ЛЮБОВЬ ВЗАМЕН
Ох уж этот Иерусалим, бренный город! Любовник, оставшийся без женщи-ны, мачо с марокканскими корнями, тщетно выставляющий себя на витрину сексуальных услуг, Хаим Донжуанович, напрасно ищущий своих Дульсиней в этих тесных грязных улочках, в этом душном узком гетто, – таков он, Иеруса-лим, город, поделенный между арабами и евреями, город, вырубленный в жел-тых песчаных холмах, город, отпугивающий своей белизной, маленький и тем-ный.
На востоке женщин мало, а хороших женщин и того меньше. Фольцвенг то-ропился на работу, он всегда куда-то спешил, как это водится в Израиле. Все вокруг бежало, сновало в этом тихом провинциальном городе, гордо называв-шем себя столицей мира. Тесные улочки были захвачены частным и обществен-ным транспортом, со всех сторон раздавались крики и проклятия на трех языках – иврите, арабском и русском. Люди воевали за место на трассе, на улице, на работе, и каждый полагал, что он и никто другой обладает неотъемлемым пра-вом на это место и это положение. Восток надрывно кричал, и люди, спешащие по жарким улочкам Иерусалима, убегали от жары, осыпая проклятьями всех, кто встретится им на пути.
Переулки Старого города с желто-белыми домами, густо налепленными один на другой и выложенными кирпичиками по моде, оставленной англичанами ев-реям в память о себе. То есть построены дома из бетона, а облицованы плитка-ми в форме кирпичиков, чтоб не возникало сомнений, что Иерусалим – самый древний город и не порушить его имидж старого архитектурного центра. Такой наказ евреи получили от англичан, скоропостижно оставивших Палестину. Так что, туристы, будьте начеку, не впадайте в экстаз от старины, везде вас дурят эти подделки.
Фольцвенг, молодой человек внушительных размеров, спешил медленным шагом на работу в министерство. И тут судьба свела его лицом к лицу с худой востроносой девицей. Два симпатичных еврейских носа столкнулись в узком переулке, и из этой встречи высеклась любовная искра. «Надеюсь, что она раз-горится в пламя, а не в какой-нибудь пионерский костер», – подумал Фольц-венг.
– Скажите, как мне отсюда выбраться? – спросила Фольцвенга белокожая с длинными белесыми волосами девушка, безошибочно в толпе определив в нем русского.
Фольцвенг, хоть и русский, все же был черноволосым евреем, склонным к полноте. Это для израильтян он – бахур руси, то есть русский парень, но бог с ними, с этими израильтянами, хрен разберешь эту загадочную восточную мен-тальность, замешенную на крови и хумусе. Рядом, пыхтя, потея и пукая от нату-ги, араб тащил с грохотом свою двухколесную тележку. На тележку, выкрашен-ную в зеленый цвет, двоюродный брат евреев навалил большие круглые булки и здоровый, величиной в пол-кулака фалафель.
– Бейгеле! – заорал араб прямо в уши Фольцвенга, ухмыляясь при мысли, сколько он выручит за сегодняшний день, обсчитывая туристов и евреев.
– А куда вам надо? – спросил Фольцвенг девушку, пригладив на голове чер-ные, как смола, вьющиеся волосы.
– Куда-нибудь, чтоб только выйти к автобусной остановке.
– Тогда пойдемте со мной, это по дороге в министерство, – любезно предло-жил Миша Фольцвенг.
Он все еще был галантен в этом израильском гетто, вместо того, чтобы дей-ствовать по старой израильской формуле: чашка кофе и в постель.
– Вы работаете в министерстве? – спросила его девушка, и в ее голосе по-слышались уважительные нотки.
– Да, – важно ответил Фольцвенг, – я работаю в министерстве охранником. – У девушки в глазах погас пожар восторга.
Фольцвенг это заметил и чтоб как-то компенсировать утраченные позиции, продолжил:
– Я год как демобилизовался из армии, три года прослужил в боевых частях, скоро пойду учиться, а в охране работаю временно.
Ветки кустов, торчащие из-за стен двориков, царапали лицо Фольцвенга. Люди спешили им навстречу, толкали, сбивали с узенького тротуара. То Мише, то девушке приходилось спрыгивать на проезжую часть, а рядом, в миллиметре от них, проносились белые мерседесы израильских лихих таксистов. Иерусалим был бледен, как в муках умирающий больной, и только зеленые жесткие кусты скрашивали это немощное тело.
