Есть многое на свете, друг Горацио…
Услышь я эту историю от кого другого, мой врожденный скептицизм и приобретенный здоровый цинизм отмели бы саму вероятность подобного. Но… Говорят, хохол не пощупает – не поверит. Но уж если пощупал, то женись. В смысле – хочешь, не хочешь, а верить обязан.
Сейчас даже тот факт, что я оказался в то время в том месте, кажется мне не случайным. Словно кто-то подталкивал меня. Как будто кому-то необходим был свидетель и он избрал свидетелем именно меня.
А началось все буднично.
Вначале было отсутствие слова. В том смысле, что за последние пол года я не написал ни строчки. Не шло, как говорят. Пытался, мучился, но голова была совершенно пустой. А в пустую голову всегда лезут разные нехорошие мысли, типа о пересохшем источнике, о незаметно подкравшейся старости… Короче, хоть в запой уходи, хоть в депрессию.
К тому же меня бросила жена. Нет, не совсем, просто уехала на неделю к дочери, и оставила меня одного в пустой квартире.
В общем, настроение минорное, заняться нечем. Вот я и решил: чем слоняться бесцельно по комнатам, поеду-ка я к куму в деревню, развеюсь, порыбачу, попью кумовой самогонки. Тем более, что в этом году я еще ни разу на рыбалке не был. Решение придало моим хаотичным перемещениям необходимый вектор и я с энтузиазмом начал собирать рюкзак.
Не найдя плащ-палатку на обычном месте, я решил что засунул ее на антресоли. Принес с кухни табуретку, взобрался на нее и начал шарить под потолком. Одно неловкое движение, и с антресолей вывалилась папка со старыми фотографиями, шмякнулась на пол и фотографии рассыпались. Я продолжал шарить на антресолях. Плащ-палатки не было. Тогда я слез с табуретки, собрал папку и ее содержимое в кучу, отнес в зал, сел прямо на пол и начал перебирать фотографии.
Это были мои первые снимки. В девятом классе мне подарили Смену и я с энтузиазмом окунулся в волшебный мир фотографии. Выдержки-диафрагмы, проявители-закрепители, каморка, освещенная красным светом…Сколько стараний и труда. Сейчас у меня хороший цифровик, но такого трепета от фотографирования я уже не испытываю - волшебство пропало.
Я поднял наугад первую фотографию. Что это у нас? Это утро после выпускного. Я, Толян и Стасик на развалинах замка. Толян с гитарой… Это те же на рыбалке… Шаман с Олегом… Пикник в лесу…Это наш класс на экскурсии во Львове… Это уже Киев, институт... Воспоминания, воспоминания…
А вот, в отдельном пакете, мои, скажем так, художественные работы.
Надо сказать, - самодовольно подумал я, - кое-что у меня получалось. Вот эта, и вот эта фотографии были напечатаны в журналах. А эту даже приняли на конкурс «Советское фото-80». Вот этот снимок мне особенно нравился – кладбище воинов-освободителей, геометрически ровные ряды одинаковых надгробий, черные ветви деревьев. Строгость и безлюдье – только в правом углу скорбная фигура высокой старухи в черном. Та самая старуха. Что она тогда делала на кладбище? У нее там никто похоронен не был.
У нас в городке было две популярные личности. Безвредный городской сумасшедший по прозвищу Печенка и старуха. Выходки Печенки всех смешили, но одновременно его жалели, он таким вернулся с войны после контузии. А вот старуху побаивались и сочиняли о ней всякие небылицы. Лет ей было, наверное, за сто. Дед Панас, которому самому-то было под девяносто, утверждал, что старуху он помнит с детства, и что уже тогда она была такой же старой. Деду не верили, он временами заговаривался и, бывало, не узнавал собственных внуков.
Жила старуха в развалюхе, к которой даже электричество не было подведено, совершенно одна - никто никогда не видел и даже не слышал об ее родне. Из-за нелюдимости и молчаливости некоторые считали ее даже глухонемой, хотя это было не так. Держала коз. В гости ни к кому не ходила, и к ней если кто и заходил, то только за козьим молоком или шерстяными носками.
