ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЛОЯНСКОГО И БРАМСА
1. Неделя до дембеля
Магнитофон – или по-местному, по-израильски, тейп – крутил Брамсу одну и ту же песню группы Любэ – «Скоро Дембель». Брамс в трусах лежал на кровати, почесывая рукой у себя между ног. Курил сигарету, подглядывал за Лоянским – тот что-то писал в своем блокноте – и пускал сигаретные кольца дыма в потолок.
– Брамс, выключи ты эту песню. Десятый раз за сегодняшний день слышу при-пев «скоро дембель», и десятый раз у тебя увлажняются глазки. Оставь, у нор-мального человека не должно быть столько слез.
Они находились в темной комнате, где стояли четыре двухъярусные кровати. В комнате не было окон, стоял спертый воздух от потной солдатской формы, раз-бросанной по кроватям, на полу валялись израильские газеты и черные солдат-ские ботинки. Лоянский встал, из-за своего высокого роста он чуть не сбил голо-вой единственную лампу, висящую на шнуре. Лоянский протиснулся между кро-ватей, делающих комнату еще более узкой, к стоящему на железном ящике тейпу, чтобы вырубить эту шарманку.
– Не трогай, Лоянский, – махнул ногой Брамс. – От лени он даже не хотел вставать. – Пойми, неделя до дембеля осталась, и мы свободны.
Дверь комнаты, где обитали деды – Лоянский, Брамс и еще два человека из их призыва, медленно начала открываться. Брамс быстро соскочил с кровати, схва-тил черный армейский ботинок и застыл, напряженно сопя.
– Эй, Брамс, а ну опусти мой ботинок.
Брамс тяжело спрыгнул на пол, подняв облако пыли с газетной стопы. Пыль грязной завесой покрыла Лоянского и Брамса и осела на их волосах тонким слоем.
– Тихо, Лоянский, если сейчас зайдет молодой, я его этим ботинком и ****у.
За дверью послышался голос:
– Брамс, если полетит в меня ботинок, я тебе твою вонючую жопу раскрою так, как за три года армии тебе не доставалось.
По голосу деды узнали Мордакова. Мордаков вошел в комнату, гордо погла-живая значок парашютиста, стальным цветом блестящий на форме. Лоянский при виде значка от зависти заскрипел зубами. Он тоже хотел пройти курсы прыжков с парашюта, но на курсы послали Мордакова и еще одного лейтенанта из их роты. Мордаков сложил губки бантиком. Он всегда вытягивал губы, думая о чем-то. В кармане у Мордакова зашуршала шоколадная фольга, он любил обжираться шо-коладом, если этот шоколад заводился у него.
– Брамс, ты что, охренел? – Мордаков, заикаясь, уставился на Брамса, снова лежащего на кровати в трусах и чесавшего у себя ниже пояса. – Мы же в Ливане, Брамс, на заставе, где каждую секунду нас могут атаковать, а ты в трусах лежишь. А вдруг тревога, отряды отправятся на происшествие, а кто заменит молодых на постах?
Мордаков что-то горячо начал доказывать, приглаживая свои жесткие, торча-щие во все стороны волосы. Размахивая руками, он задел шнур с лампочкой. И свет в комнате начал бегать по лицам и вещам, хаотически перемещаясь в замкну-том пространстве.
– Кто? Вот ты и заменишь, – сказал Брамс, равнодушно покуривая сигаретку.
– Я?! – еще больше разошелся Мордаков от такой наглости. – Посмотри на Ло-янского. Человек сидит в форме, без ботинок, но в форме и всегда по тревоге сможет заменить кого-нибудь из молодых на посту.
– Мордаков, что ты выступаешь, какое у тебя право заходить к нам в комнату, мы тебя выкинули из нашего призыва за то, что ты перешел на сторону офицеров. Друг офицеров – не наш друг. Правда, Лоянский? – обратился за подтверждением Брамс.
Лоянский молчал.
– Вы что, меня выкинули из призыва? – спросил Лоянского Мордаков.
Но Лоянский молчал, как партизан, продолжая что-то чиркать в своем блокно-те.
Кассета Брамса перестала играть, в комнате повисла тишина.
– Мордаков, – прервал молчание Брамс, – оставайся в армии, зачем тебе с нами идти домой? Ведь ты армию любишь, ты тут командир, а на гражданке кем ты бу-дешь?
– Я, – возмутился Мордаков, – терпеть не могу армию.
– Одно дело хорошее мы с Лоянским сделали: спасли молодых от офицера-урода. Отговорили тебя идти на курс офицеров. Правда, Лоянский?
– Правда, – сказал Лоянский.
Он сам мечтал быть офицером в пехоте, но, в отличие от Мордакова, его никто на офицерские курсы не рекомендовал.
– Я сам отказался, – разозлившись, закричал Мордаков, – никто меня не отго-варивал.
– Лоянский, сочини мне к выходу поэму про меня, – мечтательно закатил глаза Брамс.
Он решил переменить тему и не спорить с Мордаковым. Тот уселся на желез-ный черный ящик, молча вынул из кармана шоколад и так же молча предложил его Лоянскому и Брамсу. Лоянский отказался, а Брамс маленькими крепкими пальцами постарался отхватить себе кусок побольше. Некоторое время между Мордаковым и Брамсом шла борьба за шоколад. Наконец Брамс отломил ту часть, которая ему показалась достаточной. Мордаков тихо произнес: «Свинья». А Ло-янский с интересом взирал на эту картину и похихикивал.
Набив рот шоколадом, Брамс еще раз спросил Лоянского:
– Сочинишь про меня балладу?
– Ну и что же про тебя сочинить? – с издевкой спросил Лоянский.
– Ну, что-нибудь героическое, приду домой и на стенку повешу. Например, помнишь, вот это твое? – Брамс, подражая поэтам, протяжно завыл:
Три года мы в грязи лежали,
Три года мы говно топтали
И по ночам не отдыхали,
Отсчитывая срок.
Лоянский покраснел: ему стало стыдно за эти стихи. Он занимался рифмоплет-ством, чтоб как-то развлечь себя и товарищей. Но на звание поэта не претендовал. И не думал, что от этого убожества что-то сохранится.
– Но ты забыл сюда дедушку Брамса вставить. Напиши, как мне по утрам носят в постель горячие тосты и кофе.
– Кто тебе носит кофе в постель, что ты врешь? – вмешался Мордаков. – Ты хотел бы, чтоб тебе принесли, но если капитан роты узнает про твои штучки, то ты еще и через месяц отсюда не выйдешь. У капитана все эти трюки с правами дедушек-бабушек так просто не проходят.
Торжественно произнеся обличительную речь и поймав Брамса на лжи, Мор-даков пригладил пальцами значок парашютиста и успокоился.
«Вот урод! – подумал Брамс, гася бычок о ботинок, – всегда весь кайф слома-ет».
Дверь в комнату приоткрылась.
– Тихо, молодой, – прошипел Брамс и метнул ботинком в проем дверей.
За дверью послышался крик боли, ругательство на иврите: «Кибени мат», и в комнату вошел похожий на подростка их офицер Ави.
– Что это у вас тут ботинки летают? Давно порядок в комнате не наводили, де-душки? – ехидно спросил лейтенант. – Чей ботинок?
Брамс молчал, он свернулся на кровати в позе эмбриона, а Мордаков весело за-ржал, предчувствуя скорую расправу.
– Брамс, твой ботинок?
– Мой, – тихо произнес Брамс.
– Ты у нас снайпер.
– Ну, допустим, да.
– Через неделю домой идешь.
– С божьей помощью, – сказал Брамс.
Мордаков опять заржал на всю комнату.
– Ну, так иди, найди твою снайперскую винтовку, оформим ее на младших то-варищей.
Брамс нехотя встал с кровати и вышел в коридор, где стояли футляры со снай-перскими американскими винтовками. Мордаков и Лоянский остались сидеть на железных ящиках. В коридоре Брамс с проклятиями скидывал на пол пластиковые футляры, ища винтовку. Через минуту он вернулся белый, как мел, и нервно заку-рил сигарету:
– Лоянский, ты мою винтовку не видел? Винтовка пропала.
–Семь лет тюрьмы за потерю оружия, – весело констатировал Мордаков, аппе-титно жуя шоколад.
Брамс вдруг ясно почувствовал, как волосы на его попе медленно начинают се-деть.
– Надо помочь боевому товарищу, – сказал Лоянский. – Брамс, зови молодых, пусть все уголки заставы прочешут, а то твоя винтовка точно будет в руках какого-нибудь хизбалона.
С Брамсом и Мордаковым Лоянский познакомился в очереди за мороженым на базе новобранцев.Тогда шли проверки для набора солдат в спецотряд, называе-мый по-израильски гордым словом Пальсар. Лоянский рвался всей душой в спе-цотряд, но его не взяли, так как экзамены в израильском военкомате показали, что служить он может в отборном отряде для дебилов. И что, если бы он получил еще на два балла ниже, то с такими показателями в израильскую армию вообще не бе-рут. Мордаков зашел тогда в магазин, хромая и виляя задом. Брамс позже назовет эту походку брейк-дансом Мордакова. Мордаков встал в очередь за Лоянским, как-то по-бабьи растопырив руки. Вслед за ним в магазин влетел бородатый за-росший хам, растолкал всех и всунулся между Мордаковым и Лоянским, это и был Брамс. Проверки в Пальсар шли полным ходом, в очереди стояли те, кто был на этих проверках и, не выдержав физических испытаний, выбыл, и те, кто не был, но хотели послушать, как же это происходило.
–Я выбыл, потому что у меня заболела нога, – сказал Мордаков. – Если бы не нога, я бы дошел до конца.
Брамс, угрюмо молчавший, как голодный хомячок, сказал:
– Я не фраер там бегать за других. Я подошел к своему инструктору – они на-зывают себя ангелами. И я сказал ему: «Ангел будь здоров, я пошел домой!» Он меня спрашивает: «Ты хорошо подумал?» Я ответил: «Подумал хорошо!» – и по-бежал за джипом, собирающим нас, отказавшихся, на базу.
Брамс, бородатый и жизнерадостный, жалобно рассказывал про свои мытарст-ва Лоянскому.
– Все-таки не понимаю, почему ты не дотянул до конца проверок? – спросил его Лоянский, ему-то уж точно хотелось попасть в Пальсар.
– Как это почему? – удивился Брамс, облизывая мороженое, его борода была вся белая. – Я что, дурак, свою попку рвать!
Лоянский заржал на весь армейский магазин. Чуть позже к Брамсу подбежал его гражданский кореш Дима по кличке Лошадиная улыбка. У Димы были выле-зающие крупные зубы. И Брамс ему все время говорил: «А ну, лошадь, открой зу-бы! Ну, конечно, папа – зубной врач, почему бы и не быть таким зубам». Дима злился и отвечал: «Иди ты, бородатый, на ***!»
Позже их всех зачислили в один полк.
– Вот мы и дослужились, – подумал вслух Лоянский, разыскивая вместе с Мордаковым и Брамсом свою винтовку.
– Нашел, – заорал Брамс, – нашел!
На радостях он закурил сигарету. Троица вошла в комнату, решили попить ко-фе. Но Брамс идти набирать воду в чайник отказался.
– Мордаков, сбегай набери воду, шестерка офицерская.
– Свин, я тебе сейчас прикладом по башке дам.
