Этимологии 18 века. Очерк П. А. Клубкова

Валерий Василёв
Этимология в России XVIII в.

Contributors: Статья предоставлена автором, Павлом Анатольевичем Клубковым.
© П.А.Клубков, 2001.

Сокращенная версия статьи напечатана в кн.: Три века Санкт Петербурга. Энциклопедия. Т.I: Осьмнадцатое столетие. В 2 кн. Кн.2. СПб., 2001. С.561-564.
Keywords: XVIII, история лингвистики, этимология

Этимология — историко-лингвистическая дисциплина, целью которой является установление происхождения слов и других воспроизводимых элементов речи (клише). Установить происхождение слова — значит проследить его историю до того момента, когда оно имеет прозрачную внутреннюю форму, т.е. когда может быть установлена прямая связь между структурой слова и его значением. В одних случаях такая связь устанавливается на материале одного языка, в других оказывается необходимым обратиться к материалу других языков. В последнем случае мы имеем дело с иноязычными заимствованиями. Так, современное слово облако возводится к форме объвлако, соотносимой с глаголом обволакивать, а слово валторна может быть этимологически объяснено лишь при обращении к немецкому языку. Слово это восходит к немецкому Waldhorn «лесной рог».

(В истории науки о языке слово «этимология» использовалось не только в узком смысле слова, применительно к анализу слов с неявной мотивировкой, но и ко всем случаям установления связи между словами, в том числе и тривиальным, например, между разными словоформами одного слова (дом — домом, домов). В этом случае термин этимология соответствует современному термину морфология. Такое употребление слова этимология встречается в научной и учебной литературе вплоть до начала XX в.).

Лингвистическая рефлексия, ориентированная на выявление более или менее скрытой мотивировки языковых номинаций, возникает задолго до появления каких бы то ни было наук. Это явление называют иногда народной или мифопоэтической этимологией. Интерес к выявлению скрытых мотивировок слов идет уже от свойственного мифологической картине мира представления об органической связи имени и предмета, обозначаемого этим именем. В рамках этой картины мира этимологизирование является способом постижения явлений через анализ номинаций. Чаще всего этимологизируются имена богов и героев, географические названия, этнонимы.

Чрезвычайно популярны, в частности, топонимические легенды, т.е. легенды о происхождении географических названий. Для русского Севера, например, характерны бытующие по сей день легенды, в которых в качестве «ономатета», изобретателя имен выступает Петр Первый. Легенды о происхождении географических названий находятся в ряду так наз. этиологических мифов, т.е. мифов о происхождении явлений природы, общественных институтов, народов и т.п.

Формальные и семантические сближения слов, характерные для «народной», мифопоэтической этимологии, нередко встречаются также в исторической, философской и богословской литературе. Этимологические сближения используются в качестве аргументов научных и философских споров вплоть до наших дней, однако сегодня лингвистика располагает сравнительно-историческим методом, позволяющим отличить случайное созвучие от регулярного соответствия и, соответственно, этимологическую фантазию от реальных связей между языковыми единицами. Важно, однако, понимать, что сам сравнительно-исторический метод явился итогом длительного развития, существенным этапом которого были «спекулятивные» этимологии.

Опыты «ученой этимологии» на славянской почве спорадически встречаются уже в памятниках XIV–XV вв., а в XVII–XVIII вв. становятся массовым явлением. Этимологические аргументы повсеместно используются для обоснования самых разных исторических и политических доктрин. Существенно, однако, что эти аргументы на практике скорее иллюстрируют, чем доказывают те или иные исторические соображения, которые служат базой для этимологии, а не наоборот. Как только заходила речь о происхождении того или иного народа, возникал вопрос и об имени этого народа.

