. Так он не называл отца с самого детства. Потом он уже вообще никак не обращался к отцу. Макс с трудом находил форму обращения к людям, которых не любил или даже ненавидел.
По имени называть их не хотелось, а обращение вроде "дядя", "тетя" или что-то из этой категории он избегал, чтобы не чувствовать себя маленьким по отношению к этим людям.
Ему всегда хотелось вырвать как лист бумаги и з школьной тетради ту страницу своей жизни, где он был запечатлен слабы, сутулым ребенком, зависимым от самых разных людей и в то же время никому не нужным.
Покойник как-будто услышал, наконец, слова сына и Максу даже показалось, что он бросил на него удивленный взгляд.
Макс внимательно посмотрел на фотографию отца: на ней ничего не изменилось, все тот же взгляд, все то же выражение лица.
Разговор явно не клеился, и мысленно он уже досадовал, спрашивая себя: «А зачем ему вообще понадобилось сюда приходить?»
Тяжёлый человек был покойник, ох, тяжёлый!.. Разговор с ним у Макса никогда не получался: ни при жизни, ни после смерти.
С другими покойниками он разговаривал, как с живыми: мысленно обнимал, как при встрече, вспоминал вместе с ними, спорил, будто сидя за бутылкой, жаловался, а бывало даже ревел, как ребёнок, во время таких бесед, но только убедившись прежде, что никого вокруг нет, хотя мысль о том, что его может кто-то увидеть в таком вот жалком виде, заставляла постоянно оглядываться по сторонам.
Такое задушевное общение возможно только с покойниками. Никто кроме них не выслушает тебя так, как они: молча, внимательно, ни разу не перебив, не поучая и не осуждая ... И этот особый взгляд, какой можно увидеть только на фотографиях покойных: одни ободряют тебя улыбкой: «Всё будет хорошо». Другие смотрят на тебя с грустью, будто сочувствуя. Третьи как будто погружены в свои мысли, и им не до тебя.
А с вот с родным отцом разговора по душам никогда не получалось, и сейчас, наверное, не получится. Это ведь он, отец, вместе со слезами отучил его вообще от выражения каких-либо эмоций.
– Ты мужик или девчонка?! – возмущённо спрашивал отец, если маленький Макс жаловался.
– Уймись! – строго говорил отец, если ребёнок слишком живо выражал свои эмоции.
– Не смей реветь! – орал отец, когда Макс был совсем ещё ребёнком и плакал от боли или обиды. Глаза отца при этом становились белыми от гнева.
Это отец, как целый заградительный отряд на войне , стоял у него за спиной, когда он, Макс, которого все во дворе называли курёнком за худобу и сутулость, вдруг набросился на самого крупного мальчика и повалил того на землю – повалил от страха, потому что страх перед отцом был сильнее всех других страхов.
Отец обнаружил его тогда в соседнем подъезде, где Макс прятался от третировавших его пацанов и, схватив, как щенка, швырнул прямо на середину двора, одним взглядом дав команду атаковать.
В детстве отец казался ему живым богом – высокий настолько, что, когда Макс смотрел на него снизу, то иногда не видел лица, из-за слепящего южного солнца. А ещё отец был невероятно сильным, со стальными руками и, как настоящий языческий бог, гневлив и непредсказуем.
Макс понял, что отец никакой не бог, только когда вырос, стал выше и сильнее отца. На прежнего бога он смотрел уже сверху вниз, и только взгляд у отца остался прежним.
Он и сейчас был такой же, как и при жизни, – этот особый отцовский взгляд.
– Ну, зачем пришёл? – недовольно спросил покойник с фотографии одними глазами.
– Похоже, я опять не вовремя, папа. У тебя ведь никогда не было времени. Ты всегда спешил и всё хотел успеть. Сейчас у тебя есть целая вечность, а ты всё равно торопишься.
– А ты всё такой же разгильдяй! – проворчал старик взглядом, будто придирчиво оглядывая сына с ног до головы.