Лоянский знал, что Мордаков не шутит. Брамс и Мордаков уже пару раз выяс-няли отношения.
– Брамс, – сказал Лоянский, – или ты пойдешь за водой, или мы кофе пить не будем.
Брамс сделал пару затяжек и согласился пойти набрать чайник.
– Ладно, Лоянский, только ради тебя.
Уже хлебая кофе и наворачивая пирог, по-местному называемый «уга», Брамс спросил Лоянского:
– Лоянский, а что ты будешь на гражданке делать?
– Пойду, Брамс, кино снимать.
– Порнофильмы, что ли? Ты тогда и про меня не забудь, я тебе, если нужно, лампу подержу.
Брамс болтал с набитым ртом, крошки пирога летели из его рта во все стороны, падая в чашку к Мордакову и на форму Лоянскому, а точнее на брюки. Комната была серая, узкая, заставленная железными ящиками и шкафчиками, обстановка не совсем обычная для израильского пехотинца потому что для израильского пе-хотинца его дом это палатка. Одно преимущество было в их положении – они старались не дежурить на постах и жили, можно так сказать, наверху. Солдат по-моложе загнали вниз, в бункера, названные цолелот – подводные лодки. Они и были похожи внутри на подводные лодки. Бункера были сделаны из стальных арок. Между этими арками были расположены стеллажи, служившие и кроватя-ми, где спали молодые и где лежало их снаряжение: пулеметы, минометы, грана-ты и рпг. У радистов рядом с их так называемыми кроватями валялась рация. Внутри этих «цолелот» горели желтые лампы, больно режущие глаза, и чем то воняло, хотя вентиляторы работали и воздух вроде бы продувался. Лоянский с Брамсом спускались туда пару раз пообщаться с молодыми и поиграть в шешбеш. А деды жили наверху в казематах – в комнатах, построенных из толстого слоя бе-тона. Но выйдешь из комнаты – и почувствуешь свежий ливанский воздух. В но-востях по телеку и в газетах тонко намекали, что Ливан израильтяне будут остав-лять. Но Брамса и Лоянского это не беспокоило, они освобождаются, весной по домам, по домам. Мордаков, может, будет кривить свою морду, поглаживая ме-таллический значок парашютиста, полученный им всего лишь за два прыжка и прикрученный на форму цвета зеленых маслин. Мордаков будет рассуждать о стратегии и тактике, чмокая и вытягивая губы. А Лоянский и Брамс уже смотрели на караваны, идущие в Израиль, и мечтали о том, как и они залезут в грузовик, прошитый зеленым бронированным листом. Грузовик этот называется чудно – сафари, и вот они сядут в сафари и поедут по Ливанским горкам к себе домой и забудут запах формы цвета зеленых маслин, запах кислого пота и грязи. И трава марамия больше не будет будить Лоянского по ночам своим сладко-горьковатым запахом. И Лоянский не будет больше просыпаться от холода в поле посреди ночных учений, где пехота может, сбившись в кучи из человеческих тел, согреть-ся теплом своих товарищей и заснуть. Рядом с Лоянским всегда храпел Брамс, по-станывал Мордаков и сопел носом маленький Кокус. Луна, королева ночных по-лей, отбрасывала на камни и на траву марамию тень от носа Кокуса. Лоянский, просыпаясь ночью, любовался этой картиной и со смехом засыпал снова.
– Лоянский, ты меня не забудешь в своих фильмах? – Брамс опять потянулся за сигареткой, валяющейся на кровати.
– Брамс, тебе Лоянский даст сыграть главную роль в его фильме, – хихикнул Мордаков.
В комнату влетел Кокус, маленький чернявый иракский еврей с большим но-сом, почти клювом.
– Ворон, иди сюда, дай я тебя по клюву звездану.
Брамс схватил маленького Кокуса в клинч и надавал ему щелбанов по носу.
– Отпусти, – отпихивался Кокус от Брамса.
За Кокусом в комнату влетел Цахи, парси. Еврея из Ирана, в детстве его обзы-вали Цахи-ковер. Они вдвоем налетели на Брамса и прижали его к кровати.
– Сдаюсь! – закричал Брамс, шевеля своими волосатыми ножками. – Лоянский, помоги!
– Ну все, хватит, пошли пить наш нес кафе, дедушки-пазамники, – крикнул Ло-янский.
Цахи, смуглый и курчавый, оглядел угощение – пирог, разрезанный на желез-ном ящике, и полез в свою сумку за печеньем. Деды уселись на железные ящики вокруг чайника и чашек и вдруг затянули вместе:
– Йа-йа-йа Коко Джамбо е е е.
Кокус, для которого эта песня и предназначалась, поднял свои ручки и медлен-но, эдак по-восточному, с чувством собственного достоинства, затанцевал, то есть топтался на месте, поднимая руки и вертя головой в разные стороны. Брамс ржал, давясь от смеха угой и запивая чаем.
– Кокус, сядь, ворон, на место, – крикнул Цахи, – а то Брамс, бедняга, от смеха сейчас подавится.
Цахи же был известен тем, что в начале тиронута, курса молодого бойца, в пятницу, когда все солдаты собрались ехать домой и штурмом брали выделенные им автобусы, забыл свою винтовку в палатке, потому что был занят мыслью, как бы ему скорее занять место в автобусе. Сначала он приехал с базы на автобусную станцию, а потом со станции обратно на базу.
– Орев! – кричал Брамс на ухо Кокусу, дергая его при этом за нос и рассыпая легкие подзатыльники.
– Брамс, оставь меня в покое! – вопил Кокус, вскакивая с железного ящика и замахиваясь кулаком на Брамса.
Но Брамс продолжал ржать, куря сигаретку и попивая чай. И что он нашел в этом чае! – поражался Цахи.
После короткого и бурного застолья Мордаков вдруг вспомнил, что у него есть важный разговор с капитаном, схватил кусок пирога и убежал. В дверь постучал один из молодых, наш, русский, и попросил у Брамса сигаретку. Брамс поднялся с кровати и дал молодому сигарету, не впуская того в комнату. Цахи схватил лист бумаги, поджег и закричал:
– Еще один день до дембеля сгорел!
– Цахи, идиот, – заорал Лоянский, – потуши огонь, у нас тут гранаты и патроны в комнате!
Лоянский и Брамс выкинули Цахи на улицу вместе с его горящим листом. Ко-кус схватил красиво разрисованный мешочек, чем-то напоминающий подушку, и ушел на вечернюю молитву. В комнате опять стало тихо.
Лоянскому вдруг как-то сделалось грустно, сердце защемило, заныла тоска о чем-то. Он вышел на улицу, вдохнул свежего холодного воздуха, посмотрел на белые мелкие звездочки, как белые бубки от семечек подсолнуха, рассыпанные в черной шелухе ночи.
– Брамс, пошли в столовую, телек посмотрим, скоро новости будут передавать.
– Ну пошли, – согласился Брамс, он сам не знал, чем ему заняться.
Время перед дембелем текло для них очень медленно. Брамс надел форму цве-та зеленых маслин, они нацепили на себя короткие винтовки, названные в армии просто «мекуцар». И сквозь темноту побрели в зовущую теплым светом столовую смотреть телек.
2. Лоянский и Брамс на дискотеке
Они вернулись в свой Иерусалим, смотря на все широко открытыми глазами, как дикари. У них не было подруг, прежние друзья куда-то разбрелись, а будущее было непонятным.
Мордаков сразу кинулся работать, быстренько купил у какого-то араба, слу-жащего в гараже, машину субару и снял на окраине города однокомнатную квар-тиру.
– Ты посмотри, какой бункер, – сказал Брамс, звоня по телефону Лоянскому. – У этого неудавшегося офицера есть деньги, не то, что у нас с тобой, Лоянский. – Брамс подумал и добавил: – Ну и на здоровье.
Сам Брамс за дело браться не спешил. «Еще успею наработаться», –говорил он Лоянскому. Лоянский не знал, чего хочет. Первый месяц дома ему еще снилась армия, и он вскакивал со сна в холодном поту. Но постепенно служба начала за-бываться. Лоянский только твердил, что три года – это слишком много.
Сегодня вечером они с Брамсом планировали пойти на дискотеку кадрить баб.
Позвонил телефон, Лоянский поднял трубку.
На его « алло», в трубке раздалось мяуканье, и Лоянский узнал Мордакова.
– Мордаков-мудаков, добрый день.
– Привет, узнал! Как дела?
– Дела хорошо, – вечером я и Брамс идем баб кадрить на дискотеку.
– Ну идите-идите, а мне никуда идти не надо, я все уже нашел.
– Что? – не понял Лоянский.
– Девушку я себе нашел, очень красивая, рыжеволосая. Вчера я с ней сидел в кафе, потом в ресторане. Сегодня у нас будет незабываемая романтическая ночь, я к ней уже подготовился.
– Ну и как ты к ней подготовился? – язвительно спросил Лоянский. – Этот Мордаков основательно начал раздражать Лоянского: и машина у него есть, и квартиру снял, и бабу уже успел подцепить.
– Она мне намекнула, что любит гладких мужчин, и я ради любви пошел на жертву.
– Мордаков, ты что, сбрил себе волосы на груди? – догадался Лоянский.
– Да, – ответил Мордаков, – потому что женщины любят гладких. Я купил пла-стырь в аптеке, приклеил на грудь и содрал. Было больно, но любовь требует жертв.
– Дурак, не верь ты этим бабам.
– Лоянский, пока мне надо спешить, она меня ждет. Это будет незабываемая ночь, я все расскажу тебе после. Я буду мужчина ее мечты.
– Беги, жертва любви! – напутствовал его Лоянский.
Вечером Лоянский и Брамс стояли у входа на дискотеку.
– Что он там себе подцепил – триппер? – спросил Брамс.
– Не что, а кого, какую-то рыжую, – поправил Лоянский.
– И грудку этот пидар себе побрил, ну и голубок, – произнес Брамс задумчиво.
Мордаков позвонил Брамсу на мобильный и сказал, чтоб его подождали у вхо-да на дискотеку.
– Спорим, что эта рыжая ему не дала, ободрала, как цыпленка табака, и послала на хер.
– Согласен, – не стал даже спорить Лоянский.
Мордаков приехал на своей субару через полчаса.
– Мордаков, голубок ты наш, грудку себе ободрал.
– Перестань, Брамс, я разозлюсь.
Брамс замолчал.
– Ну, как твоя незабываемая ночь? – ехидно спросил Лоянский.
– Я понял, мы не подходим друг другу. Она мне все объяснила.
– А так это она тебе объяснила? – поддел Мордакова Лоянский.
– Что тут объяснять, вытерла ноги об его ободранные на груди волосы и ушла, – сказал Брамс.
Лоянский и Брамс весело заржали.
– Я думал, вы мне друзья, – у Мордакова скривился рот, и глаза печально по-тухли.
Вся троица завалилась в темный зал дискотеки. Лучи разноцветных фонарей на секунды вырывали лица друзей из громыхающей тьмы.
Брамс заприметил пустующий столик в дальнем углу, и потащил за собой Ло-янского и Мордакова.
– Лоянский, сейчас сядем, закажем пиво и разберемся в обстановке. Мордаков, ты ничего не заказывай себе, ты от чашки компота пьянеешь.
– Кто, я? – вознегодовал Мордаков. – Я могу целую бутылку водки выпить, и не опьянею.
Официантка бесшумно выросла возле их столика.