В конце XVII в. в Западной Европе окончательно изжила себя средневековая идея о происхождении всех языков мира от древнееврейского — языка Ветхого завета. По прежнему актуальной оставалось, однако, представление об иерархии «старшинства» народов, опирающееся на антропоморфную метафору. Старший обычно обладает преимущественными наследственными правами, а это делает идею старшинства народов актуальным политико-идеологическим инструментом. Утверждая идею старшинства народа, мы тем самым выражаем какие-то политические претензии соответствующего государства. Поэтому не приходится удивляться широкому распространению разнообразных концепций, утверждающих «старшинство» того или иного народа и подводящих под эти претензии историческую или лингвистическую базу.

Существует очень давняя традиция поисков библейских предков русского народа. Коль скоро все люди являются потомками сыновей патриарха Ноя, представлялось естественным возводить себя к Иафету, который рассматривался как "прародитель и отец всех, наипаче в Европе обитающих христиан. Эта генеалогия в достаточно детализированном виде представлена уже в Повести временных лет, причем важно, что при этом перечисляются народы "колена Афетова": "варязи, свеи, урмани, готе, русь, агняне, галичане, волъхва, римляне, немци, корлязи, веньдици, фрягове и прочие". Что же касается славянского языка, то он и в Повести временных лет, и в Синопсисе (1674) рассматривается как "един от семидесят и двух от столпотворения по размещении языков изшедший, им же даде Бог племени Афетову глаголати, от славы имени славянам, славенск наречеся". "Лингвистические" аргументы в поддержку ветхозаветного родословия славянороссов в этой традиции связаны с именами Мосоха (Мешеха) и Роса (Роша), от которых производились соответственно Москва и Русь.

Знакомство с древней историей повлекло за собой попытки установить отношения родства русских с народами древности. Так, Феофан Прокопович озаглавил свое латинское сочинение на смерть Петра Великого "Lacrimae Roxolanae" ("Слезы роксоланские"), прямо назвав современных русских роксоланами. В дальнейшем это отождествление было поддержано Байером ("Полагаю, что Руссы названы Роксоланами по реке: Аланы при реке Руссе") и Тредиаковским ("Кто же не видит, что Россы, Руссы, Россаны, Россаланы, мы непреодолеваемо Россияне, собственно так называемые ныне, разве кто при полуденном солнце не хочет созерцать дня и сияния?").

В XVIII в. вопрос о происхождении и родственных связях народов постепенно приобретает лингвистическое звучание. Для обоснования старшинства начинают привлекаться языковые данные и само понятие старшинства языков оказывается связанным не только с идеей древности рода, но и с представлением о связи этой древности с совершенством языка.

Для ученых XVIII века традиционным было представление о том, что изначально божественная природа человеческого языка была в дальнейшем искажена, что языковые изменения представляют собой по преимуществу результат порчи языка, "в языке траты и неисправности в речи". «Сие произошло, мнится от невыговору языка картавых людей, шепелеватых, хриповатых, гугнивых и заиковатых, бормотунов и прочих косноязычников, от коих стали дети рождаться, хотя б оные в возрасте своем могли и чистоязычны быть, но от таких несовершенноречивых родителей младенцы их таким же несовершенным речам перенимать должны, каким наречием говорят отцы их. И таким образом кто навык говорить во младенчестве, тот и в совершенном возрасте таким же языком говорить должен, так далее от рода в род.»

Эта цитата взята из сочинения одного из первых русских библиографов А.И.Богданова "Краткое ведение и историческое изыскание о начале и произведении вообще всех азбучных слов". Сочинение это, видимо, получило отрицательные отзывы современников и сохранилось лишь в рукописи (в Библиотеке РАН в СПб.), однако внутренний пафос приведенного пассажа вполне разделялся их большинством.