Старухины носки ценились, были мягкие, теплые и ноские. Торговала она ими на привокзальной площади – всё копейка. Носки да платки - этим промыслом многие у нас занимались. По выходным бабки, да и женщин помоложе, оккупировали скверик у вокзала; разложив свой товар лузгали семечки, обсуждали последние новости и сплетни. Старуха сидела сама по себе, семечек не лузгала, разговор не поддерживала - ну не чудно? Только когда прибывал поезд и на перрон высыпали пассажиры - размяться и перекурить, оживлялась, даже привставала со стульчика, словно высматривала кого. Покупателей, считали ее товарки, кого еще?
Была верующей - по крайней мере, проходя мимо церкви, обязательно крестилась. Но в самой церкви появлялась только раз в году, всегда на Николая Чудотворца - ставила свечку за здравие и уходила. Опять чудно. Батюшка пробовал разговорить эту несчастную заблудшую овцу, да напрасно.
В маленьком-то городке от любопытства и пересудов не спрячешься. Незнание компенсируется фантазией и домыслами.
Вот и о старухе разное болтали.
Кто пугал ею маленьких детей, утверждая, что старуха знается с нечистой силой, глаз у нее недобрый и лучше обходить ее стороной.
Более здравомыслящие на это смеялись - просто несчастная женщина, потерявшая в войну сыновей и мужа, от чего тронулась умом и стала хорониться от людей.
Другие, наоборот, заявляли что сыновья старухи были в бандеровцах, сейчас сидят в местах не столь отдаленных, она их ждет, вот и ставит на Николая свечу за здравие, потому как Николай, все знают, покровитель осужденных.
Среди интеллигенции нашего городка почему-то в ходу была версия, что под домом старухи находится подземный монастырь, где прячутся от мира сектанты, а старуха при них вроде снабженца и смотрящего за внешним миром.
Соседка, бездетная вдова бальзаковского возраста с романтическим складом ума по секрету всем сообщала, что старуха – сосланная императрица Александра Федоровна, жена Николашки Кровавого, который на самом деле не расстрелян, а до сих пор жив и пребывает на Колыме, в спецлагере. На все сомнения и вопросы следовал ответ, логику которого невозможно было опровергнуть: «Кто ж вам правду-то скажет? - и, понизив голос и озираясь, - Все засекречено!»
Мой дядька, инвалид войны, любитель заложить за воротник, но, тем не менее, имевший репутацию человека трезво глядящего на жизнь, вообще не видел в старухе ничего странного.
«Бабам нечего делать, - бурчал дядька, дымя беломором. – Отчего, да зачем… Зачем наш Барсик вчерась весь день просидел на яблоне? Может, птичку сторожил, может от Шарика прятался, а может по другой надобности. Живет себе божья душа, коптит небо, никого не трогает. Что с того, что ни с кем не знается – что за беда? Старая она, может и умом слегка тронулась, поди склероз, не то что людей не помнит, что вчерась делала не помнит. Оставьте бабку в покое».
Интересно, - подумал я. – Кто ни будь узнал таки правду о старухе, или она унесла свою тайну в могилу?
Я сложил фотографии обратно в папку и вышел на балкон покурить. Да, летит время. Сколько же лет прошло? Я прикинул в уме. Выходило, что последний раз я был там тридцать шесть лет назад. «Свинтус, - подумал я о себе. – За столько лет не смог собраться». Хотя кто меня там ждет? Иных уж нет, а те далече… Родни в городе не осталось. Мать переехала к сестре. Дядька умер. Тетка пережила его не надолго. Двоюродные сестры повыходили замуж и тоже разьехались. Остались только несколько школьных друзей. Да и то…
Толян в прошлом году кинул мне по мылу фотки со встречи выпускников, на которую я так и не выбрался. Я узнал только семерых из двух десятков.