Миша остановился, протянул девушке руку:
– Меня зовут Михаил, а вас как?
– Марина, – бойко ответила востроносая особа, – я недавно приехала в Изра-иль, и в Иерусалиме я тоже недавно, мы тут учимся на курсах зубных врачей.
Они остановились у входной калитки одного из иерусалимских министерств.
– Тут я работаю, – указал рукой на здание Фольцвенг.
«Пока свежая, – подумал Фольцвенг, – надо быстро знакомиться».
– Марина, хотите, я покажу вам старый город?
«Это одна из достопримечательностей Иерусалима, – подумал Фольцвенг, – Ну, а что ей еще показать?»
– Хочу, – сказала Марина, чуть поразмыслив и сосредоточенно жуя нижнюю губу.
Ее белесые волосы разметались по плечам, одной рукой она собрала их в пу-чок и связала широкой резинкой.
– Тогда оставьте мне ваш номер телефона, – почти умоляя, попросил ее Фольцвенг.
Он уже был без памяти в нее влюблен – эх, романтик!
Марина задумалась, закатив глаза и глядя на дерево, стыдливо роняющее свою листву. Стайка арабских парней, легких, черных, жилистых прошла мимо них, Фольцвенг спиной почувствовал исходящую от них ненависть, какую-то животную опасность. У него напряглись все мышцы, один из этой стаи, может, случайно, а, может, нет, задел Фольцвенга плечом.
– Кус има шелха, – прошипел он, пристальным взглядом буравя арабские спины.
Взглянув на часы, Фольцвенг дал понять Марине, что ее раздумье затянулось и ему пора спешить на работу – открывать шлагбаумы для машин и проверять сумки.
Марина все молчала, что-то сосредоточенно соображая. Мастодонты-автобусы гудели и, как ящеры, извивались в этих маленьких проулках. Евреи с пейсами, одетые во все черное, подпрыгивали, как кузнечики, в своих чулочках и туфельках. Они скакали на молитвы в свои ешивы, брезгливо взглядывая на прохожих и отворачиваясь от женщин. Их круглые, как блины на тарелке, мехо-вые шапки, мелькали по углам улиц. Арабы же, вечно сексуально озабоченные, сворами голодных псов провожали взглядами грудастых евреек или бледных светловолосых туристок и восторженно орали и улюлюкали вслед смущенным и зардевшимся от такого внимания женщинам. Жены религиозных евреев делали все, чтобы выглядеть уродливо, – они брили себе головы и носили парики: у всех одна и та же прическа в форме каре. Арабки были закутаны в многослой-ные длинные ткани, скрывающие фигуры. Арабки гуляли по улицам с непре-менными сумками в руках – если с ними не было мужей, по двое или по трое, и силуэты их напоминали Фольцвенгу русских матрешек. А обычные светские еврейки все поголовно носили брюки, ни одной мини-юбки. И взгляд их упреж-дал: не подходи, а то укушу. Может, поэтому Фольцвенг так быстро влюблялся – он же почти не встречал нормальных женщин.
– Молчание затянулось, – подумал Фольц (так, сократив его фамилию на по-ловину, звали его армейские друзья).
– Марина, не хотите давать свой телефон, запишите мой.
Марина охотно согласилась и записала номер.
– И вот еще что, Мариша, мы примерно одного возраста и поэтому давай пе-рейдем на ты.
– Хорошо, – сказала Марина, послушно потупив свои быстрые глазки.
Через минуту к остановке подошел автобус, и она вспорхнула в него, как ла-сточка на провода.
Фольцвенг влюбился, он с улыбкой взирал на людей, проходящих мимо окон, и то и дело посматривал на часы, ожидая, что с минуты на минуту эта за-гадочная Марина позвонит ему.
– Михаэль, хватит каждые пять минут смотреть на часы, мы только что нача-ли работать, – заметил ему напарник по смене смуглый Шмуэль.
