весной 1940 года

Маргарита Школьниксон-Смишко
Из воспоминаий Бориса Мазурина

Я бодро переносил заключение, все невзгоды и нелёгкий труд в тайге. Уже срок перевалил на вторую половину и пошёл вниз, уже зашевелилась в сердце надежда увидеть семью, родных, друзей, но из далёкой Коми меня везут этапом опять в Сталинск. Зачем?
Провожая, лагерные друзья поздравляют:
-  На пересуд!
- Освобождение...
Но они ошиблись. Я опять в строгой одиночке...
И вот я в кабинете следователя - новый, незнакомый. На вопрос, зачем меня привезли, он сказал:
- Приговор отменён прокурором республики Рогинским.
- Почему?
- За мягкостью, - резко, озлобленным голосом и с ударением сказал он.
Я понял всё. Прощай надежды! Статья осталась та же - 58-ая, но часть уже не вторая. Появились отягащающие её новые пункты 11-тый и 14-тый...
Теперь вышка, решил я. Кому-кому, а мне в первую голову*.
Если бы такой приговор был сразу в тридцать шестом году, мне было бы легче, а то забрезжила вдали свобода, и вдруг...
Наш приговор** был опротестован ещё в 1937 году "за мягкостью" и с указанием - вынести строгое наказание. Но к этому времени мы, приговорённые, уже рассеялись по далёким местам, и затерялись там в огромном потоке заключённых.
А наших оправданных - Олю Толкач, Егора Епифанова, Митю Пащенко*** и Гитю Тюрка - товарищей вскоре взяли вновь, и они более 2-х лет ждали, пока нас всех соберут, и им, бедным, пришлось хлебнуть горя за эти два года больше, чем нам в лагерях. Мы всё же работали среди тайги, хоть свободный ветер обвевал нас, а они томились в тюрьмах в 37-мом, 38-мом и 39-том годах, когда тюрьмы были невероятно переполнены, так что люди нередко теряли сознание от тесноты и духоты в жаркое время. Бывало и так.
Второй суд над нами состоялся весной 1940 года, когда уже не было ни коммуны, ни предгорсовета Лебедева, возбудившего против нас дело, не было и секретаря горкома Хитарова. Все они стали жертвами того же невероятного, не охватываемого мыслью тайфуна, в который они пихали нас.
Если бы нас пересудили в 1937 году, то многим из нас был бы конец, но в 1940 году время смягчилось. Поэтому по суду нам вновь дали сроки от 5 до 10 лет, но фактически всё сравнялось, все отбыли по 10 лет,т.к. в то время по окончании срока 58-ю статью не освобождали "до особого распоряжения".
Когда после суда нас развели по камерам, сразу застучал ко мне Егор Епифанов:
- Как хорошо!
- У меня как праздник! - отстучал я ему.

О Егоре Епифанове.

Егор - воронежский крестьянин, в годы гражданской войны добровольно вступил в Красную Армию. Учился в школе красных командиров, чтобы сражаться с белыми, но когда их школу послали по тревоге на подавление какого-то крестьянского восстания, он не смог, не пошёл. Он узнал путь Толстого.
У Егора была большая семья. Жена умерла, когда он сидел в тюрьме. Детям за отца и мать стала старшая девочка 15-ти лет. После нашего суда, мы подали на касацию, и Егора освободили. Но что-то долго продержали в Первом доме. Отчаявшись, девочка повесилась. А вскоре он вернулся домой. Но он уже был болен туберкулёзом и прожил недолго.

Дожидаться результатов касации нам пришлось в мрачной и строгой тюрьме г. Мариинска. Там некоторое время я сидел вместе в одной камере с Гитей Тюрк.
Гитя (Гюнтер) и его старший брат Густав (Гутя) были москвичами, детьми врача. Горожане, каких у нас в коммуне было совсем мало. Они нашли применение своим силам на учительской работе, нужной коммуне и любимой ими. Гитя Тюрк, пожалуй, был единственным среди нас, который обладал поэтическим даром. Здоровье у него было некрепкое. Заключение и вовсе подорвало его силы, он сильно болел и чувствовал, что ему не выдержать, и это наложило отпечаток на его стихи.
Утром 6 августа 1940 года, проснувшись, он сказал:
- Ложусь в больницу, а это на память тебе написано:
И подал мне большую, оттёсанную топором щепку, на которой карандашом было написано:

Я лёг одиноко на край дороги,
чью тяжесть не снёс.
Мой старший товарищ, прощай,
простимся без жалоб и слёз.
Иди так же бодро вперёд,
осиль роковую межу,
а я своё тело под гнёт
безумной неволи сложу.
Жене и родным и друзьям
снеси мой прощальный привет.
Прощай, продолжай же свой путь,
а я?... я хочу отдохнуть.

В этот раз Гитя всё же выжил, пролежав 7 месяцев с плевритом в больнице.
И снова нас разнесло, как ветром листья, по лагерям.

* cм. "Буйный ветер"
** см. "День славный наступит"
***см. "Сердце буйное остынь"