Естественно, что при таком взгляде на эволюцию языка критерием языкового совершенства становится близость к "праязыку", рассматриваемая как "древность", как "первенство языка перед другими". Этот мотив оказывается одним из центральных в общих рассуждениях о языке, начиная с "Рассуждения о первенстве словенского языка перед тевтоническим" В.К.Тредиаковского. Это сочинение уже по названию должно рассматриваться как лингвистическое, первое в русской светской литературе, если не считать учебных книг. В нем, как и в двух последующих, в основе аргументации лежат языковые (этимологические) доводы

Обращаясь к аргументам от этимологии, Тредиаковский считает нужным оговорить опасности, которые подстерегают исследователя, использующего эти аргументы: "...знаю, что произведение имен есть такой довод, который опасно и благоразумно приводить должно: ибо оно сходственным звоном, в самом чуждом языке изобретаемым, способно и прельстить и обольстить может. Но ежели такое произведение законам своим правильно следует, то едва ль сего доказательства, в сем случае, возможет быть другое вероятнее". Позднейшие исследователи, обращая внимание на эту формулировку, упрекали Тредиаковского в том, что сам он не следовал столь разумным принципам. Действительно, трудно на первый взгляд усмотреть "правильное" (т.е. соответствующее определенным правилам) следование законам в частных этимологических гипотезах Тредиаковского. Принято считать, что последнему для установления связи между первичным и производным было достаточно сколь угодно широко понимаемого звукового сходства. Говоря о "законах" применительно к этимологии, мы привыкли понимать под этим термином звуковые законы, теория которых была разработана лишь младограмматиками в конце XIX в. Понятно, что Тредиаковский называл "законами" нечто другое. При этом, однако, он нигде в явном виде не сформулировал "технической стороны" своей этимологической теории. Поэтому понять, что именно имел в виду Тредиаковский можно лишь на основании его этимологической практики.

Тредиаковский пытался доказать, что практически все европейские названия стран и народов могут быть выведены из славянского языка. Тем самым, по его замыслу, доказывалось, что древнейший европейский народ, предок во всяком случае большинства европейских народов, говорил на славянском языке. Этим народом были, как считал Тредиаковский, скифы. Коль скоро скифы-"словене" были "первенствующим" народом древней Европы, то и их прямым потомкам должно принадлежать соответствующее место в Европе современной.

Этимологии Тредиаковского давно уже стали лингвистическим анекдотом и в этом качестве приводятся в работах по истории языкознания. Их парадоксальность вызывала у позднейших исследователей даже сомнения в серьезности намерений автора. Так, слово скифы Тредиаковский соотносил с глаголом скитаться и даже настаивал на форме скит;ы. Амазоны (амазонки) суть омужоны, т.е. мужественные жены, сарматы — цар-меты, т.е. искусные метатели (ср. Царь-пушка), целты (кельты) — желты, т.е. народ светлорусый. Особенно неожиданны интерпретации названий европейских стран. Латинское название Шотландии Каледония Тредиаковский выводит из Хладония, Дания и Швеция из Дения (от день) и Светия (от свет), Италия — Удалия. Для слова Германия Тредиакосский предлагает даже три разных славянских этимологии: Холмания, Кормания и Ярмания — соответственно исходя из холмистой местности, изобилия страны и трудолюбия жителей.

Тредиаковский, конечно, не пародировал современных ему немецких и других западных ученых, с которыми он спорил, но, безусловно, пользовался той санкцией на свободу этимологизирования, которую ему предоставляли сторонники оспариваемой точки зрения.

Все же можно заметить, что Тредиаковский пользуется этой свободой с некоторыми ограничениями. На примере этимологий Тредиаковского хорошо видно, какие изменения он считал возможными, т.к. в этих этимологиях представлены отнюдь не все возможные субституции букв. Чаще всего встречаются соответствия, очевидным образом мотивированные живыми фонетическими закономерностями русского языка (типа д/т, б/п, о/а и т.п.). Существенно, что эта тенденция просматривается не только в консонантных, но и в вокальных субституциях. Чаще всего встречаются "переходы" о-а, е-и, а замены гласных переднего/непереднего ряда отмечены лишь в единичных случаях и при этом исключительно в безударной позиции. Количество слогов в "праформе" почти всегда совпадает с их количеством в этимологизируемых словах, в некоторых случаях - за вычетом флексий. Все это заслуживает внимания, поскольку в докомпаративистской этимологии прочно держалось мнение о том, что "гласные не составляют существенных звуков в смысле этимологическом". Наряду с такими тривиальными субституциями в тексте Тредиаковского присутствуют и более отдаленные буквенные замены. Однако и они практически всегда могут быть обоснованы "морфонологически".