Израильтянин развернул газету и углубился в чтение о проблемах израиль-ского спорта, не забывая покуривать, отвечать на мобильник, открывать шлаг-баум для машин и заваривать третий раз черный кофе. Миша, он же Фольц, был, как говорят израильтяне, в ауте. Миша смотрел в воздух и рисовал карти-ны своей счастливой жизни с Мариной. Вот они вместе, у них все хорошо, она любящая подруга, неутомимая любовница. Он – мужчина ее мечты, что-то вро-де смеси богатого и крутого. И проблемы у них тоже одинаковые, общие, нет, он не заботится о ее менструальном цикле. Проблемы у них посерьезней: по-купка квартиры и выплата машканты и как добыть кредит в банке. Миша оч-нулся и посмотрел на Шмуэля, невозмутимо пьющего черный кофе, читающего газетный вкладыш про спорт и все время нажимающего на кнопку, пропуская машины. Вот въехал автомобиль кабата, в переводе на русский, офицера служ-бы безопасности или просто начальника. И Фольц понял, что надо отряхнуться от сладких любовных фантазий. Марина далеко, а вот взбучка и лекция про арабских террористов – это будет через пару секунд. Шмуэль спокойно допивал черный кофе. Ему было все по барабану, не то, что Фольцвенгу, который, когда ему делали выговоры, очень сильно переживал.
Проходили дни, а Марина не звонила. «Может, я неправильно записал номер своего телефона? Да нет, не может этого быть», – Фольц еще раз прокручивал в голове встречу и понимал, что ошибиться не мог. Возвратившись домой, он первым делом спрашивал, не звонил ли ему кто-нибудь, но домашние только разводили руками.
Миновала неделя, и у Фольцвенга в доме зазвонил телефон.
Фольц поднял трубку.
– Алло, – буркнул он.
– Мишу можно? – спросил женский голос.
– Марина, это ты? – Фольцвенг не сумел скрыть свою радость.
– Как, ты меня помнишь? – удивилась Марина.
Сердце Фольцвенга учащенно забилось. Условились завтра пойти в старый город и там погулять.
Старый город был пропитан запахами верблюжьего говна и пива, которое по шабатам в большом количестве пили румыны, и еще специфическим запахом маленьких арабских лавочек. Город был заполнен туристами, карманники кру-тились рядом, а толстые усатые арабы и их сыновья – молодые худые арабы – с достоинством сидели на улице возле магазинов, загораживая проход и прихле-бывая черный кофе из маленьких чашечек маленькими глотками. Ступеньки, ведущие куда то вниз в чрево арабской части города, были скользкими, и Миша раза два чуть не грохнулся затылком на этом спуске. Арабы ловили и поддер-живали его, а Миша громко по-русски матерился, кляня их и их старый город и эти ихние ступеньки, на которые они выплескивают мыльную воду после того, как помоют свою лавку.
Старый город не прельщал Мишу, он не любил грязные улочки, заваленные кульками с мусором из арабских домов. Продавцы – арабы помоложе, – сидя возле маленьких магазинов, били в барабаны, называемые дарбука, и кричали в сторону проходивших девушек, чем-то похожих на русских: «Наташа, иды сю-да!». Миша смотрел на арабов брезгливо и чуть высокомерно.
Наконец Марине наскучил этот вонючий архитектурный памятник, и они че-рез Яффские ворота вышли за стены его – к цивилизации, к евреям, к людям. Иерусалим город маленький, провинциальный. Миша и Марина уселись на тра-ве в парке. Парк назывался то ли садом независимости, то ли парком голубых. Но был день, светило солнце, люди гуляли с детьми, и Марина положила свою голову на колени Фольцу и произнесла:
– Как хорошо мне с тобой!
Слова эти, словно лечебный бальзам, пролились на израненное любовью и ревностью Мишино сердце.
– Кем ты хочешь быть, когда вырастешь? – спросила его веснушчатая Мари-на.
– Что значит вырасту? Я уже вырос. Я хочу писать романы.
Марина захохотала:
– Романы!.. Ты хочешь писать романы!..
– Ну да, – чуть смутился Фольцвенг.
Ему пришла повестка на милуим, через две недели придется отчаливать, ос-тавлять цивилизацию, Марину, чтобы гоняться за арабами. «Ох, и зачем я живу в этой стране и хожу на милуим, – подумал Фольц, – как крепостной какой-то!»
Марина потешалась, не переставая:
– Романы! Ты же еще ребенок!
– Ну почему?– удивился Фольц. – У меня есть друг Лоянский, он пошел учиться на кинорежиссера, а я буду писать книги и пьесы.
– И ты станешь знаменитым? – вдруг серьезно спросила его Марина.
– Да, – уверенно сказал Фольц.
– Интересно, – вдруг всерьез, прикусив нижнюю губу, произнесла она. – Зна-чит, я смогу потом рассказывать всем, что когда-то гуляла со знаменитым чело-веком. Ладно, поехали домой, – предложила Марина и резко вскочила с места.