–Что будете заказывать? – расстреливая глазами всю троицу, – спросила она.
Брамс прикрылся меню, состроив важное выражение лица.
– Пива, – попросил Лоянский.
– На всех? – грозно рявкнула официантка.
– Мне вина бокал, – попросил Мордаков.
– Ты посмотри, как она на нас смотрит – как на низший класс, – возмутился Брамс.
Народ был еще не разогрет. На площадку для танцев выскочила девушка в ко-ротком темном платье. Расставив мускулистые крепкие ножки, она начала раска-чиваться, как змея. Свет одиноко бегал вокруг нее, скоро ей надоело одной кру-титься, и она вытащила к себе из темноты хлипкого блондина. Блондин танцевал вяло, но все время лип к ее губам, кружась в долгом танце.
– Ну что, баб снимать будем? – спросил Лоянский.
В это время громко ударила музыка, волной обрушившись на мозги. Диджей официально призвал всех веселиться, и народ повалил танцевать. Возле столика опять появилась официантка, она настойчиво и нервно постукивала себя по руке блюдцем, отвернув голову.
– Ну, чего ей надо? – спросил Лоянский.
– Чаевые, наверное, – быстренько сообразил Брамс.
Кинув официантке пару шекелей в блюдце, Лоянский встал, расправил плечи и пошел снимать баб. Выбирать было не из чего, понял он при ближайшем осмотре публики. Симпатичные девушки танцевали со своими парнями, менее привлека-тельные отворачивались от Лоянского, как только он к ним подходил, или пре-зрительно кривили губы, показывая, что он их не интересует.
– Вот что значит быть три года в армии, ты как сирота на чужом празднике жизни, – шептал Лоянский в темноте. – А эти все мегеры мне еще рожи строят, сучки недоразвитые.
Взгляд Лоянского упал на трех неуютно чувствующих себя девушек. Их сто-лик, расположенный очень близко от большинства танцующих, все время задева-ли.
– Девушки, – зазывно обратился к ним Лоянский, надрывая глотку, чтобы пе-рекричать музыку, – не хотите ли сесть за наш столик, у нас намного удобнее.
Девушки нерешительно переглянулись, их глаза были полны сомнений и стра-ха. «Наверное, боятся одна перед другой показаться шалавами», – подумал Лоян-ский и кожей почувствовал, что сейчас они скажут: «Нет».
– Девчонки, вы ничем нам не обязаны, если не понравится, встанете и уйдете.
Этот аргумент убедил девушек, они поднялись и гуськом пошли за Лоянским.
– Знакомьтесь, мои боевые товарищи, – представил Лоянский приятелей, под-ведя девушек к их столику.
Чтобы как-то ослабить напряжение и неловкость, компания заказала спиртное.
– Вина! – заорал Мордаков пробегавшей мимо официантке.
Все чуть расслабились, но говорить было не о чем, да и громкая музыка не да-вала что-либо разобрать. Лоянский краем уха поймал слова Мордакова:
– Я быстрее, чем другие, достаю пистолет из кобуры и точнее, чем другие, стреляю, – хвастался Мордаков девушке, сидевшей рядом с ним. Та понимающе улыбалась.
Лоянский уже танцевал с одной из своих соседок по столику, когда к нему подлез мрачный Брамс и прокричал на ухо:
– Ты кого привел, Лоянский? Это же малолетки, десятый класс.
– Брамс, тебе не все ли равно, танцуй, расслабляйся и скажи спасибо.
Брамс что-то буркнул и затерялся в толпе. Одна из подружек-малолеток долж-на была уходить.
– Я тебя провожу, – взмолился Мордаков.
– Нет не надо, у меня сердитый папа.
Но Мордаков все равно увязался за ней. Когда они подошли к машине ее отца, оттуда выскочил коренастый мужик и с тяжелым грузинским акцентом заорал на Мордакова:
– Нэ трогай мою дэвочку!
Мордаков вернулся на дискотеку чуть опечаленным.
– Что, Мордаков, опять тебе не дали? – ехидно поинтересовался Брамс.
Мордаков молча стал танцевать рядом с Брамсом. Танцевать Мордаков не умел, зато яростно размахивал руками и энергично прыгал. Прыгая, он отдавли-вал ноги Брамсу. Брамс завывал от боли, но в шуме музыки его никто не слышал. Брамс, захмелев, лез разбираться с Мордаковым, но каждый раз толпа танцующих кидала их в разные стороны. Вдобавок Брамс был ниже Мордакова, и Мордаков в экстазе пару раз заехал своими локтями по башке Брамса. Брамс этого точно стерпеть не мог и уже всерьез полез выяснять отношения с Мордаковым. Но тут Мордаков увидел девушку, сердце его дрогнуло, и он вслед за ней скрылся в тол-пе. Сегодняшняя дискотека была не для Лоянского, он никак не мог подцепить ни одной вспотевшей рыбки. Все бабы, к которым он подъезжал, презрительно кри-вились.
«Вот суки, – думал Лоянский, – и кто им нужен, не понимаю». Брамс, чуть прихрамывая, отыскал Лоянского.
– Ну что?
– Сухо, Брамс. А чего ты хромаешь?
– Мордаков, мудак, танцевать не умеет, все ноги мне отдавил.
– А где он?–поинтересовался Лоянский.
– Не знаю, нашел в толпе какую-то телку, уже четвертый час вокруг нее пля-шет, надо ему пиво принести попить, – вдруг подобрел Брамс.
– Брамс, смотри! – указал Лоянский на выход.
Мордаков уходил с дискотеки, ведя за руку девушку.
– Везет же дуракам, – с завистью процедил Лоянский.
– Вот тебе и Мордаков, – сказал Брамс, – как всегда все хапает сам, нет, чтоб с друзьями поделиться.
Брамс ободряюще хлопнул Лоянского по плечу.
– Я человек независтливый, завтра ему позвоню и все узнаю, – пообещал Брамс.
3. Юношеская любовь Лоянского
В двенадцатом классе израильской школы Лоянский, тогда еще почти свежий оле хадаш, влюбился в Аню. Миловидная девушка носила стрижку каре, и глаза у неё были разные: один зеленый, другой синий. Однажды на уроке классная руко-водительница, а на израильском просто механехет, голосом, похожим на карканье вороны, отчитывала учеников. Лоянский не прислушивался. Он сидел в зеленом тонком свитерке с надписью «гольф», смотрел то за окно, где бушевал дождь, то на Аню. У девушки упала перчатка, и Лоянский, чуть помешкав, кинулся, как мо-лодой коршун, за этой перчаткой.
– Спасибо, – потупив глаза и покраснев, сказала Аня.
Лоянский был повержен. Под белыми фосфорическими лампами класса он по-чувствовал, что влюблен в это беспомощное существо.
Но у Ани появилась соперница. Марина с лицом, смахивающим на недоварен-ный пельмень, вся белая и рыхлая, каждый день приглашала Илью Лоянского к себе домой. В своих мечтах она представляла его этаким рыцарем, защищающим ее честь и достоинство от невоспитанных сверстников. Те вечно носились, не вы-пуская изо рта конфету или кулечек от шоко, не брились. Украшенные трехднев-ной щетиной, они громким басом жаловались учителям на свою нелегкую жизнь. И кричали вдогонку русским ученикам: «Сука, сука!» – а когда взбешенный рус-ский подбегал, чтоб кому-то из этих обезьян двинуть в рожу, этот местный монстр, осклабясь, истекая шоколадной слюной, отвечал: «Сука, сукар, сукария!» – что означало «сахар, конфетка». Его друзья, довольные, ржали над этой милой шуткой, ну а русский разворачивался и уходил, недовольный тем, что у него нет законного права дать этой обезьяне по морде.
Марина приглашала Лоянского к себе домой и подсовывала разные книжки.
– Вот почитай эту книгу, – обращалась она к Лоянскому, – это роман про не-счастную любовь двух молодых людей.
После этих слов Марина тяжело вздыхала и старалась грудью посильнее при-жаться к плечу Ильи, а в это время за стенкой мать Марины, музыкант, изобража-ла на пианино очередную драму. Все книги, которые Лоянскому давала Марина, он бросал, не читая. А на месте Марины он представлял Аню, раздевал ее догола, краснея от собственных мыслей.
– Как книга? – спрашивала Илью Марина, пронзительно смотря ему в глаза.
– Книга? Книга очень интересная, – говорил Лоянский, глядя в сторону, где сидела Аня и болтала о чем-то с подружками.
Марина перехватывала взгляд Лоянского, лицо ее мрачнело.
– У моей мамы появился новый ученик, играет на пианино, зовут его Гоги.
– Я очень рад за твою маму и ее нового пианиста Гоги.
Лоянскому было все равно, он уже не знал, как бы поинтеллигентнее избавить-ся от Марины.
– Парень даже очень симпатичный, – с нажимом на каждый слог говорила Марина, отслеживая реакцию Лоянского. «В глазах его ревность не вспых-нула», – отмечала она про себя. – И Гоги сегодня пригласил меня в кафе.
– Желаю, чтоб вы получили кайф, – усмехнулся Илья, – только будь осторож-на: в Израиле после приглашение на чашку кофе всегда следует приглашение в постель. Будь на чеку и возьми с собой кондомы.
Марина вспыхнула, кожа побагровела на ее белом лице. А Лоянский поняв, что наговорил лишнего, убежал.
– Ну, как твой Лоянский? Ты ему сказала, что вечером идешь с Гоги в кафе?– спросила любопытная мама Марины.
– Сказала, – стараясь не выдать своих эмоций, прошептала Марина.
– Ну, и он как среагировал?
Марина молчала, водя пальцем по крышке пианино.
–Так что он сказал тебе?– не унималась мамаша.
– Сказал, что после чашки кофе в Израиле принято ложиться в постель с тем, кто тебя на эту чашку пригласил.
– Подлец, негодяй, больше его на порог не пускай.
На следующий день Лоянский сидел в тени возле спортивной площадки и, гля-дя на игроков в баскетбол, мечтал об Ане. Он учился в последнем классе, время подходило к летним экзаменам. Все ученики в горячке только и говорили о под-готовке к экзаменам и об армии, кто куда пойдет. Лоянского все это удивляло. Учась в школе в Союзе, он всегда знал, что на экзамене у кого-нибудь спишет. А тут эти местные почти впадают в истерику, говоря об экзаменах, и в экстаз, гово-ря об армии. Лоянский бегал за Аней целый учебный год. Тайно вздыхал, ревно-вал, а признаться в своей любви к ней не мог. Он вспомнил, как один раз девчон-ка-израильтянка предложила ему стать ее хавером, то есть, по-русски, другом-любовником. Это предложение было сделано при всем классе, и весь класс, затаив дыхание, ждал ответа Лоянского. А та девчонка смотрела на него нагло и весело, зная свое превосходство, зная, что красива, что у нее красные губы и светлые во-лосы волнами спадают на плечи. Она знала, что ей не откажут, и Лоянский, чуть дрогнув, сказал нет. Так свою любовь не предлагают. Любовь это личное… Лоян-ский сидел в тени под пыльной елью, плачущей белой липкой смолой, и мечтал. В голове крутилось: «Я недостоин Ани, – когда почувствую, что достоин ее, подой-ду и скажу ей: “Я тебя люблю”. А пока еще не время».
– Как дела, Лоянский?– спросила его Марина.