Предлагая альтернативные этимологии, Тредиаковский нисколько этим не смущается. Скорее даже наоборот - поливариантность славянской этимологии придает в его глазах большую убедительность основной мысли.

Этимология, будучи для ученых XVIII в. "искусством, на догадках основанным", распадается на две части: изобретение и критику. Тредиаковский (видимо, сознательно) ограничивается первой частью, выдвигая в ряде случаев целые серии альтернативных гипотез и предлагая читателю или позднейшему исследователю применить к этому материалу аппарат "критики", выбрать наиболее вероятное решение.

А.П.Сумароков, как и Тредиаковский, считает русский язык происшедшим от скифского, который, по его мнению, "начался близко источника первоначалия известных языков". Другим потомком скифского языка Сумароков считает немецкий ("единоутробный" русскому). Это дает основания Сумарокову рассматривать взаимные этимологические связи русских и немецких слов в едином списке:" Когда дрова рубят, сражение дерева и топора слышится: Руб, от сего Raub и глагол рубить, грубить, Grube, Grab, Grob, гроб, Graben, Ров, рвать, грабить, Korb, короб, коробить, корабль, раб, рабеть, рабенок. От последнего слога глагола рубить бить и едва ли не от глагола бить, любить,быть, а от быть следственно и забыть. Сего я последнего мнения не утверждаю, а первое с довольною вероятностью предлагаю". В одно гнездо у него попадают и такие слова как Stamm, Stammen, Stand, Umstand, Zustand, Stange, Stuhl, стать, стоять, стон ,стоит, столп, став, ставить, застава, поставец, пристав, стану, перестать, кстати, ступить и даже сто ("то есть по исчислении десяти десятков остановиться").

Ошибочность конкретных суждений Сумарокова об этимологических связях слов не должна заслонять от нас того принципиально нового для русской этимологии, что содержится в его рассуждениях. Этим новым является отказ от бинарности этимологического противопоставления первичного производному и объединение в рамках деривационного гнезда лексики родственных языков.

В 60-е гг. XVIII века происходит заметное усиление интереса к этимологическим параллеллям в языках мира независимо от каких-либо широкомасштабных выводов касательно истории и происхождения народов. Авторы этих публикаций лишь демонстрируют материал, как бы предлагая читателям самим делать выводы. Едва ли не предельным случаем реализации этой тенденции являются два номера "Поденьшины", одного из наименее значительных периодических изданий XVIII века, издававшегося В.Тузовым в 1769 г.

Первоапрельский выпуск "Поденьшины" был, к удивлению читателей, целиком отпечатан арабскими буквами. В номере от 2 апреля Тузов объяснил, что это был список слов из восточных языков, которые показались ему "по выговору и переводу" сходными с русскими словами. "Потому вознамерился я оное по возможности изъяснить, не входя однако ж в историческое описание, кто от кого занимал, чтобы не делать в том иногда ошибки, а оставляю сие на объяснение другим. Здесь говорено будет об одном только сходстве слов, да и в том может быть буду ошибаться, в чем прошу мне простить".

Далее следовали слова первоапрельского номера, записанные русскими буквами с соответствующими комментариями. Тузов привел около шестидесяти арабских, персидских, турецких и татарских слов. Среди тюркских слов легко можно обнаружить явные и безусловные заимствования, а что касается слов персидских, то этот материал и в наши дни используется для демонстрации родства иранских языков с языками Европы. В этой части списка мы находим и термины родства (педер, мадер, брадер), и числительные (ду, чегар, пенжь, шиш), и глагольную связку (эст), и личные местоимения (ма, ту). Подобно другим современным ему авторам Тузов не считает возможным и необходимым разграничивать родство генетическое, природное и благоприобретенное сходство, результат заимствования. Точнее, он склонен, по-видимому, рассматривать любое сходство как результат заимствования, "не входя однако в исторические описания, кто у кого занимал".