Мне стало по настоящему стыдно.
В общем, я человек не импульсивный - но иногда и палка стреляет.
Я засунул папку с фотографиями обратно на антресоли. Один снимок при этом выпал. Странно. Это была та же фотография со старухой.
Я одел куртку, рассовал по карманам бумажник, паспорт, сотик, носовой платок, пачку сигарет и зажигалку. Выключил свет, закрыл дверь, спустился вниз, взял такси и поехал на вокзал.
Ранним утром, только-только рассвело, я вышел из вагона в городе, в котором прошло мое детство и часть юности. На вокзальной площади я огляделся. Да-а-а… В моей памяти и вокзал был больше, и площадь шире. Эффект «больших деревьев». Я закурил, что б унять волнение и обмозговать план действий. Так. Сначала к Толяну, а там по обстоятельствам. Ну, первый пошел…
Город изменился, но не сильно. Это был старый город, ему было, почти тысяча лет, и, как все старики, он был консерватором и упирался, чувствуя поползновения нового. В центре появился большой супермаркет, три новые девятиэтажки, но ближе к окраинам все осталось почти без изменений. Я неспешно шагал по малолюдным еще улицам, задержался только возле трехэтажной хрущевки – в этом доме я когда-то жил. Поглядел со стороны, но во двор заходить не стал. Кинотеатр был на месте, но изрядно перестроен и ныне это был «Центр отдыха. Ресторан, сауна, бильярдная». Миновав больницу, которая совершенно не изменилась, я вышел к знакомому мосту. Рядом с мостом на своем месте стояло добротное двухэтажное здание, еще, наверное, дореволюционной постройки. В мое время здесь была библиотека. Теперь дом был обнесен кованой оградой, и, судя по вывеске, это был какой-то банк с неудобопроизносимым названием. Я обогнул его и спустился к реке.
Счастливое босоногое детство! Сколько раз я сидел на этом берегу с удочкой. Вроде все здесь осталось как было, только ивы выросли. Старые корявые деревья нависали над самой водой, омывающей их узловатые корни.
Вдоль речки, под круто уходящим вверх холмом, как и раньше тянулись цепочкой старые частные домишки. Пахло дымом от топящихся печей и свежестью от реки. И дым отечества мне…
То, что я видел потом, было как удар под дых.
Я увидел старуху. Ту самую, живую - сидела на склоне холма на табуретке и вязала носки рядом с двумя пасущимися козочками.
У меня в прямом смысле отвисла челюсть от удивления. Мелькнула сумасшедшая мысль, что я перенесся через время в свое детство – я даже поднял руку и посмотрел на нее. Нет, это была рука не мальчика, а моя взрослая рука, вот и свежий шрамик на большом пальце.
В волнении я закурил. Не может этого быть! Ведь уже тогда ей было не менее ста лет! Может это не она, а другая старуха? Да нет, похоже что она… В голову полезли всякие предположения из фантастических книг о временном кармане, о пространстве с закуклившимся временем и прочей мурой.
Внезапно старуха прекратила вязать и подняла голову. Между нами было метров пятьдесят, но я готов поклясться, что она пристально смотрела именно на меня. Я физически, до мурашек на спине, ощутил ее взгляд. Но через несколько секунд старуха отвела глаза, и опять монотонно задвигались спицы в ее руках.
Из ступора меня вывел пыльный джип, обвешанный фарами, с урчанием проехавший по грунтовке вдоль речки между мной и старухой с ее козами, заслонив их на мгновение.
Потом затренькал сотик. Такое знакомое «ты где?» окончательно вернуло меня в реальность. Пробормотав что-то о творческой командировке, и пообещав через пару дней вернуться, я дал отбой.
Дела, – покачал я головой. – Ну ладно, нужно расспросить Толяна. Его дом уже где-то рядом, кажется, сюда, направо.
Выбравшись на асфальт, я оглянулся. Старуху с ее козами уже скрывали деревья.