Илья вздрогнул, очнувшись от своих сладких мыслей. Оглянулся и взгляд его уперся в белокожую рыхлую Марину.
– Беседер, – первое слово, усвоенное в Израиле, обозначает и «нормально» и «хорошо». – К экзаменам подготовилась?
– Готовлюсь, а ты?
Лоянский жестом пофигиста махнул рукой:
– Еще неделя есть, успею. Ну, куда в армию идешь?
– Никуда, – флегматично ответила Марина.
– Как никуда? – удивился Лоянский
– Я не хочу идти в армию и не пойду. Буду поступать в университет. А ты, Ло-янский?
– Я в боевые части, конечно.
Они резко одновременно замолчали. Мимо проходили галдящие ученики. Бас-кетбольный мяч с треском бил по фанерному щиту и, если попадал в кольцо, оно радостно-монотонно гудело, а игроки громко радовались и кричали. У Лоянского на душе томительно щемило. Радостно от того, что еще один этап в жизни прой-ден, конец школе. А томила его грусть, ведь это в последний раз он – ученик на-доевшей за столько лет школы. В последний раз – и все, больше эта пытка нико-гда не повторится, ну и грустно от этого тоже.
– Марина, если я тебя чем-то вчера обидел, извини, – пробурчал Лоянский.
На флегматичном лице Марины появилась улыбка.
– Марина, как там было у вас вчера в кафе?
Марина молчала, смотря на играющих. Лоянский хотел разбавить грусть, на-полнившую его сердце.
– Марина, ну расскажи, что вы там ели. Он же тебе нравится? Что он там тебе предлагал?
Марину вдруг прорвало:
– Этот подонок предложил мне заняться с ним анальным сексом.
Лицо Марины пылало от возмущения. А Лоянский отвернулся, стараясь наце-пить на себя маску сочувствия и скорби, хотя одна мысль крутилась у него в го-лове: «Господи только бы не заржать!»
После восьми месяцев армии, когда Илья достаточно хлебнул песка пустыни Негев, он решился признаться Ане в любви. В свою трехдневную увольнительную домой из сектора Газы, который на иврите зовется Гуш-Катифом, Лоянский купил самый дорогой букет цветов и пришел на работу к Ане. Со всей возможной тор-жественностью вручил ей букет. Израильтяне вообще женщинам цветы не дарят, для них романтика – это чашка кофе в кафе Капульский и постель, или выезд на природу с бутылкой вина и сырами, и опять постель. Но Лоянский, еще по тради-ции советского романтизма, уже мирно отжившего свой век, купил шикарные цветы. Девчонки-израильтянки, работающие с Аней, охали и ахали, разглядывая букет, а Аня то краснела, то бледнела.
– Аня, я тебя люблю, – признался ей Лоянский.
Лил дождь, они вышли на улицу, Аня открыла зонт.
–Ты понимаешь, Лоянский, – Аня чуть подумала, – ты мне тоже нравишься, но не больше.
Лоянский загрустил, у него возникло желание перерезать себе вены и пустить кровь по каплям в большие грязные лужи. Сердце Лоянского плакало, но лицо было злое и мрачное. Аня предложила ему остаться друзьями и сходить вместе на концерт, у ее мамы были билеты. В следующий раз, когда Лоянский пришел к Ане в качестве старого школьного друга, она посмотрела на него своими серыми, как туча, глазами и спросила прямо на пороге:
– Зачем пришел?
Лоянскому стало обидно. Он опять молча протянул букет цветов, купленный на скудную армейскую зарплату.
Аня, холодно приняв букет, скривила губы и спросила:
– Зачем принес?
Лоянский мягко и чуть грустно улыбнулся ей:
– Аня, пойдем я провожу тебя на автобус.
Небо было закрыто тучами, лил дождь. Аня раскрыла зонт и пошла вперед. Ло-янский молча плелся сзади. Он шел в военной форме, молодой парень в промок-шем насквозь фиолетовом берете. Ради этого берета он семьдесят километров бе-жал и полз по пустыне. Одна из бабулек, увидев его, насквозь промокшего, жало-стливо спросила.
– Солдатик, тебе разве не холодно, ты весь дрожишь.
– Ничего, бабуля, так и надо, мы в боевых частях холода не боимся.
Лоянскому было горько и обидно, он крепился, чтоб ни одна слеза не скатилась со щеки, чтоб не разреветься под дождем.
– Аня, мне так тяжело, у меня нет ни одного близкого друга, чтоб меня выслу-шал, понял, посочувствовал.
Аня волокла по земле его букет.
– Лоянский, не только одному тебе тяжело, всем тяжело.
Что-то у Лоянского в душе перевернулось, он как-то заново посмотрел на Аню.
– Все, ты свободен, мы подошли к остановке, – буркнула в темноту Аня.
Лоянский нерешительно потоптался на месте.
– Ну что ты стоишь, иди, – противно взвизгнула Аня.
В это время подошел ее автобус, она влетела в него, даже не попрощавшись.
– Вот сука, – зло посмотрел Илья вслед уходящему автобусу, – хоть бы он по-дорвался вместе с тобой.
Лоянский развернулся и, горько сплюнув в лужу, ушел.
4. Лоянский и Наташа
– Сегодня у меня день плоти, – сказал Фима, сосед Лоянского, осматривая свою красную заросшую щетиной физиономию в зеркале лифта. – Побреюсь, в душ и по бабам.
Лоянский гулко заглотнул голодную слюну, на гражданке он еще не был зна-ком ни с одной бабой. Лифт остановился на этаже Лоянского.
– Лоянский, держи телефон девушки! – крикнул вдогонку Фима. – Она очень хорошая, ну просто очень! – У Фимы не получилось сладкой улыбки, же-лезная дверь лифта захлопнулась прямо перед его мордой.
Лоянский покрутил в руках бумажку с телефонным номером. «Ну чем я рис-кую, позвоню, а там видно будет», – подумал он и решил не откладывать.
– Алло! Наташу можно?
– Я-Наташа, – ответил Лоянскому писклявый голос, резанувший по нервам.
– Наташа, тут мне дали твой номер телефона, может, встретимся? – не сдавался Лоянский.
– Когда? – прозвучало в ответ.
– Сейчас, а чего тянуть? – удивился Лоянский.
– Нет, не сейчас, я есть хочу.
Лоянскому ответ не понравился: когда речь идет о любви, здесь не до еды. Ло-янский изрядно попотел, пока нашел дом этой писклявой гурманки. Поднимаясь по темной лестнице, он громко стучал деревянной подошвой туфель, купленных за четыреста шекелей в одном из псевдоитальянских магазинчиков улицы Яфа. Шаги Лоянского так же гулко отдавались в пустоте, как и напряженный стук его сердца.
– Вот эта дверь, – шепчет Лоянский и звонит.
Напряженная тишина.
– Иду! – слышит Лоянский слабый голос за темной дверью.
Поворот ключа и тонкая струйка света, поднимающаяся все выше и выше. Дверь раскрывается.
– Наташу можно? – спрашивает Лоянский некрасивую женщину.
Она низенького роста, косая челка волос срезает пол-лица, два передних зуба выступают чуть вперед.
– Ну и ведьма ее мама! – ужасается про себя Лоянский.
– Наташу можно? – еще раз, чуть наглея, спрашивает Илья.
– Я – Наташа, – режет по живому писклявый голос.
Лоянский сначала заплакал в душе, потом засмеялся. Он не верит своему сча-стью.
– Может, я зайду в другой раз, – говорит Илья, – у меня много дел скопилось дома.
– Ну почему, заходи сейчас, – завлекает его Наташа в квартиру.
В большой комнате у этой ведьмы сидит маленький седой человечек. «Выли-тый гном, – думает Лоянский, – наверно, ее папаша».
Гном трясет своей длинной серебряной шевелюрой, а его тонкие пальчики нежно пробегают по большим кнопкам телефона.
– Нет, – говорит Лоянский, намереваясь поскорей сбежать из этой страшной сказки, – нет, мне надо глотнуть свежего воздуха. В армии я привык к просторам.
– Мы идем гулять, папик, – кричит ведьма своему отцу, старому гному.
– Встретимся с моими подругами, – говорит ведьма Лоянскому.
Папа гном мягко улыбается, и в его улыбке Илья читает: «Попался, голубчик».
Гуляя по улице с этой ведьмой, Лоянский ищет темный угол, чтобы затеряться там и сбежать. Из темноты к ним навстречу выходят двое, одна блондинка, другая – брюнетка.
– Это твои подруги? – шепотом спрашивает Лоянский ведьму.
– Да, – также шепотом отвечает ведьма.
У Лоянского сразу меняется настроение, душа его запевает песню любви. А мозг лихорадочно работает, как в шахматном матче, думая, какую из фигур брать первой. Блондинка с желтой тугой косой жадно поедает Лоянского своими глаз-ками, пытаясь с первого взгляда его расколоть. Брюнетка кокетливо морщит ма-ленький носик, жеманится и исподтишка изучает Лоянского, пытаясь определить, чего он стоит.
– Очень приятно, девушки! – взглядом блудливого кота Илья ощупывает фигу-ры блондинки и брюнетки.
«Кто же будет первая, вот в чем вопрос, – как в бреду, мысли Лоянского напол-зают одна на другую. – Ведьму сразу побоку. Тут и для моего друга Брамса рабо-та найдется».
–Ну что, девушки?– голос Лоянского сладок, как мед. Он смотрит на подруг, любуется ими. –Не пойти ли нам, девушки, посидеть в кафе? Посидим поболтаем о жизни.
– Пойти, пойти, – режет ночную идиллию писклявый голос ведьмы.
«И откуда только она взялась? – Лоянский смотрит на уродку с удивлением. – Откуда вообще такие берутся, не понимаю».
5. Лекция Лоянского Брамсу, или Мужской разговор
– Запомни, Лоянский, у жизни есть несколько железных правил, – говорил Илья Лоянский своему отражению в зеленой бутылке от пива Карлсберг.
Правило первое: Никогда не спи с девушкой, которую не любишь.
Правило второе: Никогда не изображай любовь, если она прошла. Плюй на общественное мнение и на обиды этой девушки. Вчера ты ее любил, а сегодня не любишь. Ну и что, любовь прошла, улетела, испарилась, нет любви. Так что с то-го, что она тебя не понимает и обзывает подонком. Ты сам себя не понимаешь, а хочешь, чтоб тебя поняли другие. Рви эти сети, кричи «не люблю», кричи то, что чувствуешь в этот момент. И не бойся осуждения, толпы не бойся. И никого не жалей. Жалость эта для тебя обернется ядом. Скажи, что больше ее не любишь, и все, и не играй в любовь, которой нет, это подло.
И, наконец, правило номер три. Лицо Лоянского, искаженное бутылкой карлс-берг, застыло на зеленом фоне. Шум каньона глушил мысли Лоянского. Офици-анты бегали меж столиков, принимая заказы. Люди парами и в одиночку, компа-ниями и группами, сновали по торговому центру. Они шумели, кричали, их изо-бражения двоились, троились в зеркалах и окнах, в витринах магазинов. Лоянский смотрел на все это, тщетно пытаясь поймать мысль. Обрывки мыслей уносились людьми, гулявшими в каньоне на третьем этаже, меж столиков, где сидели Лоян-ский и Брамс. Торговый центр сверкал белизной, золотом и светом.