– Ну да, я так и не научился заправлять постель, не люблю бриться и гладить себе рубашки. И плевать мне, что ботинки не чищены. И вообще, на всё наплевать! – вышел из себя Макс. С годами он делался все более гневливым и похожим на отца.
В ответ отец продолжал всё так же недовольно смотреть на него, но уже не с гневом, а с укором.
– Я могу прочесть молитву об усопших, – вдруг услышал Макс голос возле себя и вздрогнул от неожиданности. Перед ним стоял маленький, как ребёнок, совершенно седой старик или, вернее, старец и внимательно, выжидающе смотрел на Макса.
– Нет, благодарю вас, – вежливо, но твёрдо сказал Макс.
– Это свсем недорого, – настаивал неизвестно откуда взявшийся старец. – Кто у вас здесь? Отец? Вы как сын обязаны прочитать «Кадиш» по отцу.
– Никому я ничего не обязан! – опять взорвался Макс и внутренне содрогнулся от отвращения к себе, почувствовав в своей бешеной реакции отца.
Старик посмотрел на Макса со страхом и возмущением.
– Не нужно мне всё это! – отрезал Макс, – достали вы меня со своими «надо» и «нельзя»! Не нужны мне ни ваши молитвы, ни ваш бог!
– Зачем же вы тогда здесь, если вам никто не нужен? – невозмутимо спросил старик.
На секунду Макс растерялся, и пока он мысленно искал, что ответить, старик исчез так же таинственно и неожиданно, как появился. На кладбище снова стало тихо и пустынно.
– Чертовщина какая-то! – растерянно подумал Макс, озираясь по сторонам. Может, и стоило согласиться, заплатить старику сотню-другую, и пусть бы прочёл он всё, что нужно.
Но какая-то сила внутри Макса восстала и воспротивилась молитве. Зачем тогда он пришёл? Он сам не знал зачем. Но уж точно не за тем, чтобы молитвы читать! Может, потому и пришёл, что его всё в этой жизни достало, а он, как шелудивый пёс, не мог избавиться от жаливших его мыслей и воспоминаний. Пришёл потому, что, бреясь утром, что случалось с ним не так часто, он вдруг увидел лицо отца в зеркале: недовольный взгляд воспалённых глаз, мешки под глазами, и даже головой он нервно дёргает точно так же, как когда-то отец.
– Папа, что тебе от меня надо?! – вспылил Макс и саданул со всего маху в зеркало...
Когда отец ушёл из семьи, ему было семь лет. До этого родители часто ссорились, и именно тогда у него вдруг начали появляться странные проблемы, сделавшие его смешным в глазах окружающих: он вдруг терял логическую нить, рассказывая о чём-то, или решая математическую задачу. Вдруг совершенно терялся, выполняя какое-нибудь действие, даже не слишком сложное. Выстроенное Максом здание доказательств теоремы, вдруг ко всеобщему смеху падало прямо на него, когда он стоял у доски – так ему казалось. А ещё он не всегда мог довести до конца некоторые из своих движений, например, перепрыгнуть через перекладину на уроке физкультуры или завершить удар, если дрался.
Тугодумство сына приводило отца в бешенство. Но страх перед отцом не помогал Максу решить задачу по математике, научиться грамотно излагать свои мысли или хотя бы иметь хорошие оценки по физкультуре. Вместо этого у него появился нервный тик, и он постоянно бегал в туалет.
Уход из семьи отца был предсказуем. Мать после родов сильно подурнела: расплылась, на ногах, как жгуты, вылезли вены, изо рта появился дурной запах. А Макс рос слабым, болезненным ребенком, в школе слыл тугодумом и вообще оказался совсем не таким, каким хотелось отцу. Всё это раздражало отца, и в конце концов он от них ушёл.