По дороге Фольц купил ей большой букет цветов, и весь автобус любовался этими цветами. Они подошли к подъезду Марининого дома. Дом был много-этажным, чистым. В этом доме она снимала квартиру со своей подружкой, уча-щейся вместе с ней на курсах. Какой-то румын заканчивал драить подъезд, за ним бегала маленькая толстая израильтянка, черная, в обтягивающих рейтузах. Она была похожа на жабу, тыкала пальцем в углы подъезда, что-то показывая румыну. Румын, высокий, заросший, понимающе мотал головой, говорил ей «бене» и «беседэр» и продолжал дальше драить пол.
Марина не предложила Фольцу зайти к ней домой. Фольц напросился сам. В лифте они столкнулись с грузином Гаем, учившимся вместе с Мариной на од-них и тех же курсах зубных врачей.
– Привэт, а я к тебе хотэл зайти, ти сказала, что встречаешься сегодня с мал-чиком, – Гай искоса покосился на Фольца. – Ну какой же это малчик, это муж-чина.
Миша подозрительно посмотрел на Марину и ревниво засопел. «Неужели она ****ь? – с ужасом подумал Фольц. – Сейчас же надо потребовать от нее объяснение и закатить ей пощечину, а может, врезать в морду грузину!»
Фольц еще раз окинул взглядом Гая. Тот невозмутимо стоял в лифте, похо-жий на шкаф, куст рыжих волос выпирал из-под рубахи. Пальцы Гая, короткие и толстые, были унизаны золотыми перстнями, на рыжей голове, чтобы при-крыть начинающуюся лысину, красовалась кипа. Нет, бить ему морду не стоит, может, он, и вправду, случайно к ней зашел. Фольц посмотрел на Марину, сто-явшую молча, прикусив нижнюю губу. Фольц уже заметил, что этот жест озна-чает глубокое размышление. Но что она там обдумывает, вот в чем вопрос.
Двери лифта с шумом открылись, и вся троица будто вдохнула свежего воз-духа и с облегчением вышла в коридор. – Что это значит? – потянул Марину за рукав Фольц. – Я не могу его прогнать,– зашипела Марина, все втроем они ста-ли у двери и уставились в сумку к Марине, где она судорожно искала ключи.
– Я пойду, – сказал Гай Марине.
– Нет, никуда ты не пойдешь, – вцепилась она в его руку и силой втащила внутрь комнаты.
Фольц вошел следом за ними. Квадратный Гай со скрипом сел на стул.
– Гай, у меня есть лобио, я сама приготовила, сейчас тебя угощу.
Фольц пошел следом за Мариной на кухню.
– Я не могу его прогнать, – зашептала Марина, – на курсах он на меня не об-ращает никакого внимания, а тут по-соседски заскочил, садись ты тоже за стол, поедим…
Обед прошел в мрачном молчании, только Марина щебетала. Миша и Гай молчали. Наконец Гай ушел, несмотря на все уговоры Марины. Как только за ним захлопнулась дверь, Фольц набросился на девушку. Нет, он ее не ругал, он крепко сжимал ее тело, мял груди, кусал шею. Гай, этот грузин, мешал, не во-время пришел, медленно ел, и Фольц с нетерпением ждал, когда тот наконец-то уберется. Но вот они одни, и остроносая Марина с веснушками вокруг носа – вся во власти Фольцвенга, во власти его рук и желаний.
– О, не так быстро! – испугалась Марина.
Обеими руками она прижимала к себе грязные тарелки и старалась медленно пробраться на кухню. Фольц молча, с каким то остервенением сжимал ее груди, впивался в губы. Целый месяц быть в милуиме, вдали от нее, – эта мысль, как яд, отравляла ему минуты кайфа. Когда Фольц повалил ее на кровать, она зашептала, что скоро должна прийти соседка. Фольц полез в карман за кондомом, но кондо-мов не оказалось. «Какой облом, – подумал Фольц, – какой же я идиот!»
Марина начала постепенно приходить в себя от бешеной атаки Фольца, ее дыхание перестало быть хаотичным и она стала приводить свои волосы в поря-док. Через полчаса пришла соседка Марины, и троица уже в другом составе на-чала пить чай.
– Какая вы красивая пара! – восторгалась соседка.