– И третье, – произнес наконец Лоянский, – если ты переспал с какой-то бабой, это не обязывает тебя на ней жениться. Ты слышишь меня, Илья? – обратился Ло-янский к своему отражению в бутылке. – Ты не обязан и не должен ни на ком же-ниться. Подумаешь, переспал, с кем не бывает, из-за этого не женятся. – Рука Ло-янского подняла бутылку пива и опрокинула содержимое в стакан.
– Брамс, а сейчас мы с тобой выпьем и расскажем друг другу истории о любви. Что ты от меня хочешь услышать – исповедь или про мои любовные похождения?
– Лоянский, – рычит Брамс, – говори, брат, говори. Вываливай свою грешную душу на стол. По еврейской религии это можно.
– Брамс, я столько вывалю, что официанты на подносах этого всего не унесут. Ты знаешь, Брамс, где-то в душе, в ее бескрайних уголках, я чувствую себя под-лецом. Но только чуть-чуть, – и Лоянский согнул два пальца, показывая насколь-ко он нечист. Не собирался я спать с Мариной, но что получилось, то получилось, да и сама она была не против нашего полигона-сексодрома. А мамаша Марины все бубнила, какая мы красивая пара и что нам пора жениться. А ты сам знаешь, Брамс, как меня эти разговоры напрягают.
– Да брат, понимаю, – вздыхает Брамс.
– А какая мы пара? Я двухметрового роста, а Марина мне в пупок дышит, идем по улице, как Гулливер с лилипутом. Достала меня ее мать так, что я возьми да и ляпни: «Мамаша, на вашей дочке я жениться не собираюсь, у нас только дружба». Мамаша только рот разинула. На следующий день мне Марина полуофициально заявляет, что к ней в комнату уже заходить нельзя.
– Что ты говоришь, брат?– ужасается Брамс, прикладывая руку к щеке и чуть не обжигая сигаретой глаз.
– Но тут, Брамс, я выдумываю повод.
– Какой? – не терпится узнать Брамсу.
– Помощь Марины по математике. Но ты же понимаешь, Брамс, что все уроки математики заканчивались уроками акробатики в постели.
– А ее мамаша?– спрашивает Брамс.
– А ее мамаша бегает под дверью, все понимает, все подслушивает, а войти не решается.
– Подробней, брат, – просит Брамс.
– Марина мне объясняет геометрию, квадрат, ромб, треугольник, а я в это вре-мя своими пальцами ее треугольник щупаю. Дыхание у Марины учащается, она начинает запинаться. Рисует мне круг, а я в это время двумя пальцами мастерски снимаю с нее лифчик, чтоб увидеть настоящие живые шары. Марина уже не мо-жет говорить, только тяжело дышит, играя двумя самыми совершенными шарами. Дальше дело техники: опрокидываю ее на кровать. Кровать, как море, расходится волнами и Марина, утопающая, протягивает ко мне руки. А я с головой вхожу в эту пучину.
– Ну а дальше, – взмолился Брамс.
Лоянский глотнул холодного пива, чтобы успокоить жаркую память.
– Тому, кто слывет мужчиной, нескромным быть не пристало, и я повторять не буду того, что она мне шептала.
– Сам выдумал? –спросил Брамс.
– Нет, Лорка.
– А что с мамой?–интересуется Брамс.
– А мама все слушает, стоит под дверью, но войти не решается. Нарушение ча-стной жизни. Если я и подлец, Брамс, то лишь потому, что чувствую вину только перед самим собой. Жить надо в согласии с собственными чувствами и не кривить душой. Но в том-то и задача: попробуй не кривить этой своей душой.
6. Дележ Веры
В этот момент мир для Лоянского перевернулся. Тени изменили своим местам, и свет стал тенью. Где эти грани между плохим и хорошим?
Что выбрать? На миг Лоянский решил остановить этот мир, чтоб понять, где находится он сам. В данный момент Лоянский сидит у стойки бара. Это дискотека для студентов, одна из недоразвитых местных дискотек. И бар, где барменом ра-ботает длинный глистообразный парнишка-израильтянин. Он худой, нескладный, с длиннющими грязными волосами, перетянутыми на затылке резинкой. По-местному, по-израильски эта прическа называется куку. Рядом с ним у кассы сто-ит молодая девушка, тоже израильтянка, она выбивает цену напитков, лицо суро-вое, без улыбки. Она постоянно жует жвачку, на иврите именуемую мастик. Пус-тые стаканы убирает со столов большой, черный, весь мохнатый от темных волос араб. Он носит пустые стаканы в подсобку, расположенную за спиной этого блед-ного бармена. Там же он их моет и выносит чистые, девственно истекающие кап-лями воды. На входе в это диско стоит охрана, проводящая магнитометром, при-бором, реагирующим на железо, по бокам и карманам входящих. Прибор посто-янно звенит, все смеются и здороваются с охранниками, потому что в Израиле, в этой маленькой деревне, все друг друга знают. Лоянский усилием своего слегка опьяневшего сознания гасит музыку. Перед ним предстает немая картина этого зала, этого мини-борделя душ. Лоянский недоволен, еще небольшим усилием во-ли он заставляет картину застыть. Вокруг замерли сиськастые молодые девки в тесных маечках, в штанах, чуть не лопающихся по швам на попе, в коротких юб-чонках, обнажающих крепкие бедра. В дальнем углу сидит рыженькая Вера. Сердце Лоянского дрогнуло, оно стонет и выводит трели любви.
У Веры длинные рыжие волосы; как осеняя листва, спадают они ей на плечи. И шорох этих волос, сладкий шелест Лоянский чувствует даже на другом конце это-го вшивого диско-шоу-кабаре, сидя возле мохнатого араба, курящего горьковатый на вкус табак. Но возле Веры сидит Мордаков, этот несносный дебил Мордаков, который не умеет ухаживать за девушками, танцует, наступая на ноги соседей. Вот и сейчас он что-то Вере объясняет, махая руками, строя из своих жестов тео-ремы Пифагора и египетские пирамиды. И эта дура, раскрыв рот, его слушает. Вместо того, чтоб слушать меня и смотреть только на меня. Но это честный по-единок, мы познакомились с ней одновременно, тут, на этом узком ристалище су-деб. Надо было подойти к ней сразу и предложить свою любовь. Кто-то прерыва-ет ход его рассуждений. Лоянский оборачивается: ну, конечно, это Брамс, второй его армейский друг. «Нет, – думает Лоянский, – первый и единственный, Морда-кова мы вычеркиваем из списка».
– Слушай, Лоян, – чуть подвыпивши, говорит Брамс, стараясь поднять повыше свою маленькую тяжелую голову. – Слушай, тут Грише Закштейну понравилась Вера, ты понимаешь?
– Нет, не понимаю, – Лоянский прожигает взглядом Закштейна, молча стояще-го за спиной Брамса.
– У Мордакова уже есть подруга, а у Закштейна нету. Закштейн, ты Веру хо-чешь?
– Хочу, – заикаясь, говорит Закштейн.
– Ну, вот и бери, я человек добрый, – радуется подвыпивший Брамс. – Лоян-ский, пошли разбираться с Мордаковым, тут твоя сила нужна.
Втроем они пересекают зал, сбивая танцующих с ритма.
Брамс берет за руку Мордакова и отводит в сторону.
– Ну чего еще? – Мордаков недоволен.
– Мордаков, отвали от Веры, у тебя уже есть подруга, а у Закштейна нет, – го-ворит ему Брамс, пытаясь разлепить закрывающиеся глаза.
– С чего это вдруг, кому это в голову пришло? – Мордаков возмущен таким беспределом.
– Лоянский, скажи ему, – предлагает Брамс.
Но Лоянский молчит.
– Мордаков, не будь таким жмотом, у тебя уже есть одна, а второй поделись с другом.
– С тобой, что ли? – язвит Мордаков.
– Нет, не со мной, а с Закштейном, Лоянский подтверди.
Но Лоянский молчит, он смотрит на Веру, полулежащую в глубоком кресле и с интересом наблюдающую за разговором.
Лоянскому противен этот разговор, он согласен с Мордаковом, что торг тут не-уместен. Но злость на Мордакова сильнее рассудка.
– Пусть Вера сама выбирает, – предлагает Мордаков.
– Пусть, – соглашается Брамс.
–Брамс, едем домой, уже утро, – предлагает Лоянский.
– Едем, – говорит Брамс.
У Лоянского рождается план в голове.
– Брамс, в машину к нам возьмем Веру, чтоб никому обидно не было. – А там я уже с ней поговорю, – думает Лоянский.
– Нет, я человек благородный, – закатывает свои пьяные глазки Брамс, – пусть Мордаков сам решит, кого он с собой повезет.
– Мордаков, отцепись от Веры, у тебя уже есть одна, – шипит Брамс на Морда-кова.
– Кто это все тут решает? Есть одна, будет и другая, – вопит Мордаков.
–Жмот ты, Мордаков, лично я для друзей баб никогда не жалею, – хвастливо мычит Брамс.
– Едем, Брамс, и Вера поедет с нами, – кричит Лоянский.
Он уже все продумал: в машине Брамса он ее раскрутит, возьмет номер теле-фона и начнет роман.
Вера бесшумно подошла к спорящей четверке, слушает, кто же ее наконец-то отвезет домой. Она пристально смотрит на Мордакова, ждет, чтоб он ее повез до-мой. Но Мордаков тупой, он не понимает выразительного взгляда Веры.
В сторонке стоит Закштейн, трусливо вздыхая, в этом споре он молчит. Вера так долго и пристально смотрит Мордакову в глаза, что сейчас она похожа на проститутку, зазывающую клиента.
– Все, –лопается терпение Лоянского, он хватает Веру за теплую руку, – Брамс заводи тачку, поедем.
– Нет, я благородный человек, – кричит эта свинья Брамс, – я хочу друзьям предоставить выбор.
«Сейчас я звездану ему в челюсть!» – клянется про себя Лоянский. Он видит, что его план рушится, как карточный домик.
– Я отвезу Веру, – решает Мордаков, – я тут встретил сестру своей подруги, так что я отвезу их обеих.
В машине Брамса домой возвращались четверо: Лоянский, Закштейн, Брамс и подруга Веры, Лена. Для Лены места в машине у Мордакова не хватило.
– Я хочу Веру, –горько вздыхал вслух Закштейн, – зачем она нужна Мордако-ву, у него уже есть подруга.
«Закрой пасть, – ругался про себя Лоянский, глядя на Закштейна. – Там стоял в рот воды набрав, а в машине разнюнился.»
Рядом с Лоянским сидела Лена.
– Лена, – обратился к ней Илья, – мой друг Мордаков – человек несерьезный, он баб меняет как перчатки.
Лоянский бессовестно наговаривал на Мордакова, врал Лене в лицо.
– Притом у него уже есть девушка, – тут Лоянский сказал правду, – так что твою подругу он, наверное, поматросит и бросит.
Глаза Лены округлились от ужаса. Лоянский понял, что своим враньем он дос-тиг цели. Через Лену Вера узнает всю правду про Мордакова, и тогда место будет свободно. «Но чью кандидатуру подсунуть? – усиленно соображал Лоянский. – Если я предложу себя, эти подружки поймут, что про Мордакова я им наврал. Может впаять телефон Брамса? Нет, эта свинья мне сегодня удружил, джентльмен херов. Так кого? Может, Закштейна, а потом его побоку, и вот тогда я, вуаля, соб-ственной персоной буду ласкать эту рыжую Веру».