Я узнал Толяна сразу. Ну конечно - потолстел, полысел. Он, видимо, только что побрился – гладкие щеки блестели и от него крепко пахло лосьоном. Он уставился на меня, поднял брови, близоруко сощурился и завопил: - А-а-а! Чертяка!
Дальше последовало то, что обычно дальше следует - жизнерадостные восклицания, крепкие мужские тумаки по плечам и спине, поочередное отрывание друг друга от земли. На шум выглянула женщина в халате, видимо жена Толяна, ойкнула и скрылась внутри дома. Толян потащил меня на веранду.
- Ну, ты вовремя, чертяка, я уже на работу собрался. Давай так - дела переделаю и с обеда смоюсь. Обзвоню наших, Стасика, Шамана. Вечером посидим по-людски, без спешки, с чувством. Садись за стол.
На столе стоял кувшин молока, на тарелке нарезанный свежий хлеб, накрытый салфеткой. Толян достал две кружки. Наливая молоко с гордостью сказал:
- Настоящее, парное. Ты такого, небось, сто лет не пил.
- Свое, что ли?
- Да нет, у соседки берем. Слушай, а может тебе чего посущественней? Моя счас сообразит.
- Парное молоко со свежим черным хлебом – лучшего завтрака не бывает.
- Во-во. Ну ладно. Ты здесь подождешь? Отдохнешь с дороги. А то и баньку можно натопить.
- Нет, я лучше поброжу, может кого встречу из знакомых.
- Лады. Ну, тогда пошли, проводишь меня, по пути все обговорим. Хозяйка! – крикнул Толян в дом. - Мы пошли, а ты тут нам к вечеру сообрази!
- Да поняла уже, поняла, – отозвалась жена. – Накажи, пусть с женами приходят. И Варваре позвони.
- Само собой.
До толяновой работы было десять минут не спеша. Мы шли, переполненные эмоциями, толкали друг друга в бока, смеялись. А помнишь…А помнишь… На нас оглядывались. Седые дядьки, а ведут себя как школяры.
- Да! – восклицал Толян, - замок-то отреставрировали. Теперь там музей. Туристы приезжают. Там, кстати, сегодня новую экспозицию открывают – настоящая мумия. Ну, в смысле, нашли в болоте останки мужика древнего. Говорят, сохранился как живой. Представляешь? И раскопали-то где-то чуть ли не в Сибири. А в Москве один академик, наш земляк между прочим, с соседней деревни родом, определил по татуировкам там, по одежде, что мужик этот жил тысячу лет назад в наших краях, племя тут какое-то тогда жило… Или народность. Ну, не важно. Главное, что землячок оказался. И чего его в эту Сибирь занесло? Так что вот, вернули его, как говорят, на историческую родину.
Подошли к проходной.
- Ну, значит в четырнадцать ноль-ноль здесь. Не заблудишься? – подколол Толян.
- Обижаешь, начальник?
- Ну и лады. Какой ты молодец, чертяка, что приехал.
- Погоди, - вспомнил я. – А что старуха? Неужели еще жива?
- Какая старуха? А! Ты что, ее видел? Представляешь – жива! Прямо какой-то Маклаунд в юбке. У нас даже стали говорить: как старая представится - ну, в смысле, как рак на горе свиснет. Ну ладно, наша любовь впереди, вечером наговоримся. Побежал.
Толян в который раз хлопнул меня по плечу и исчез в проходной. Я смотрел ему вслед и тихо радовался, что приехал. Настроение было чудесное. Все проблемы казались мелкими и пустыми. Жизнь опять была прекрасна и удивительна.