Фольц рдел, как красна девица, а Марина молчала, только иногда улыбка, как тонкая ленточка, прорезала ее губы. Еще две недели, по три раза в каж-дую, Фольц встречался с ней. Он одаривал ее цветами, платил за нее в кафе и томно вздыхал, глядя на нее и мысленно поглаживая тройку кондомов, выпи-рающих из кармана джинсов. Марина все воспринимала как должное и все время полушутя-полусерьезно насмехалась над Мишей: «Ох, какой же ты все-таки маленький мальчик!» Хотя Лоянский, встретив их в городе, сообщил Мише свое мнение о Марине.
– Фольц, где ты нашел эту кунефу или, по-русски, такую уродку. Ты что, в этом забытом богом городе никого получше отыскать не мог?
А Марина, наоборот, строила глазки Лоянскому, кокетничала с ним. И Миша сидел и ревновал, злился на Лоянского, но и прощал, понимая что Лоянский сказал ему это не со зла. Он знал, что Лоянский всегда произносит вслух то, что думает. От милуима Лоянский в этом году закосил, сославшись на психические расстройства. Так что в милуим они пошли вдвоем без Лоянского, тот есть Фольцвенг и Брамс. Милуим встретил их сухо – пылью, песком, воняющей по-том военной формой, тесной, не налезающей на тело Фольца. Палатки из бре-зента навевали бывшим штатским тоску о доме, а офицеры, эти неудачники в гражданской жизни, нацепив погоны, вдруг почувствовали себя крутыми.
В милуиме Фольц клал телефон рядом с подушкой, но Марина не звонила. Брамс, старый товарищ Миши, подсмеивался над ним, называл Ромео. Прохо-дили дни, кончались смены, и солдаты, оторванные от своих мирных жизней, меняли на постах таких же бедолаг, а от Марины не было звонка. Фольц терзал-ся, но Брамс, глядя на терзания Миши, только больше его зауважал. Один раз, правда, Марина позвонила. Фольц дежурил на воротах базы и увидел, как к не-му мчится Брамс прямо из туалета, одной рукой придерживая спадающие шта-ны цвета зеленых маслин, а другой протягивая Фольцу телефон. Разговор был незначительным и коротким, но все равно Фольц обрадовался, как ребенок.
Прошел всего лишь месяц милуима, долгий жаркий месяц. Фольц и Брамс, сдав американские винтовки с клеймом заводов Кольта – бешеным конем, вставшим на задние ноги, армейскую форму, заношенную тысячью тел, и спальные мешки и получив взамен желтую маленькую бумажку – милуимов-ский дембель, ехали домой.
– Наконец-то мы свободны! – радостно вздохнул Фольцвенг.
Зазвонил его телефон. Миша ответил:
– Марина, это ты?
– Полны радости штаны, – пробурчал Брамс, тормозя тремп.
– Миша, я встретила мужчину, он полицейский, он мне очень нравится, он устроен, у него есть степень, и я переезжаю к нему жить.
На Фольцвенга как будто упал ящик с боеприпасами.
– Нет! – заорал он в трубку. – Марина, не уходи, зачем он тебе, он же старый и полицейский!
Водитель, везущий Фольцвенга и Брамса в Иерусалим, удивленно посмотрел на кричащего Мишу.
– Трагедия, – невозмутимо объяснил Брамс водителю.
– Марина, вернись! – орал в телефон Фольц. – Вернись, я все прощу, ну за-чем тебе нужен полицейский?
– Мусор поганый, –добавил Брамс, – меня от них всю жизнь мутит.
– Но мы можем остаться друзьями, – смягчила удар Марина.
– Марина, ты, наверное, ошиблась, подумай, – сказал Фольцвенг.
– Нет, – настаивала она, – нет, я не ошиблась, я все хорошо обдумала, давай останемся друзьями.
– Нет, – шептал ей Фольц, – вторым я не буду, я хочу быть первым, только первым.
В трубках повисла тишина.
– Бай, – сказал Фольц и отключил телефон.
– Фольц, не переживай, – успокаивал Брамс, – это же надо так низко упасть, чтобы всю жизнь прожить в обнимку с мусором, – искренне удивлялся он.
– Я не буду третьим лишним в этом любовном треугольнике, – решительно произнес Фольц.
– Ты прав, эта шведская семья – не для нас, – пыхтел сигаретой Брамс.
Машина въезжала в белый холодный Иерусалим, раскинувшийся на холмах. В город, вырубленный в желтых камнях.