СЧАСТЛИВЫМ ПОМОЩЬ НЕ НУЖНА
Сегодня у Фольцвенга был сумасшедший день. Впрочем, обычный израиль-ский летний день. Ты бежишь по горячему воздуху, радуешься малейшей тени. Залетаешь в автобус, моля бога, чтобы там работал кондиционер, по-местному «мазган», и уставший от жары засыпаешь где-то в уголке.
А если мазган в автобусе не работает, то люди с остервенением и злостью от-крывают окна и подставляют лица порывам горячего ветра.
Фольцвенг вернулся домой раздраженным и уставшим. Все ему в этой жизни было не по душе. Открыв холодильник, он рывком достал пластиковую бутылку от кока-колы, наполненную холодной водой. Большими глотками он пил воду, едва не захлебываясь от жадности. Горло опять резко заныло. «Ну, вот скоро опять горло заболит, – подумал Фольцвенг, – а без холодной воды тело не мо-жет выжить в этой стране, и я не могу. Пусть болит!» – решил Фольцвенг и продолжил также шумно глотать ледяную воду прямо из бутылки.
Свет из раскрытого холодильника частично осветил кухню и летучего черно-го таракана мирно ползущего по полу.
– Вот гад! – выдохнул Фольцвенг и, сняв тапок, запустил его в таракана.
Дверца холодильника, закрывшись, громко хлопнула, как будто выпустила воздух. Тапок громко ударился об пол, не зацепив ползучего. А в соседней ком-нате папаша Фольцвенга, пузатый еврей, заснувший на диване, вдруг заорал:
– Боже, Боженька, я еще слишком молод, чтоб умирать!
Крикнув это, он перевернулся на другой бок и опять мирно захрапел. Фольц-венг, шлепая по плиточному полу босыми ногами, подтянул живот, начинаю-щий округляться, напряг пару раз на руках свои бицепсы, махнул кулаками в темноту, изображая бой с тенью, и, запыхавшись, включил телевизор. Свет от включенного телевизора упал на волосатые ноги Фольцвенга и его семейные трусы, по-здешнему «боксеры». Передача была о молодых журналистах. «Эх, мне бы туда, в журналисты!» – с завистью подумал Миша Фольцвенг.
Ира, новая знакомая Фольцвенга, вывела его из себя уже при первой встрече. Фольцу, так называли его друзья, с самого начала хотелось облапать ее, но он сдержал себя. Он привел девушку в кафе, угостил ее красным вином. Она гово-рила какую-то чушь, медленно потягивая вино и поигрывая бокалом в нетонких пальцах.
«Бокал этого красного винца, – думал тогда Фольцвенг, – стоит два часа мое-го рабочего дня. На базаре такая бутылка стоит намного дешевле. Дорогая стра-на Израиль!» Фольцвенг смотрел на Иру, слушал ее чушь и думал, когда она уже захочет отсюда уходить. Впрочем, само кафе Мише нравилось: сделанное под антикварную лавку, оно было заставлено старинными бюстами с отбитыми носами, картинами каких-то античных уродов, диванчиками, развалившись на которых посетители курили наргилу, и все это происходило под одну и ту же пластинку классической музыки.
Заплатив по счету, Миша протянул своей даме руку:
– Пойдем.
Ира встала из-за стола, под ее кофточкой запружинили груди.
«Эротическая волна!» – охарактеризовал это событие Фольцвенг. Но от руки Мишы Ира откатила, как непорочная девственница, хотя уже не была таковой. «Ну не хочешь как хочешь», – решил Фольц, и они пошли по улице, как пионе-ры, подавляющие в себе половые инстинкты. Фольцвенг разработал подход, по которому в первую встречу на девушку лучше не давить. Пусть оклемается, привыкнет, а потом всего лишь один кавалерийский наскок – и можно будет прыгать на ней в ее же постели с электрической простыней.
С девушками Фольцвенгу не очень везло. Все его встречи заканчивались тем, что он платил за этих баб в кафе, а они ему изливали душу. Что им тяжело, что они ищут крепкое плечо, что они уже устали от постоянной абсорбции и что второй раз так мучиться они не готовы. Миша с каждой своей встречей все больше и больше злился на своих соотечественниц, готовых устроить свои бра-ки по расчету и в то же время использующие его, простого израильского шоме-ра, чтоб он оплачивал эти нехилые обеды в этих местечковых израильских кафе. В конце концов, он одной высказал:
– Слушай, девочка, ты хоть на себя иногда по утрам в зеркало смотришь?
Та аж поперхнулась, заглатывая кусок творожного торта, называемого здесь «угат гвина». Она принялась запивать торт лимонным соком, заказанным ею, как она объяснила Фольцвенгу, специально для расщепления жиров.
– Что вы все из себя вообще представляете? Советские ****и, корчащие из себя благовоспитанных мадонн из русских уездов! Вот ты, например, что ты можешь дать своему мужу? Умом ты не блещешь. Может, красотой?
Той ночью было жарко и душно. Из окна кафе посетители видели трассу, иг-рающую огнями автомашин.