Я пошел бродить по городу. Жизнь уже кипела, шуршали машины, ходили люди. Я вглядывался во встречные лица, но никого из старых знакомых не встретил. Или не узнал. До назначенного времени было еще более трех часов, и я решил сходить в музей. Давненько я не гулял по нашему замку. А когда-то это был центр наших детских, а потом и юношеских интересов. Расположенный на высоком холме над городом, окруженный двойной стеной, он манил нас как магнитом. За первой, во многих местах разрушенной стеной начинался старый, запущенный парк с высоченными соснами, кленами и липами в несколько обхватов. С трудом угадываемая аллея, заросшая молодой порослью, вела собственно к развалинам самого замка, окруженным глубоким, но осыпавшимся рвом, поросшим травой и терновником.
Это было любимое местом наших детских игр. Старые, битые осадными орудиями стены, арочные проходы и коридоры, местами заваленные обрушившимися перекрытиями, лазы, мрачные подземелья - что может быть интереснее для мальчишек. Более старших нас привлекали уже не руины, а масса укромных уголков старого парка. Настало время девчонок, гитар и портвейна.
Предаваясь приятным воспоминаниям, я незаметно добрался до нужного места. Перемены были на лицо. Парк расчистили, проложили аллеи; красиво, конечно, но вся его прежняя прелесть и уют пропали. Еще большее разочарование меня ждало впереди. Издали замок, конечно, смотрелся, но вблизи… «Реставраторы хреновы, руки им поотрывать, - подумал я. - Не реставрация, а евроремонт какой-то». Восстановленные стены были облицованы искусственным камнем. Вместо настоящей благородной черепицы – модная пластиковая имитация. Весь этот новодел больше напоминал виллу нового русского, а не средневековый замок.
Перед главными воротами, на оборудованной стоянке, я обнаружил несколько машин и большой туристический автобус. Я купил билет и по железобетонному мосту с цепями (плохая имитация подъемного), прошел во внутренний, мощеный камнем двор, а оттуда, собственно, в музей.
Музей был как музей. Доспехи, гербы, оружие, макеты, мелкие предметы под стеклом. Увидев пеструю группу туристов, я тихонько пристроился к ней. Экскурсовод, дама с внешностью училки младших классов и указкой в руке, переходила из зала в зал; за ней, как утята за уткой, следовали туристы.
Сенсация была подана на закуску. Под нее было выделено отдельное помещение. Мумия покоилась на высоком постаменте, задрапированном черной тканью, на слое песка, и была закрыта герметичным стеклянным колпаком.
- Прошу внимания! – торжественно начала экскурсовод, всем своим видом подчеркивая значимость момента. – Сейчас вы увидите самый ценный экспонат нашего музея. Фотографировать, извините, запрещено. Нет, нет, ближе подходить не нужно, вы будете мешать остальным. Отсюда все прекрасно видно.
В толпе туристов произошло движение, каждый старался занять место получше. Я не стал проталкиваться вперед, стоял тихо и рассеянно слушал как экскурсовод бубнит выученный текст.
…так называемая болотная мумия, найденная в… одиннадцатый или двенадцатый век… поразительная сохранность тела объясняется консервирующей способности торфа и особыми микроклиматическими условиями… мужчина примерно двадцати пяти лет, вероятно купец… подвергся нападению, на теле есть прижизненные раны… очевидно упал в болото сам, так как ограблен не был… меч, нож, два серебряных оберега в виде двуглавых коней… сердоликовые бусы в полотняном мешочке, возможно, подарок, который он вез жене или возлюбленной… наш знаменитый земляк, академик… по одежде, предметам и татуировке на теле определил принадлежность погибшего к этносу… а именно, в наших краях. Поэтому, и по настоянию академика, мумия была передана нашему музею для постоянной экспозиции.
Туристы сгрудились вокруг экскурсовода, засыпая ее вопросами. Слегка осипшая экскурсовод отвечала с таким значительным видом, будто лично присутствовала при тех далеких трагических событиях. Я смог подойти, что бы рассмотреть самый ценный экспонат музея получше. И посмотреть было на что.