– Закштейн, дай свой номер телефона для Веры, уж если ты так ее хочешь, так и бытьмы с Брамсом тебе поможем.
Лоянский галантно передал Лене телефон Закштейна. А Верин телефончик вручил Закштейну.
– Я уверен, Лена, что Вера в нашем любимом друге Закштейне не разочарует-ся.
Лоянский сидел в машине, довольный. Мордакова он уделал, маленькая месть, но приятная, Веру он заполучит через Закштейна. Вообще он гений, непризнан-ный гений из Иерусалима.
Через год Вера и Закштейн поженились. Лоянский встретил Веру в городе. Он еще раз внимательно оглядел ее сверху донизу. «И за что мы только сражались? – услышал его вздох святой город. – Вот за эту поблекшую ржавчину?»
Лоянский улыбнулся и пошел дальше своей дорогой
7. Брамс и его любовь
Брамс приехал домой к Лоянскому, в район, который израильтяне когда-то на-зывали районом золотого зуба. Тогда израильтяне впервые увидели большое ко-личество золота во ртах новых эмигрантов. Брамс приехал мрачный и грустный, он пыхтел сигаретой и о чем-то задумчиво вздыхал. Они сели на улице напротив русских старух, которых обитало в этом районе превеликое множество. Старухи цепко осматривали всех, кто проходил мимо них, обсуждая между собой все уви-денное. Брамс этих старух не любил, называя их коммунистками. Брамс хотел су-нуть дулю этим старухам под нос, но Лоянский вовремя его остановил, мол, ста-рухи эти – его соседки и как-то некрасиво портить с ними отношения. Брамсу бы-ло все равно, поэтому он согласился.
Стояла весна, солнечная, теплая израильская весна. Серо-желтая пустыня по-крылась зеленой шалью, и между камней пробивались красные капли мака. Вся природа замерла в ожидании любви, вот и Брамс тоже замер в ожидании ясности, любит он или нет. И если любит, то кого? Но Лоянский думал, что Брамс, конеч-но, любит.
– Не понимаю я этих баб, – скорбно качнул головой Брамс.
Брамс под словом «бабы» подразумевал всего лишь одну свою подругу Иру. Ира была невысокого роста худенькая изящная дюймовочка. Брюнетка с темной кожей и черными волосами, гладящими ее нежные щеки. У Иры глаза смотрели на мир с туманной поволокой, но взглядом экзаменатора. Как-то раз Ира сказала Лоянскому:
– Парень девушку должен держать вот так, – и с силой сжала свой маленький кулачок.
Брамс, наблюдавший эту сцену, после подошел к Лоянскому и шепнул ему на ухо:
– Что она сказала, то и получит.
Брамс сидел во дворе Лоянского напротив бабок-коммунисток, хитро скалящих свои вставные челюсти. Брамс вздыхал и смотрел на небо, где плыли изорванные мохнатые облака.
– Лоянский, пойми, – продолжил он свой трагический монолог, – не получаю я удовольствия от наших встреч. Я еду к ней через сотню километров, ну, ты пони-маешь, зачем. Мчусь к ней, как гонщик формулы один, а у нее кислая рожа. Брат, сразу все настроение пропадает. «В чем дело, дорогая? – спрашиваю ее, а она молчит. Ладно, молчишь, молчи, допытываться не буду. Сидим в кафе, заказыва-ем еду, она мне говорит: «Я плачу за все». Ну, ты сам понимаешь, Лоянский, де-нег у нас немного, после армии мы с тобой голые и босые домой вернулись. «Ну, сладкая моя, хочешь платить – плати, я не против», –говорю ей. Ночью возвраща-емся к ней домой. Где она мне стелит? – Брамс поднимает средний палец руки с очередной сигаретой.
– Где?– спрашивает заинтригованный Лоянский.
– В салоне. Даже набег ночной нельзя сделать. У родителей двери в комнате открыты, собака под ногами путается и при каждом моем движении лает. Я спра-шиваю: «Дорогая, почему я у тебя в комнате спать не могу?» А она мне говорит: «Мы друзья, и у нас дома это не принято».
Брамс возмущен: «Мы друзья, и поэтому должны спать вместе!»
И посмотрел на Лоянского, чтоб тот оценил этот веский довод. Лоянский взглянул на пыльную ель с разводами белой смолы, а потом на курящего Брамса и молча кивнул головой, подтверждая правоту его доводов.
– Она мне говорит, – продолжил Брамс, – это не мой дом, а дом моих родите-лей, и ты должен уважать этот дом. И что ты думаешь, брат Лоянский, после та-кого бурного вечера я должен был трахать ее в машине, потому что дома она не давала. После этого она расплакалась.
– Ты ее унизил, – сказал Лоянский.
– Да я тут при чем, я не виноват, – возмутился Брамс. – Я ей говорю: «Дорогая моя, в машине ты трахаться не хочешь, а дома не даешь, ну и что нам делать»? Утром я встал в хорошем настроении, отдохнувший, вышел на балкончик поку-рить сигарету. А там ее мама сидит. И начала она меня допытывать, где вы вчера гуляли и что вы делали, я ей что-то отвечаю и вдруг нутром чувствую какой-то намек.. «Ире уже исполнилось двадцать четыре года, и все родственники спраши-вают, когда будет свадьба». Лоянский, я понял, что в этой семье все за меня уже решили, хотят скорее окольцевать, всунуть в эти золотые кандалы. Я как пра-вильный еврей сразу же переменил тему и притворился глухим. Прибегаю в ком-нату к этой дуре: «Слушай, дорогая, что это за разговоры насчет женитьбы?» Она мне говорит, что ничего не знает, что это мамины майсы. Я ей говорю, что меня не волнует, чьи это майсы, и тихо уезжаю домой. Ну, понимаешь, Лоянский, вре-менно я прервал с ней тесный контакт и только изредка названивал. Она мне ска-зала по телефону, что ищет другого. Позвонил я ей сегодня и предложил заняться сексом, а она мне отвечает, что готовится к экзаменам. Я на нее наехал, говорю: «Дорогая, ты вообще меня видеть не хочешь и даже не приглашаешь?» Она мол-чит в телефонную трубку. – Брамс закурил новую сигарету и выпустил из рта ко-лечки дыма. – Решил к ней поехать без приглашения. Приезжаю, а она меня даже на порог не пускает. Открыла двери и говорит: «Проваливай отсюда». Пощупал я кондомы в кармане и понял, что сегодня они мне уже не понадобятся. Хлопнул со всей дури дверью перед ее носом и ушел. Еду домой и вдруг звонок телефона.
– Она звонит, – догадался Лоянский.
– Да, она, угадал, – тушит сигарету Брамс. – Включаю телефон и слышу ее го-лос: «Прости, как мне за себя неловко». – Брамс тут вдруг перешел на крик. – «Ах ты, сука, значит тебе за себя неловко, а за меня ловко. Я что, не человек что ли?» Ей за себя неловко! – еще раз повторил Брамс и зло усмехнулся. – Не понимаю я этих баб.
Лоянский молчал. Он сам ничего не понимал в этой жизни – ни баб, ни самого себя. Лоянский глотнул побольше теплого воздуха:
– Смотри, Брамс, весна пришла.
8. Игроки
Эйлат безмятежно спал на окраине израильской политики. Иерусалим был ох-вачен взрывами и террором. Израильские пограничники в темно-зеленых беретах поделили город между собой и патрулями полиции, одетой в синюю форму. Ло-янскому и Брамсу надоела такая жизнь в прифронтовой полосе, они хотели мира, денег, телок и любви. Холодный иерусалимский ветер мрачно проводил их к ав-тобусу, бросив на них горстку пыли, как бы осуждая за предательство. Лоянский из окна автобуса еще раз взглянул на серый холодный город, на дома, выложен-ные под старину кирпичиками из желтовато-серой плитки.
– Ну что, поехали, – пропел Брамс, блаженно закрывая глазки и отваливаясь в кресле автобуса. Его кресло кому-то сзади придавило колени, и Лоянский спиной услышал слабый человеческий писк.
– Брамс, подыми чуть кресло, ты кого-то сзади придавил.
Брамс недовольно пробурчал что-то, но кресло поднял. Автобус аккуратно за-скользил по тесным иерусалимским улочкам и выехал на трассу. Горы сменились безжизненным пейзажем, белой каменной пустыней. Лоянский и Брамс безмя-тежно заснули, несясь на юг поближе к Красному море и пескам Аравии.
В Эйлате было тепло, они сняли квартиру за триста шекелей на шиши-шабат. Мужик-израильтянин, который сдал им квартиру,одетый в белые шорты и рубаху, торжественно вручил Лоянскому ключи и брошюру с телефонами публичных до-мов. Брошюрка пестрела призывами заказывать русских, румынок, бразильянок по самым удобным для клиентов ценам. Брамс, тяжело сопя, смотрел через плечо Лоянского на эти телефоны.
– Я бы японок и таиландок попробовал бы, – сказал Брамс, – с азиатками я еще никогда не трахался.
В Эйлате войны не чувствовалось, светило солнце, росли пальмы, красовались гостиницы. Брамс уже успел принять душ в этой квартире, включил кондиционер, называемый в Израиле мозган, и закурил сигарету.
– Ну что, Лоянский, поехали в казино?
Лоянский клацал пультом по телеку, перебирая каналы.
– Поехали, Брамс, только у меня мало денег, шекелей двести потрачу, не боль-ше.
– Брат, двести шекелей для тебя, новичка в этом деле, будет достаточно. По-шли, новичкам всегда везет.
Они вышли на пустынную улицу. Рядом прошла туристка-скандинавка, отсве-чивая белыми, как айсберг, волосами. На туристку потыкали пальцами несколько темных маленького роста израильтян, продавцов фалафеля и швармы. Такси дос-тавило Лоянского и Брамса в порт, они купили билеты и, бодро шагая, направи-лись к кораблям, на которых и располагалось казино. Эти корабли, отсвечивая многоцветными лампочками, терпеливо ждали ловцов счастья, степенно покачи-ваясь в Красном море.
– Эротично качаются, – указывая на корабли, сказал Лоянский.
Брамс как-то весь собрался, стал серьезнее и задумчивее. Со стороны он непо-минал шахматиста перед важной игрой.
– Брамс, что ты так нахохлился, как перед шахматным матчем, расслабься. Сейчас мы с тобой выиграем кучу денег, закажем самый дорогой номер в гости-нице и дорогих шалав, – решил взбодрить товарища Лоянский.
Эта мысль Брамсу понравилась и он вдохновенно сказал:
– Амен, амен.
Они выбрали корабль под названием «Фламинго» и с достоинством поднялись по трапу. Пальмы растворялись в дымке, качали им напутственно своими ветка-ми. Красное море было тихим, и само казино пустовало, отражая в зеркалах тех немногих, кто уже расселся за столами, покрытыми зеленым сукном. В это время в зал влетела стайка галдящих израильтян, всем свыше сорока, они испуганно и нагло ринулись к столам с покером.
– Лоянский, не зевай, – зарычал Брамс, – сейчас все места эти старперы займут.
Корабль, загудев мотором, оторвался от израильского берега и поплыл в ней-тральные воды, к столу вышли крупье. Лоянский удивленно смотрел на их лица.
– Брамс, погляди, это же славяне, может, они русские?
Брамс, напыжившись от собственной важности, успокоил Лоянского:
– Это мы с тобой русские, а кто они, сейчас спросим.