Провозглашенное автором публикации трезвое самоограничение не помешало ему однако продемонстрировать и бурный полет фантазии: "Ашчи, татарское и турецкое Повар от татарского слова Аш, ества, кушание, ибо по-турецки кушание называется манжа, может быть с французского или италианского, а у нас не от слова ли ашчи происходит щи. Да уже не от сего ли полно произошло и счастие, от щи и ясти: щиястие. Может быть, в старые времена бедные люди так говаривали о достаточном: так разбогател, до такого состояния дошел, что каждый день щи есть может. Если произведение сего слова несколько на дело похоже, то уже легко сказать, от чего произошло противное счастию и несчастие, а от того нищета или от неимения денег нищота, что нечего считать".



Первым опытом этимологического словаря русского языка был §43 шестой главы "Русской грамматики" Августа Шлецера (1763-64), в котором приведено более 400 русских слов в сопоставлении со сходно звучащими словами других европейских языков. Как известно, печатание этой грамматики было прервано в результате вмешательства Ломоносова, усмотревшего в некоторых этимологических сближениях Шлецера преступный умысел. Это обстоятельство в значительной степени повлияло на позицию позднейших отечественных авторов, которые чаще всего вспоминают о грамматике Шлецера лишь в связи со злополучной этимологией "князь — Knecht (нем. слуга, раб)", трактуя ее либо как проявление "русофобии", либо в лучшем случае как типичный образец наивного донаучного этимологизирования. Между тем, опубликованные в свое время А.А.Куником и С.К.Буличем материалы, в том числе русский перевод и оригинальный немецкий текст сохранившихся частей "Грамматики", полностью опровергают эту ходячую точку зрения. Заметим при этом, что И.А.Бодуэн-де-Куртенэ считал шлецеровскую грамматику одной из лучших работ о русском языке (Bauduin de Courtenay,1910: 165), а Е.Ф.Карский рассматривал ее как попытку "внести научную струю в русскую грамматику с точки зрения языкосравнительной (Карский,1926:9).

Приступая к составлению своей грамматики, Шлецер стремился не столько к тому, чтобы иностранец мог по ней научиться русскому языку, сколько "чтобы он приобрел общее, ученое знание этого бесконечно богатого и высокообработанного, но в то же время еще совершенно неизвестного языка, который иные считают даже варварским". Эта цель преследуется и в шестой главе грамматики, озаглавленной "Родство русского языка с греческим, латинским и немецким".

Шлецер четко противопоставляет слова, унаследованные русским языком от общего с немецким, греческим и латинским языками предка, словам, заимствованным русским языком в процессе исторического развития России. Так, он указывает, что следствием принятия христианства из Византии явилось проникновение в русский язык греческих слов, что в период татарского ига словарь русского языка пополнился лексикой тюркского происхождения, что одним из результатов петровских преобразований стал наплыв западноевропейской лексики.

Весьма интересны теоретические рассуждения Шлецера, в которых он значительно опередил свое время. Он отчетливо сформулировал требования, которые должны предъявляться к научной этимологии: 1). Коренные слова одного языка следует сравнивать с коренными же словами другого, а не с дериватами; 2). Этимологические сближения должны опираться на доказанные звуковые (буквенные) соответствия; 3). Между сближаемыми словами следует установить семантическую связь, то есть показать, посредством какой риторической фигуры осуществилось изменение значения.