Мужчина лежал в позе эмбриона. Хорошо сохранилась одежда, а сохранность тела в самом деле была изумительной. Если бы не темно-коричневый цвет кожи, можно было бы подумать, что человек умер несколько дней назад. Совершенно не деформированное, не усохшее, как у иных мумий лицо, короткая борода, длинные волосы - при жизни, как сказала экскурсовод, вероятно русые, а теперь рыжие от воздействия торфа. Это лицо завораживало. Не верилось, что ему почти тысяча лет. Я со смешанными чувствами вглядывался в тело под колпаком, когда боковым зрением увидел старуху.
Она стояла в двух метрах от меня, стояла очень прямо и очень напряженно смотрела на мумию. «Надо же, а она здесь откуда?» - еще подумал я. А потом произошло вот что…
Старуха дрожащей рукой стянула с головы платок и я обмер - это была совсем не старуха! Ее лицо я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Молодая красивая женщина, скуластое, бледное лицо в конопушках, огромные серые глазищи, светло-русые волосы заплетены в тугую косу и уложенны улиткой на затылке.
Все последующее длилось секунды. Прижав платок к груди левой рукой, «старуха» подняла правую, словно тянулась к лежащему, зрачки ее глаз стремительно расширились, она коротко и страшно вскрикнула, качнулась, и рухнула на пол.
Случился переполох, к ней бросились, а я стоял как оглушенный. Звуки исчезли, вокруг суетились, беззвучно раскрывали рты, жестикулировали.
Наконец слух вернулся ко мне. На негнущихся ногах я подошел к лежащей, страшась опять увидеть это молодое лицо. Но, взглянув, я вторично испытал шок - на полу в неестественной позе лежала самая настоящая старуха - морщинистая серая кожа, ввалившийся рот, совершенно седые разметавшиеся волосы.
Появился некто в белом халате.
Я тихо выбрался на воздух, жадно закурил, стараясь унять дрожь в ногах. Страшно захотелось выпить. Я пошарил глазами по сторонам и над арочным входом в угловую башню увидел вывеску «У воеводы».
У воеводы было прохладно; каменные стены, массивные столы, стулья с высокими спинками, на стенах щиты, рога лося и стилизованные под факелы светильники. Официантка, румяная деваха в национальной одежде, скучала у стойки. Трое мужчин средних лет, вполне интеллигентного вида, пили пиво и что-то тихо обсуждали.
Я сел в самом темном месте и заказал большую рюмку водки.
Вкус водки я практически не почувствовал. Обнаружив на столике пепельницу, я придвинул ее к себе и снова закурил, мысленно отметив, что многовато курю.
Один из интеллигентов встал, подошел к музыкальному автомату и запустил его. С первых тактов я угадал эту песню. Старая, хорошая песня. Из какого-то музыкального фильма. Я даже вспомнил имя певицы – Аида Ведищева.
…Я смотрю с тоской на бархан,
снова твой ушел караван…
Я сидел как в прострации: не столько смерть старухи меня потрясла, сколько это ее молодое лицо… Что это было? Кто ни будь еще это видел? Или все смотрели в другую сторону? «Нет, я никогда не решусь никого спросить об этом. И никому не расскажу - подумал я. – Никогда».
….не стану верить я
ни в судьбу, ни в злобный рок.
Все равно дождусь тебя…
Я курил, слушал певицу, и какая-то смутная догадка начала шевелиться у меня в голове. Словно кто-то, помимо моей воли, подгонял, состыковывал факты, выстраивая их в картинку. «Нет, - подумал я, - не может быть». Но вот последний пазл со щелчком встал на свое место, и…
Я все понял. Все совпало. И неестественное долголетие старухи, и ее постоянный интерес к приезжим, и непременная свеча за здравие на Николая (я вспомнил, что Николай Чудотворец покровитель не только осужденных, но и странников, всех, кто в пути), и появление старухи в музее, но главное - ее глаза, когда она увидела мумию, ее тянущаяся к ней рука…
Она его узнала!
Долго же ей пришлось его ждать…
Я закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Песня закончилась, но в голове у меня все звучало:
…и пускай надежд больше нет,
все равно даже тысячу лет
я буду ждать тебя!