У отца появилась другая семья: любимая жена и две дочери, счастливые чистенькие девочки-близняшки, в которых он души не чаял. С тех пор Макс видел отца редко, в основном по субботам, иногда раз в месяц, а то и раз в пол-года. Отец корил его за плохие оценки, за неряшливость и сутулость, жаловался, что у него и так не хватает времени из-за тяжёлой работы и забот о семье, а тут еще недотепа Макс и ставил в пример своих дочек – отличниц и красавиц.
После ухода отца мать стала очень набожной и хотела, чтобы сын вместе с ней ходил в церковь. Но Максу в церковь не хотелось: ему хотелось туда, где все дети и взрослые, где много людей и весело. Туда, куда их с матерью никогда не приглашали.
– Ты же понимаешь, там будут все женатые и замужние, а ты... – доверительно говорили ей подруги. – Но к нам ты можешь прийти в любое время!
Мать было женщиной доброй и всепрощающей, может, потому так в Бога верила... Макс часто спорил с ней:
-Зачем нужна твоя церковь, все эти книги?-спрашивал он иногда мать.- Кого они сделалли счастливее?
-Книги не делают счастливыми,-отвечала мать.
-А что тогда?
-Книги учат. А дальше человек сам решает, быть ему счастливым или несчастным.
– Бог помогает тем, кто нуждается в помощи, – спокойно отвечала мать. -Я же довольствуюсь тем, что у меня есть.
– Бог помогает таким, как отец? – ехидно переспрашивал Макс и становился в эту минуту как две капли воды похожим на отца.
-Да,- отвечала мать.
-Зачем он тогда тебе нужен, если тебе от него никакой пользы? - нападал Макс
-В жизни есть более важные вещи, чем польза или выгода,-отвечала мать.
-Какие?- не унимался Макс.
-Потом поймешь.
-Когда?
-Не торопись, жизнь быстро проходит.
Макс рос озлобленным и мстительным ребенком.
– Оставьте все свои суды Господу! – постоянно повторяла ему мать фразу из Библии, но Макс не хотел ее слушать.
Пытаясь повлиять на Макса, мать часто рассказывала ему о народе жестоковыйном, который, в ответ на призывы к раскаянию и прощению, кричал:
– Пусть будут прокляты мы, наши дети и дети наших детей!..
Но Макс стоял на своём и ненавидел любых богов, живых и мёртвых, говорил, что все они одинаковы, а маминому Богу просто не верил.
Мать умирала тихо, как и жила, – ни на что не жалуясь. Она всё в этой жизни воспринимала как часть некоего большого замысла, который нам не дано знать. Может, именно поэтому Максу было жаль её, и когда он приходил к ней на могилу, то слёзы сами текли у него ручьём.
– Чертовщина какая-то, – думал он, растерянно оглядываясь по сторонам в такие минуты немного придя в себя. – Ещё не хватало, чтобы кто-то увидел меня в таком виде!
У него было много опасных врагов. Но он боялся только собственной растерянности и слабости, этого мучительного ощущения в кишечнике, когда ты теряешь контроль над собой, этого ужасного ощущения когда чувствуешь себя загнанным зверьком... Только бы не пробило опять! Тогда конец всему: все то, что он строил на протяжении целой жизни рухнет в одну минуту.
Никто не знал об этом – его постоянном страхе, страхе перед возвращением. Возвращением всех терзавших его в детстве страхов, которые он изгнал когда-то вместе с отцом.
– Появишься ещё раз, я сломаю тебе все рёбра! – пригрозил он тогда отцу.
Отец был единственным ребёнком у своих родителей, и мать с детства внушила ему, что он самый-самый и должен жить только с такой семьёй, которая достойна его. Макс и его мать оказались недостойными.
Однажды отец взял его на день рождения к своим родителям – бабушке и дедушке Макса, и там, выпив, стал смеяться над толстыми ногами его матери. Макс поднялся и вышел. А когда отец появился снова, Макс просто вытолкнул его за дверь. Бывший живой бог безропотно повернулся и ушёл, и, глядя на его сгорбившуюся спину, Макс не испытал ни чувства жалости, ни что-либо ещё...ничего, кроме пустоты. Пустота заняла место страха.