– Если умыть тебя, снять три слоя грима, вот тогда мы посмотрим, красива ты или нет. Беги, торопись найти своего принца, а то так и останешься старой девой с большими запросами!
Фольцвенг чувствовал, как он в Израиле огрубел, стал злым, бесчувствен-ным. Но ведь его тут тоже никто не жалел. Почему он должен жалеть других? «Не должен!» – сказал себе тогда Миша Фольцвенг.
– А ты сам на себя в зеркало по утрам смотришь? – вдруг заорала она, как за-гнанная в угол крыса.
– Мне смотреть в зеркало на себя не надо! – Фольцвенг говорил это, вставая из-за стола. – Мужчине годы прибавляют солидность.
Он уже решил, что платить не будет. Пусть она заплатит за него – за все его разбитые иллюзии и мечты, за все эти встречи, где он вежливо выслушивал из-ливания русских шалав. Фольцвенг встал и, не оборачиваясь, вышел из кафе, а та так и осталась пить свой лимонный сок для расщепления жиров.
Этой ночью Фольцвенг сидел у телевизора и вспоминал свои встречи. Моло-дые журналисты по первому каналу русского телевидения показывали свои ре-портажи, а Миша думал, что у него будет дальше с Ирой. Будет ли она ему точ-но также ныть про тяжелое положение и крепкое плечо или все будет по-другому. Некогда знаменитый журналист, работавший когда-то во «Взгляде», а теперь депутат Кнессета, предложил телезрителям, а значит и господину Мише Фольцвенгу, живущему в Израиле и после армии работающему шомером, по-смотреть очередной репортаж. Папаша Фольцвенг опять со сна закричал:
– Боже, я больше не могу!
Новый репортаж остановил сердце Фольцвенга как минимум на пятнадцать минут. Он был про молодого парня, парализованного в результате автокатаст-рофы. Парень не может ходить, а его жена («Какая красавица!» – подумал Фольцвенг), молодая девушка, стояла у балетного станка и разминалась.
– Ты, наверное, любишь танцевать? – спросил ее репортер.
– Да, – ответила она и начала краснеть.
– Твой муж прикован к кровати и теперь ты, наверное, отказываешь себе в этом удовольствии?
– Да, – чуть не плача сказала девушка. – Когда мои подружки идут на диско-теку, мне тоже хочется, но я не могу.
Она опустила голову, отворачивая лицо от камеры.
– Я обещал ей, – сказал калека, что через год встану на ноги, и мы с ней станцуем.
Потом шли фрагменты, как это парень жал на педали тренировочного станка велосипеда, кусая свои губы от боли и не по-человечески вытягивая шею.
«Какая сила воли!» – подумал Фольцвенг с уважением.
– Я обязательно встану на ноги, чтобы с ней станцевать, – сказал калека в конце репортажа.
– Ну, чем мы им можем помочь? – обратился журналист, он же депутат, к зрителям в студии.
Поднялся солдат, представился, сказал, что служит в стройбате.
– Давайте мы им вышлем инвалидную коляску! – рявкнул он, как по уставу.
– Идиот! – крикнул Фольцвенг. – Ему, наверное, в стройбате все извилины поотшибали, а он, смотри, еще выступать лезет!
Следующим поднял руку, чтобы толкнуть речь, черноволосый паренек. Он оказался студентом:
– Я думаю, что эта проблема слишком серьезна, чтоб так быстро ее решать.
– Ой, какие идиоты! – негодовал Фольцвенг.
В Израиле нервы у него совсем сдали, особенно после трех лет в боевых час-тях. Поэтому, чтоб не разбить телевизор, Фольцвенг предпочел его выключить и уйти спать.
Через неделю Фольцвенг добился своего: сделав кавалерийский бросок, он оказался постели вместе с Ириной и ее электрической простыней.
– Ира, ты спишь? – спросил ее Фольцвенг.
– Да, сплю, чего ты хочешь?
– Ты знаешь, Ир, я смотрел передачу про одного калеку. У него такая очень красивая и приятная жена.
– Ну, – сонно произнесла Ира.
– Ну и он обещал с ней станцевать танец, как только встанет на ноги. А в пе-редаче спросили, чем им можно помочь.
– Ну и чем? – просипела Ира.
– Да в том-то и дело, что ничем. Помогать надо несчастным, а они счастли-вы: они любят друг друга, и им чужая помощь не нужна. Понимаешь, он – кале-ка, урод, а она такая красивая, воздушная, как паутинка. Она хочет идти танце-вать и не может, потому что она хочет танцевать только с ним. Ведь это любовь. Это прекрасно, и никакая чужая помощь им не нужна. Они и так счастливы. Ты это понимаешь? – весь взбудораженный, говорил Фольцвенг.
– Понимаю, что ты умненький мальчик, – прошипела Ира и повернулась спать на другой бок.
А Фольцвенг еще долго не мог уснуть. Он крутился в кровати, смотрел на луну, плывущую между туч, думал о жене калеки и завидовал этому несчастно-му: у него есть по-настоящему любящий его человек.