Шлецер показывает, что не всякое сходство слов в сравниваемых языках может быть использовано для доказательства их родства. Так, он не считает возможным пользоваться для этих целей терминами торговли, религии и науки, т.к. многие из этих слов были заимствованы в новое время (с.41). Наиболее же показательным он считает подобие четырех групп языковых явлений: 1) числительные, 2) местоимения, 3) слова, обозначающие простейшие необходимые понятия (такие, как мать, брат, вода, огонь, нос, око, солнце и т.п.), 4) глагольные флексии. Для каждой из этих групп Шлецер приводит соответствия из греческого, латинского и германских языков. Задолго до Ф.Боппа Шлецер строит сравнительную таблицу глагольных флексий русского,древнегреческого, латинского, готского, немецкого, исландского и польского языков, таблицу, наглядно и убедительно демонстрирующую родство сравниваемых языков и генетическую общность глагольных окончаний. Санскрита Шлецер, кажется, не знал, а что касается иранских языков, то он считал доказанным родство немецкого и персидского языков. Он выражал надежду, что изучение русского языка позволит перебросить мост между языками Запада и Востока. Этимологические штудии Шлецера обладают рядом особенностей, выгодно отличающих исследовательскую позицию этого автора от позиции большинства современников как в России, так и в Западной Европе. Шлецер последовательно стремился к поморфемному сравнению, привлекал материал множества языков, пытался обосновать как фонетические соответствия, так и семантические переходы. Едва ли не первым он обратил внимание на сходство флективных и суффиксальных морфем русского языка с соответствующими элементами других языков. Сходство деривационных элементов Шлецер демонстрирует такими, например, словами: милост ивъ  - лат. furt iv us; Россий ск ий - нем. Russ isch ., швед. Preuss isk .; бедность - лат. ege st as, нем. Dien st . (с.74).

Постоянно обращался к этимологическим аргументам в своих исторических трудах М.М.Щербатов. Издавая свои "Примечания на ответ господина генерал-маиора Болтина на письмо князя Щербатова, сочинителя Российской истории" (1792), Щербатов включил в книгу свой перевод пространной статьи Л. де Жокура «Этимология» из знаменитой «Энциклопедии» - текст, чрезвычайно интересный не только по своему содержанию, но и с точки зрения истории русской лингвистической и общенаучной терминологии. Приведем здесь небольшой отрывок, приводя в квадратных скобках некоторые слова оригинала: «Надлежит отвергнуть каждую этимологию, которую чинят токмо вероподобною умноженными положениями. Каждое положение имеет степень неподлинности и некоторую опасность [risque]; а умножение сих опасностей разрушает всю благоразумную верность. И тако естьли предложат этимологию, в которой первенствующее [primitif] есть отдалено от произведенного [deriv;], в разуме ль или в гласе, что надлежит полагать между единого и другого междуметные перемены [changemens intermediaires]: вернейшее поверение [verification], которое можно учинить есть рассмотрение каждого из сих пременений [changemens]. Этимология есть хороша, естьли цепь сих пременений есть следствие прямо знаемых деяний, или доказана вероподобными знаками, она худа естьли промежек наполнен сплетением самопроизвольных положений. Тако хотя jour в выговоре так же отдален от dies, яко alfana от equus: первая из сих этимологий есть верна, а вторая посмеятельна» (с. 239).

В ряду журнальных публикаций конца XVIII века, посвященных вопросу о "старшинстве языков", наибольшего внимания заслуживает "Начертание о российских сочинениях и российском языке", напечатанное в 1783 году в "Собеседнике любителей российского слова". Статья была подписана псевдонимом "Любослов". В разное время высказывались разные предположения об авторстве. Наиболее серьезно аргументированным представляется мнение П.Н.Беркова, согласно которому под названным псевдонимом в "Собеседнике" печатал свои статьи нижегородский епископ Дамаскин (Дм. Семенов-Руднев, 1737-1795). Важные аргументы в пользу этого предположения приводит Н.Д.Кочеткова.

В статье предлагаются достаточно строго и кратко сформулированные критерии родства и "старшинства" языков, а затем с соответствующих позиций рассматриваются сходно звучащие слова русского и латинского языков.

Приводимые автором "Начертания" критерии "производности" вполне разумны, но требуют одной существенной оговорки, ставящей под сомнение все дальнейшие построения: они справедливы лишь в том случае, если сходство звучания не является случайным. Автор, надо полагать, допускал возможность того, что некоторые его сближения могут быть случайными и именно для того, чтобы избежать их дезориентирующего влияния, постарался привести как можно больше примеров. Не исключено, однако, что он провел определенную селекцию материала с учетом заранее сформулированных выводов.