С тех пор он никому не верил и богу первому. С тех пор он не любил религию и разговоры о вере, стыдясь собственной детской веры в отца и страха перед ним. С тех пор он сам стал для многих богом. Его боялись как огня, потому что работа следователя в налоговом управлении была для него гораздо больше, чем просто работа. Это была его жизнь, которой он отдавал все свои двадцать четыре часа в день. Он работал без выходных, копая под самых могущественных людей. Особенно он ненавидел «попов», как он их называл. Их война длилась уже без малого два десятилетия, и те, под кого он копал до сих пор, открыто смеялись ему в лицо.
Но Макс был терпелив и мстительно приговаривал, что хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. Он умел ждать. Вот и отца навестить он пришёл только через семь лет...
После того, как Макс выгнал за дверь отца, увиделись они через много лет, когда отец один лежал в палате для умирающих – преданная жена и любящие дочки разбежались. Старик то матерился в бессильной ярости, то молча плакал.Макс единственный день и ночь сидел у его койки. Оба смотрели в телевизор и молчали. У отца из глаз всё время катились слёзы, а глаза Макса были сухими, как пустыня, и на душе было так же пустынно.
Он вспомнил последние дни отца и, потянувшись за сигаретой, спросил, обращаясь к покойнику:
– Ну, как ты тут?
– Как видишь, – взглядом ответил отец. Он всегда так отвечал на пустые вопросы: «как видишь», «как был», «как всегда».
– Зачем спросил? Разве и так всё не ясно? – подумал Макс. В душе при этом ничего не шевельнулось. Может, оттого и спросил?
– Извини, отец, не могу я прочесть «Кадиш». Извини, – сказал Макс.
-Закрываем!", "Закрываем!"- кричал охранник угрюмо ходя по дорожкам кладбища.
Сколько же он здесь простоял у могилы отца? Час? Два? Целый день? И так ничего не сумел: ни поговорить толком с отцом, ни молитвы прочесть, не говоря уже о том, чтобы могилу поправить...
Постояв ещё с минуту и будто колеблясь, он пошёл прочь не оглядываясь, только спиной чувствуя взгляд отца, не то недовольный, не то укоряющий.
– Я тебе ничего не должен! Я тебе ничего не должен! – как мантру, вместо Кадиша повторял Макс, отмахиваясь от преследовавшего его отцовского взгляда, как от мух.
И лишь, когда выходил с кладбища, из глаз его вдруг выкатились две слезинки. Макс обернулся по сторонам, но вокруг было пусто, и он успокоился – это ведь ещё отец приучил его никогда не плакать и не показывать своих эмоций; это ведь стыдно, тем более для железного Макса, которого ничем не проймёшь и никак к нему не подкопаешься: семьи нет, к алкоголю равнодушен... Параноик – ему бы только всё ниспровергать...
Но и железные люди иногда устают. Вот и ему на днях приснился сон: по гостинной его большого дома бегает маленький мальчик, как две капли воды похожий на него в детстве.
– Постой, – говорит ему Макс, – ты – это я?
– Нет, – спокойно отвечает ему мальчик. – Я – это ты. Будет очень жаль, если ты, то есть я, снова не родишься...
– Почему? Постой, ты слишком умён для ребёнка! Стой! – но на этом сон его закончился.
Макс и не заметил, как подошёл к кладбищенским воротам, размышляя о своем.
Когда они теперь снова встретятся с отцом? Придёт ли он сюда ещё раз навестить отца как живой сын к умершему отцу, или они встретятся здесь уже как соседи? Макс раздумывал об этом, выйдя за ворота кладбища, и, лишь дойдя до автостоянки, вдруг тряхнул головой и наконец вспомнил про сигарету в руке, которую собирался закурить, стоя ещё возле могилы.