Вместе с Лоянским и Брамсом за столом сидели двое израильтян, мужик и ба-ба. На мужике была рубаха ярко-желтого канареечного цвета. Почему-то этот цвет сильно раздражал Лоянского.
– Со мной за один стол в покер не садитесь играть, обыграю всех! – орал этот мужик.
Брамс, в котором проснулся дух азарта, только усиленно засопел. Лоянский по-смотрел на зал через зеркала. Вокруг пылали алчные лица, мимика выдавала сгу-сток эмоций, почти все курили и поглощали халявный алкоголь за счет заведения. Мужик-канарейка не играл, он смотрел в карты сначала к Брамсу, а потом к бабе. Брамс за покером проигрывал крупье – красивой златокудрой девушке, одетой в синее платье, больше похожее на римскую тогу.
– Лоянский, возьми мои карты, а я в туалет сбегаю.
Брамс сунул карты в руку Лоянскому и убежал.
– Дай мне посмотреть твои карты, я скажу, что тебе ставить, – затянул над ухом Лоянского мужик в желтом. Лоянский весь так и вжался в стол, еле удержи-ваясь, чтобы не звездануть этому израильтянину в морду.
– Хочешь играть, так заплати и играй, – сказал ему Лоянский и скорчил такую презрительную рожу, что при виде ее мужик отшатнулся.
Прибежал Брамс, держа в одной руке стакан виски, а в другой чашку с черным кофе.
– Лоянский, иди поешь что-нибудь в баре, набей пузо, пока дают на халяву.
Корабль рассекал эйлатский залив, крутясь в нейтральных водах, а в зале сгу-щались дым сигарет и смерч страстей. Брамс, обиженный тем, что проигрывает, сказал:
– Лоянский, брат, нету счастья нам двоим за этим столом, пойду я поиграю в блек-джек к другому столу.
Лоянский тоже начал проигрывать в покер, да и остался за этим столом один. Прекратив игру, он спросил девушку-крупье:
– Вы – русская?
– Нет, – сказала она на хорошем русском языке, – я – чешка.
– А откуда так хорошо язык знаете?
– Учила в школе.
– Значит, на этом корабле все крупье – чехи?
– Да, – махнула она головой, и желтые кудри волос, как золотые монеты, за-сверкали в зеркальном зале.
– Как тебя зовут?
– Яна, а тебя?
– Илья. Илья Лоянский, начинающий киноактер.
Зачем это Лоянский сказал, он не знал, но очень уж ему хотелось показать себя по-особенному. Яна вдруг попалась на эту удочку.
– Точно, твое лицо мне знакомо, я, может, тебя видела в каком-то фильме.
Лоянский начал лихорадочно соображать, какой бы фильм ему выдумать.
В это время один из чехов позвал Яну за соседний стол. Брамс, весь взмокший от душевного напряжения, подскочил к Лоянскому:
– Что, баб клеишь? Играй лучше, пока возможность есть.
– Я все уже проиграл, Брамс.
– А я еще нет, пойду на рулетку, в блек-джеке не было счастья, так хоть в ру-летке повезет. Лоянский, не стой, иди, закажи себе виски в баре, пока бесплатно дают.
Лоянский поплелся в бар. За стойкой стояла официантка с громадной груше-видной грудью.
– Кола есть? –спросил Лоянский.
– Есть, – по-русски ответила она.
– Русская?
– Да.
– Откуда? – поинтересовался Лоянский.
– С Украины.
Видно было, что Лоянский этой официантке приглянулся. Молодая девчонка, черноволосая, она трясла своей грушевидной грудью между прозрачных стаканов. Закурила сигарету, предложив Лоянскому.
– Не курю. Ну, как тут работается? – поинтересовался он.
– О, – вздохнула она, – тут неплохо, а до этого я работала в гостинице, комнаты убирала. Там просто смерть. Летом как лошадь пашешь и все тебе говорят, что придет зима, работы меньше будет. Пришла зима, работы в два раза прибавилось.
Лоянский сочувственно помахал головой. Корабль качало.
– Сейчас снимаю квартиру, моя соседка тоже тут работает, официанткой, – по-казала она на девушку с длинной косой, несущей поднос с напитками.
К стойке прибежал Брамс:
– Баб клеишь? – прошептал он на ухо Лоянскому.
Брамс сделал важный вид и попросил кофе.
– Девушка, а что вы делаете сегодня вечером? – пригубливая кофе из стакан-чика, спросил он.
Яна, стройная высокая чешка, тряхнув золотыми кудрями, вышла на палубу подышать воздухом. Глубокий разрез синего платья оголил чуть тронутую зага-ром красноватую кожу ног. У Лоянского сильнее забилось сердце.
– Брамс, я выйду на палубу подышать морским воздухом.
Официантка в красном томно взглянула на Лоянского и сильнее затянулась си-гаретой, пустив дым Брамсу в лицо.
–Девушка, вы не ответили нам на вопрос что вы делаете сегодня вечером? – Брамс облокотился о стойку бара и призывно запыхтел в грудь официантки.
Корабль развернуло, и казино двинулось к израильскому берегу.
– Сегодня вечером я замужем, – ответила она Брамсу.
Лоянский стоял возле Яны и только и делал, что хвастал и врал. Яна внима-тельно слушала, улыбаясь. Спросила, много ли он зарабатывает как актер. Лоян-ский говорил, что пока мало, но в скором времени у него будет много, очень мно-го денег. Вдруг он полез в карман и вытащил один шекель, эта монетка – единст-венная, что у него осталось от посещения казино.
– Это все, что ты выиграл? – добродушно засмеялась Яна.
Лоянский чуть смутился. В это время к нему подошел Брамс. Он курил сигаре-ту, держа в другой руке белый стаканчик с кофе. Оглядев Яну, Брамс произнес:
– Последние деньги поставил на рулетке и проиграл. Да, кстати, хотел предло-жить той официантке из бара погулять с нами вечерком, но она оказалась заму-жем.
Корабль подходил к пристани.
– Брамс, оставь меня на пару минут одного, – промычал Лоянский.
– Лоянский, брат, все понял, – и Брамс исчез.
– Яна, ты мне очень понравилась, не могла бы ты дать мне свой номер телефо-на? – сказал Лоянский.
Именно так знакомятся в Израиле – нахраписто, быстро, нагло, и залог даль-нейшего продолжения отношений – это цифры телефонного номера. Лоянский влюбился, и ему надо было, так сказать, испытать судьбу. Он так и сделал, зная наперед два варианта: если есть телефон и она ишет номер, роман начинается, а если нет телефона, значит, с тобой вообще не хотят иметь дела.
– У меня нет телефона, мы живем в гостинице, – сказала Яна, тряхнув золоты-ми кудрями.
Лоянский застыл, он не знал, что ему говорить и что думать. Он не понимал, хочет ли она с ним иметь дело или нет. Что это значит – нет телефона? В его из-раильском опыте это был первый такой ответ. То есть, у нее нет телефона вообще или это иносказательно: ступай, мол, мальчик отсюда? Лоянский вообще запутал-ся от шквала мыслей, он устал думать и устал играть с судьбой. Они стояли вдво-ем на палубе и молчали. Через пару минут корабль казино пришвартовался у бе-рега. Брамс и Лоянский молча сошли по трапу.
– Пока, Яна, – помахал ей рукой Лоянский.
– Пока, – ответила она и скрылась внутри корабля.
Две грустные тени пересекали пространство, освещенное желтыми фонарями. Это шагали Лоянский и Брамс. У Лоянского словно заноза торчала в сердце, ему показалось, что Яна отказала ему. А Брамс был разочарован, что ничего не выиг-рал. Они двигались, уставшие и измочаленные, как после сеанса шахматной игры.
– Быстрее, Лоянский, – бурчал Брамс, – первыми поймаем такси, что-нибудь поедим и пивка выпьем.
Эйлат молчал, было тепло и тихо. Плавно качались огни в море. Набережная Эйлата бурлила от гуляющих.
– Смотри, Лоянский, этот город как будто живет другой жизнью, без терактов, – восхищался Брамс.
– Разве это город? – брезгливо пожимал плечами Лоянский. – Так, деревня сре-ди пальм.
Они гуляли до тех пор, пока физиономия Брамса не начала падать за ужином в тарелку с курицей и чипсами. Тогда только оба поняли, что устали. В субботу ве-чером с первым автобусом они поехали домой. На центральной автобусной стан-ции Эйлата, недалеко от пассажиров, ждущих автобус, околачивался бездомный. Грязный, черный, он залез рукой в мусорник и достал оттуда еще целую чистую булку, а в другом он нашел недопитую пластиковую банку от шоко. Там же непо-далеку этот бездомный облокотился о стенку и с аппетитом съел свой обед, зыр-кая на прохожих и пассажиров.
– Брамс, ты видел? Как он нашел себе еду? Недаром Израиль – страна молока и меда, – восхитился Лоянский.
– Лоянский, меня это не удивляет, все эти попрошайки, бездомные и нищие тут в Израиле – подпольные миллионеры. А что, в одном мусорнике он нашел круа-сон, в другом колу, вот у него и обед, так зачем ему, Лоянский, работать? Рабо-тать ему не надо, я вот тоже скоро сяду с баночкой на улице Бен-Егуда и буду пожертвования собирать.
Они влезли в автобус, и тот их отвез домой в их прифронтовой город, разде-ленный между патрулями армии и полиции.
9. Лоянский, Брамс и шалавы
Они шастали по Тель-Авиву, городу, который никогда не спит, как любят го-ворить о нем израильтяне. «А что такое Тель-Авив, – думал Лоянский, – ведь это всего лишь холм весны в переводе с иврита. Клоака, слепленная из маленьких до-мов с краской, облезшей из-за дождей, с маленькими барами на набережной, с грязным песком и с красивыми стеклобетонными вычурными зданиями. Отврат-ный вид Тель-Авива особенно бросается в глаза при въезде в него, когда видишь жалкие домишки рядом с центральной автобусной станцией. От этого пейзажа Лоянскому хотелось блевать, – может, и существует красивый, ухоженный Тель-Авив, по арабски Тель-Абиб, арабы букву «в» не выговаривают и пица у арабов звучит как бица. Так вот, может, и существует великолепный Тель-Авив, но этого великолепия Лоянский не видел.
Лоянский и Брамс шастали по ночному Тель-Авиву, освещенному оранжевыми фонарями и подванивавшему обоссанными углами. Они шли от набережной, ми-мо работающего фонтана, рядом гремела музыка из кавказского ресторана, за стеклянными окнами веселились люди, сзади на набережной танцевали хасиды, дико подкидывая острые коленки к худым бородатым лицам.
– Брамс, мы где? – спросил Лоянский.
– Лоянский, это, по моему, Алленби.
Лоянский оглядел улицу, и его поразило количество румын, пьющих пиво. Приятели шли по Алленби, глядя на очереди молодых людей, ждущих своего ча-са, чтоб зайти в какое-нибудь из этих мини-кафе и выпить кофе.
Везде были надписи «махон бриют», что по-русски означало: заходите, братцы, к нам, тут публичный дом.
– Зайдем, – кивает в сторону надписей Брамс.
Лоянский боязливо пожимает плечами, дескать, может, и в самом деле.
– Не дрейфь, Лоянский! – кричит Брамс, пыхтя сигаретой и упрямо выдвигая вперед свою маленькую тяжелую башку с короткой стрижкой, приглаженной джелем.