Для последнего предположения есть некоторые основания. С.К.Булич указывал на возможную связь между текстом статьи Любослова и этюдом Левека " Sur le rapports de la langue des Slaves avec celles des ancient Habitants du Latium", напечатанным в виде вступления в первом томе "Истории России" Левека в 1782 году.

Список русско-латинских сближений у Левека и Любослова совпадает далеко не полностью. При этом обращает на себя внимание тот факт, что в "Начертании" отсутствуют такие, например, "хрестоматийные" параллели, как sol - солнце, vetus - ветхий, в которых производность в соответствии с критериями, изложенными в статье, должна быть направлена от латинских слов к славянским. Заметим при этом, что и Левек считал славянский язык более древним, чем латинский. Более того, он утверждал, что латинский язык произошел от славянского, что древнейшие обитатели Лациума были славянами.

Критерием родства языков для Любослова является большое количество близких по звучанию корней. Существенно при этом, что автор рассматривает слова, которые, по его мнению, не могут быть поздними заимствованиями. "Ибо поздное чужестранных введение бывает по большей части с вещьми новыми: как то у нас при введении греческого православия вошли в язык речения греческие, а с учреждением флота голландские, аглинские, немецкие, французские и пр. Но вышепоказанные слова должны были начаться купно с началом славенского и латинского народа; для того что они значат вещи, необходимо нужные в человеческой жизни и относящиеся к нравственному и физическому употреблению".

При наличии в двух разных языках сходных "корневых слов" имеет смысл говорить о том, в каком из этих языков соответствующие слова первичны. Предпочтение должно отдаваться тому языку, на почве которого сравниваемые слова легче этимологизируются. При этом Любослов вслед за многими своими предшественниками считает, что корневое слово непременно должно быть кратким, односложным. Уже этого соображения для него достаточно, чтобы заподозрить в производности такие латинские слова, как, например, solidus, spolium, suadeo, temetum. "Сии слова сверх того, что повидимому из других сложены, имеют больше складов, нежели коренному прилично" (с.157).

Если отвлечься от необходимости рассматривать подробно каждое фонемное соответствие (требование, сформулированное лишь спустя много лет), то нельзя не увидеть логики в таких,например рассуждениях: "fistula, трубочка; graculus, ворона; nebula, туман; oculus, глаз в латинском суть производные умалительные; однако в своем языке коренных не имеют. Но в славенском явно их видим, и почти сомневаться не можем, что происходит fistula от свиста, graculus от грача, nebula от неба, oculus от ока".

В.В.Капнист примерно в эти же годы пытается формулировать аргументы в пользу древности руского языка в более общем виде: «Разительные же превратностям менее подверженные признаки древнего родоначального племени нашего просвещения остались в усовершенствованной простоте отечественного языка, без всяких каких-либо позднейших исправлений до нас дошедшего. - Усовершенствование сей, так сказать, первобытной простоты оного доказывают: 1-е - присвоение родам слов различных окончательных букв; 2-е - означение падежей изменением букв; 3-е - различение действиями главных однокоренных глаголов; 4-е - весьма ограниченное число времен в спряжении оных. - А наконец 5-е - многообразное различие действий предложенных глаголов».

При этом, он не пренебрегает и естественнонаучной аргументацией в пользу Отечества. Со ссылкой на Бюффона, которого он называет "Плинием минувшего века", Капнист локализует прародину человечества на крайнем севере, "почти около самой северной оси", находя, что "по причине первобытного знойного состояния земли, повсеместных волканов и пожаров" люди могли жить лишь там, где была долговременная ночь.

Существенно что практически все русские авторы XVIII в. приступая к обсуждению вопроса о старшинстве языков и народов, заранее ставили перед собой цель обосновать старшинство именно русского народа. Такой «патриотический» подход к данной проблематике, впрочем, был широко распространен и в других странах. Все же, по мере накопления материала, по мере расширения эмпирической базы сравнительного анализа языковых данных, частные выводы и наблюдения все более приближались к требованиям, которые мы сейчас предъявляем к науке.

П.А.Клубков