Они входят в подъезд, воняющий мочой, поднимаются по ступенькам дома, построенного, может, в начале прошлого века – узкое парадное, высокие потолки и широкая лестница. Они останавливаются перед белой фанерной дверью, и Брамс с важным видом звонит в эту дверь.
– Все спокойно, Лоянский, я открою тебе золотую жилу, я покажу тебе, где за-лежи удовольствия. На хер нам уламывать баб, чтоб трахнуться, сейчас этим ша-лавам заплатим и все проблемы решены.
Они попали в комнату с голыми стенами, на стенках весят только черные ко-лонки, из колонок льется романтичная музыка. В центре комнаты стоит женщина лет сорока, на ней только черные трусики и лифчик, в углу в кресле сидит страж-дущий клиент-израильтянин, нетерпеливо ждущий своей очереди и скрывающий лицо за газетой.
– Мы хотим узнать: сколько это будет стоить? – спрашивает Брамс.
Женщина с глазами, обведенными темной краской – вроде бы еврейка, но, за-кинув на себя полотенце, она говорит по-русски:
– Душа моя, нешама шели, два акта – двести шекелей по мивце, то есть скидке.
Лоянский слушает ее голос, ненавязчиво восточно певучий, он как будто и уго-варивает, и рекламирует. Лоянский смотрит на израильтянина, скорчившегося в углу, видно, тому не хочется, чтоб его видели. Лоянский слушает музыку, рит-мично льющуюся из колонок и под ритм музыки рифмует:
– Женские ляжки по мивце у Машки.
– Другие девушки есть? – старясь выглядеть деловым, спрашивает Брамс.
– Есть еще одна, с клиентом работает.
– Мы бы хотели на нее посмотреть, – бубнит Брамс, затягиваясь сигареткой.
В дверь кто-то звонит, женщина с уставшим лицом скидывает лифчик, в кото-ром, как два шара, болтались груди. Накинув полотенце на грудь, она побежала открывать дверь. В комнату вошел смуглый, лысоватый мужичок с большим кле-енчатым пакетом.
– Мархаба, – сказал мужичок.
– Мархаба, – сказал Брамс.
– Эрев тов, что по-русски значит «добрый вечер», – сказал Лоянский.
– Араб, сука, – зашептал на ухо Лоянскому Брамс.
– Да вижу.
Израильтянин стал торговаться о скидке в двадцать шекелей со встретившей их женщиной Они ожесточенно спорили в коридоре возле душа. Наконец сторгова-лись, и клиент, довольный, пошел за ней в комнату.
–Вот ублюдок! И на любви эти израильтяне хотят сэкономить, – зло выругался Лоянский.
Территория биржи, находящейся возле алмазной биржи, была пуста. Полиция провела зачистки, и биржа, словно осиротела без запахов спермы, денег, колес, машин. Лоянский и Брамс просто так наяривали круги вокруг биржи на олимов-ской машине «даятсу».
– Брамс, что будем делать? – Лоянский указал на пустующие тротуары, не за-полненные шалавами.
– Лоянский, сейчас мы найдем с тобой золотую жилу, закажем шалав на дом, у моего двоюродного брата тут квартира.
Брамс позвонил родственнику, тот ночью шомерил – охранял кафе. Родствен-ник, молодой парень, сидел на высоком табурете возле входа в кафе и устало гля-дел на звезды и на огни машин. Когда появлялись посетители, он вскакивал с та-бурета и проводил по одежде каждого небольшой черной штучкой, называемой в Израиле магнометром. Магнометр предназначался для нахождения металла под одеждой. Родственник Брамса угостил их зеленой водкой – абсентом. Лоянский заглатывал рюмки полынной водки, как конь. Брамс пил по чуть-чуть. Ключи от квартиры родственника плавно перекочевали в карманы к Брамсу. Брамс раскрыл газету и поискал телефоны девушек по сопровождению.
– Вот нашел! – заорал Брамс.
– Заказывай, –решительно сказал Лоянский.
Квартирка родственника была убога, всего лишь две комнатки с темным по-толком. «Каморка, как у папы Карло», – мысленно оценил квартиру Лоянский. Стены в пятнах, будто их кто-то облил водой, из мебели – развалюха-стол, пара стульев, телевизор и две скрипучие кровати…
– Алло, мы хотим заказать девушек, двоих, сколько это будет стоить? Двести пятьдесят шекелей на час за одну? – Брамс вопросительно взглянул на Лоянского.
– Берем, заказывай, – махнул рукой Илья. Его начало мутить от полынной зе-леной водки. Он потрогал скрипучую тесную кровать и с размаха плюхнулся в нее.
– Да мы хотим двух девочек на час, – Брамс с чувством выполненного долга выключил телефон.
– Лоянский, готовь мани. Через полчаса шалавы прибудут. Я пока сниму шта-ны, этих ****ей я буду ждать в трусах и тапочках. И с кнутом.
В комнате вдруг раздался громкий бой стенных часов. Лоянский пристально глядел в телевизор на мелькающие картинки Мтв. В дверь зазвонили, и у Лоян-ского, как молоток в груди, застучало сердце. Брамс с сигареткой в зубах, в та-почках застыл на месте. Лоянский открыл дверь, и внутрь вошли двое. «Самые обычные девушки с улицы, не красавицы», – подумал Лоянский.
– Девушки, выпить хотите? – предложил Брамс.
– Да, не откажемся, – сказала одна из них.
Брамс поставил на плиту чайник. Чайник зашипел, одна из девушек вынула из сумочки пелефон.
– Деньги, – вопросительно сказала она и протянула руку.
Брамс в семейных трусах и маечке, обтягивающей его выпирающий животик, протянул ей деньги. Одна из девушек, черноволосая, смотрела куда то в потолок, вторая – крашенная блондинка, взявшая деньги, позвонила по телефону и сказала своему сутенеру, что они уже прибыли на место. Лоянский взял дешевый коньяк, стоявший на углу стола и предложил его девушкам, те не отказались.
– Я засек время, – сказал блондинке Брамс и показал ей пальцем на часы.
Шалавы потягивали коньяк, курили сигареты и смотрели Мтв, закинув при этом ногу на ногу.
– Девушки, откуда вы? – спросил их Брамс.
– Из Молдавии и Украины, – ответила крашеная блондинка, которая была по росту выше Брамса, она с охотой потягивала коньяк.
«Землячки!» – в душе прослезился Лоянский.
– А кто вы по профессии? – спросила Брамса брюнетка.
– Мы, – Брамс окинул взглядом Лоянского, – мы – компьютерщики.
– А где же ваши компьютеры? – ехидно спросила блондинка.
– Наши компьютеры вот тут, – сказал Лоянский, показывая указательным пальцем себе на голову.
Брамс зашептал на ухо Лоянскому:
– Лоянский эти шалавы нас динамят, коньяк, чай, только время тянут.
– Ты прав, Брамс, – сказал Лоянский.
Брамс подбежал к чайнику, схватил его с плиты и быстро разлил незакипев-шую воду по стаканам, щедро сдобрив ее сахаром.
– Вот, девушки, чай готов. Быстро пьем и за работу.
Шалавы брезгливо скривились.
– Вы разве не хотите с нами поговорить о жизни? – заныла блондинка.
– О жизни я буду говорить с психологом, – сказал ей Лоянский, и та быстрень-ко заткнулась.
– Лоянский, я буду с тобой великодушен: выбирай любую. Из-за куска манды я с другом сориться не буду, – шептал на ухо Лоянскому Брамс, цепко следя за раз-девающимися шалавами.
– Я возьму черненькую, как у тебя насчет высокой – комплекса не будет? – Ло-янский поднялся с места и потащил брюнетку в комнату.
Брамс кричал ему вслед:
– Лоянский, для любви рост – не помеха, я пойду с этой высокой, а потом по-меняемся.
– Доставай кондомы, – обратился Брамс к блондинке.
– Сейчас вытащу пару гандонов, – крашенная полезла в свою сумку.
– Да не гандоны, а кондомы, – стал поправлять ее Брамс, – давай доставай по-больше, а не один или два.
– Да ты столько за час не успеешь кончить, – пыталась возразить ему высокая блондинка.
– Доставай побольше, а там посмотрим, как это я не кончу. Кончу и еще не один раз.
Лоянский повалил Сильвию, так звали брюнетку, на кровать. Кровать заскри-пела. «Наверное, со складов олимовских эту кровать родственнику Брамса дали», – подумал Лоянский и полез к Сильвии целоваться. Сильвия с Лоянским цело-ваться не отказалась, только перед этим засунула ему в рот жвачку-орбит без са-хара. «Здоровье бережет», – сделал вывод Лоянский. Сильвия уже оказалась на нем и принялась работать. В это время в комнату залетел Брамс в майке, но без трусов.
–У вас все в порядке? – поинтересовался Брамс.
– Брамс, выйди, нам надо уединиться! – зарычал Лоянский.
– Это он на нас пришел посмотреть, – объяснила Лоянскому Сильвия.
Потолок начал крутиться перед глазами Лоянского, и тошнота подступала к горлу. «Абсента перепил», – сообразил Лоянский.
– Лоянский, может, поменяемся, я уже кончил, – сказал Брамс, вдруг оказав-шийся у головы Лоянского.
– Брамс, выйди отсюда, дай мне тоже получить кайф.
Сильвия равнодушно прыгала на Лоянском в унисон скрипу кровати, только ее черные вихры мягко бились на спине. Брамс чуть отступил, полюбовался этой картиной и убежал. Илья в конце концов получил свой кайф, свой законный опла-ченный оргазм, аж весь взмок. Сильвия поднялась с него равнодушно и ушла в душ.
Лоянский встал и, чуть покачиваясь, вышел к Брамсу.
– Как было? – Брамс курил сигаретку, сидя в трусах и опять в своей майке.
– Было хорошо.
Лоянского вдруг затошнило, спазмы скрутили ему живот, и он почувствовал, как горячая жидкость поднимается из желудка прямо к горлу. Лоянский рванул в туалет, упал на колени, и его начало рвать прямо в унитаз. Брамс в это время прощался с шалавами. Лоянский вышел из туалета и застал последние кадры прощания: Брамс хлопнул по попе одну из шалав.
Закрыв за ними дверь, Брамс еще раз спросил Лоянского:
– Ну, как?
– Нормально, Брамс. Я с Сильвией пару раз поцеловался.
Брамс, опешив, посмотрел Лоянскому в глаза.
– Лоянский, ты чего, совсем идиот? Романтик, непризнанный стихотворец, зна-ешь, что эти шалавы своим ртом выделывают?.. Они этим ртом такие дела дела-ют!
– Брамс, но это вроде бы женщины, – слабо опровергал Брамса Лоянский.
– Лоянский, это не женщины, это шалавы. При этом они нас хотели продина-мить: чай, кофе, сигареты!..
– Да, – вдруг разозлился Лоянский, – в следующий раз – ни кофе, ни чая, сразу за рабочий конвейер, в постель!
Приятели отдали ключи родственнику Брамса, засыпающему на своем рабочем посту, и выехали из города, который под утро уже не спит. Они поехали на пляж, чтоб искупаться, зарыться в песок, снять пару телок и забыться – забыться и за-снуть.
Над городом вставало солнце, горячий желтый шар поднимался и освещал этот город, прозванный холмом весны.